Новости
1
Выбравшись из лифта, грязного и вонючего, как половая тряпка, я замер от удивления. На площадке сидел голый Ленин! Склонив на грудь плешивую голову в рыжеватых волосках, он как будто разглядывал своё «хозяйство», прикрытое тощими коленями. Спустя мгновение стало ясно, «вождь» спит. Только вот откуда он здесь взялся?
Стараясь его не разбудить, я пробрался к двери квартиры и нажал звонок. По рукам бегали мурашки. Казалось, Ленин, свирепо оскалив зубы, подкрадывается со спины. Не выдержав, я оглянулся. «Вождь» сидел в прежней позе. К тощей ягодице прилип окурок, а по плечу бегала муха. «Может, он мертвый?» – проскочила в голове леденящая мысль.
В этот момент щелкнул замок. Я так и подпрыгнул. На пороге стоял Ромыч, с сонным видом и сигаретой в зубах.
– О, вот и ты! – сказал он с легким удивлением.
– Я, я, и при том не один…
– Да? Чего, бабу привёл? – Ромыч оживленно заглянул мне за плечо.
– Какая баба? Не видишь, что ли? – Я кивнул на Ленина.
– А, это… – Ромыч махнул рукой, как будто там сидел не голый «вождь мирового пролетариата», а валялась ржавая консервная банка.
– Ну, чего стоишь? Заходи.
Я зашёл в квартиру, вырвал у него изо рта сигарету и торопливо прикурил.
– У тебя свои, между прочим, – пробормотал Ромыч и заглянул в зеркало у вешалки. – А я, кстати, ничего…
– Может, объяснишь, что это за хрен у тебя под дверью? – спросил я, пуская клубы дыма.
Ромыч отобрал у меня сигарету и переместил в свой рот.
– Во-первых, не под моей дверью…
– А во-вторых?
– Петрович это, Петрович…
– Какой на хрен Петрович? – возмутился я. – Натурально, Ильич!
– Сам ты Ильич! – он посмотрел в дверной глазок и радостно хихикнул. – Кукует, красавец!
Я почувствовал, что сейчас у меня поедет «крыша». Ильич… Петрович.… Да ещё кукует.… Пришёл к другу поболтать о высоких материях за стаканчиком бургундского, а тут такая фигня!
Мы прошли в комнату. Ромыч с окурком в зубах начал делать приседания. Физкультурник хренов!
Я спросил:
– Слушай, а, может, он мертвый?
– Кто?
– Ильич.
– Да не Ильич, а Петрович. И не мертвый он. Ещё нас с тобой переживёт.
– Очень рад, – сказал я.
– За него или за нас?
– За всех!
Ромыч присел раз шесть, затушил окурок и опустился в кресло.
– Теперь слушай. Петрович – мой сосед. Зовут его Александр Петрович. Бывший научный сотрудник НИИ теоретической астрономии. С девяносто третьего года безработный. Был сторожем, грузчиком, кассиром в платном туалете. Потом отрастил бороду, выкрасил хной, купил кепку и стал на Дворцовой площади фотографироваться с интуристами. Последнее время, в связи с высокими доходами, участились запои. Как напьется, жена раздевает его до гола, чтобы далеко не убежал, и выгоняет из квартиры. Ты как раз стал свидетелем этого. Теперь успокоился?
– Ты сам всё это придумал? – спросил я.
– Если бы… Он сам мне рассказал, раз триста. Хотя, я не спрашивал. – Ромыч ненадолго задумался. – А если бы спросил? Он бы, наверное, историю своего рода до седьмого колена выложил. Ужас!
– А почему я его раньше здесь не видел?
– Так они сюда всего два месяца назад переехали. А ты когда последний раз заходил?
– Ладно, разобрались.
Я облегченно выставил ту самую бутылку бургундского, которая, правда, именовалась «Менделеевской».
– Ух, ты! – обрадовался Ромыч. – Моя любимая! Вся таблица Менделеева в одной бутылке…
Ромыч сходил на кухню, принёс стаканы и какую-то ерунду в тарелке.
– Как там твой роман? – спросил он, наливая. – Звонил в издательство?
– Каждый день звоню.
– И что?
– До Смольного легче дозвониться…
Выпили.
Я спросил о том, из-за чего сюда, в общем-то, пришёл.
– Ты мою повесть прочитал?
– Мм? Мм-хы…
Ромыч, с колбасой в зубах, долго рылся в ящиках стола, вытащил потрепанную рукопись, втянул в себя колбасу и радостно скаламбурил:
– Роман прочитал роман…
– Это повесть.
– Всё равно.
– Кстати, Ленин в подобной ситуации, сказал бы «всё гавно», – сострил я. – И чего? Какое впечатление?
Ромыч вздохнул, налил себе и выдал:
– По-моему, фигня!
Я чуть не упал со стула, но вовремя схватился за бутылку.
– Ты серьезно?
– Ну, конечно, – ответил он радостно, сунул в рот солёный огурец и попытался его прикурить. – Ты ведь хочешь правду услышать?
– Хочу, – ответил я мрачно. Отобрал у него огурец и сунул ему в зубы сигарету. – Но хотелось бы знать конкретно, что именно – фигня?
– В общем, всё…
– Объясни, – заёрзал я.
Он медленно перелистал рукопись.
– Что за трагическая пауза? – не выдержал я. – Давай, говори!
– Я тебя не узнаю, – сказал Ромыч, внимательно глядя на меня.
– Пить надо меньше!
– Что значит – меньше? Я не в том смысле. Я тебя не узнаю как автора этой повести. Я читал и не верил, что это написал ты. Совершенно на тебя не похоже. Начну с языка. Откуда этот идиотизм?
Ромыч полистал рукопись.
– Вот. «Она покраснела, как редиска…». Или: «Его сердце наполнилось радостью, как стакан брагой…». Почему, кстати, брагой? Почему не пивом?
Я озадаченно почесал макушку. Откуда он это выкопал? Что-то я ничего подобного не помню.
– И это ещё ничего, – продолжал Ромыч. – Но вот тут, а… вот. Это ни в какие ворота не лезет: «Они слились в долгом и страстном поцелуе…». Слушай, это даже не штамп. Это преступление против литературы. За такое я бы кастрировал на месте без суда и следствия!
Я передернулся, а он разошёлся не на шутку. Литературовед хренов! Но откуда он всё это выкопал? Неужели я мог такое написать? Убей, не помню.
– И такого добра здесь навалом. В каком бреду ты это написал?
Ромыч отхлебнул прямо из бутылки.
– Теперь сюжет. В принципе, он не так уж и плох. Но, извини, второй свежести. До тебя его уже использовали, и не один раз.
– Как? – крикнул я. – Не может быть!
Ромыч очень медленно пожал плечами.
– Сюжет, где человек превращается в насекомое, по-твоему очень оригинален? Ты вообще-то Кафку читал? То, что у тебя герой становится, конкретно, мелким клопом, а у Кафки нет, ничего не меняет. Всё одно.
«Какой пьяный, а как излагает, собака», – подумал я восхищенно про Ромыча, но тут же вскочил, опрокинув стул.
– Что за хрень?! Какой, на фиг, клоп? Ты чего мелешь? Я про это вообще не писал!
Ромыч моргнул.
– Не писал? Как не писал? А чья это рукопись?
– Откуда я знаю? Как она называется?
Ромыч очень долго пытался прочитать название…
– «Человек с шестью ногами», – выговорил он чуть ли не по слогам.
– Это не моё!
– Уверен?
Я влил в себя немного «Менделеевки», поставил стул и сел.
– Как ты мог подумать, что я написал такое?
– Сам удивился, – сказал Ромыч весело. – За это надо выпить?
– За что?
– За то, что ты не имеешь к этой паранойи никакого отношения.
Выпив, я спросил, а где же, в таком случае, моя рукопись.
– Где-то валяется, – скромно ответил Ромыч.
– Хорошенькое дело, где-то валяется…
– Не заводись, потом найду и прочитаю. Уверен, мне понравится.
– Пусть только попробует не понравиться! – сказал я воинственно. – А кто, интересно, написал вот это?
Ромыч тщательно перелистал страницы.
– Имени автора здесь нет.
– Странно. Кто-то тебе что-нибудь давал?
– Может, давал. Протрезвею, вспомню.
– Ты и сейчас не пьяный, – соврал я.
– Правда? Спасибо. Но я всё равно не помню.
Потом мы допивали водку, листали рукопись и громко хохотали.
– Про брагу, всё-таки, хорошо, – сказал я.
– И про редиску неплохо…
– А кто там сливался в страстном поцелуе?
– Это клоп влюбился в муху…
– Да это же гениальный роман! – закричал я. – Как ты мог говорить о нём гадости?
– Идиот был, – ответил Ромыч.
Я достал вторую бутылку. Что я, дурак – с одной бутылкой в гости ходить?!
– А знаешь чего? – сказал я.
– Чего?
– Давай Петровича твоего пригласим. А то нехорошо получается. Мы здесь пьем, а он там голый на холоде.
– Великолепная идея! – одобрил Ромыч.
Он встал и пошёл рыться в шкафу. Вытащил женское платье.
– Во!
– Это зачем? – спросил я.
– Надо же ему чем-то прикрыться.
– А ничего другого нет?
– Своё я не дам. А жена всё равно нескоро с дачи приедет.
Ромыч ушёл и через минуту вернулся в компании соседа. Мне снова стало не по себе. Уж больно он был похож на Ленина. А теперь, когда двойник «вождя» был наряжен в цветастое платье, мне вообще сделалось дурно. Он, между прочим, из-за этого нисколько не смущался. Опухшее, после пьяного сна, лицо было весёлым.
– Александр Петрович Лебеденко, – представился он церемонно и сделал – нет, мне не показалось – реверанс.
«Дурдом» – подумал я, начиная трезветь от этого зрелища.
– Так, – сказал Лебеденко. – Где здесь коньяк?
И возбужденно почесал жидкую бородку.
– Вот, – я подвинул «Менделеева».
– Тоже неплохо, – одобрил «Ильич» и хорошо приложился к бутылке.
Потом мы сидели за столом. Ромыч вяло жевал и пытался прикурить сигарету со стороны фильтра. Лебеденко рассказывал:
– Я два раза подшивался, и что толку?
– Ага, – сказал я.
– Парни, вы думаете, мне это нравится?
– Чего? Пить или подшиваться? – спросил Ромыч.
– При чём тут пить? Думаете, мне нравится картавого изображать? А что делать? В институте гнить за восемьсот рублей? Я вот благодаря Владимиру Ильичу на квартиру накопил.
– Какому Владимиру Ильичу? – не понял Ромыч.
– Волосы у меня ещё в молодости повылезали, так что с этим проблем не было…
Лебеденко выпил, вытер рот подолом.
– Раньше-то я, парни, Горбачёва изображал. Он у иностранцев большим успехом пользовался. Ко мне очереди выстраивались, чтобы щелкнуться на память. И хлопот никаких. Не надо было бороду отращивать, остатки волос на затылке красить… Нарисовал на лысине йодом «Латинскую Америку» и вперёд, с песнями. Правда, йод быстро исчезал, приходилось по три раза в день в кусты бегать и подкрашивать. Всё бы хорошо… Дай-ка огурец… Но, понимаешь, бить стали…
– Кто? – удивился я.
– Народ наш. Стою как-то на Дворцовой, подходит мужик и говорит: «Это тебе за виноградники». Да как врежет по морде! Я неделю дома с фингалом просидел. А когда вышел – опять! Как сговорились! Одна бабка чуть насмерть клюкой не забила. Не любят наши люди Михал Сергеича! Ох, не любят! Так вот, о чём я? Пошёл я к своей «крыше». Говорю: «Курбан! Чего делать?» Курбан – так бригадира звали. Ну, он думал, думал и отвечает: «Надо тебе, батя, окраску менять. Ещё замесят насмерть в следующий раз. Будешь Хрущёвым!» А вы подумайте, какой из меня Хрущёв? Да и кто его помнит? Ещё бы Берию предложил.… Ну, подумал я, парни, и стал Ульяновым…
– Каким ещё Ульяновым? – оторвался от стола Ромыч.
– Такие дела – закончил речь Лебеденко, закуривая. – Жену хотел привлечь, деньжищи бы гребли… Она же вылитый Геринг! Но не хочет… да.… А денег было бы… Ильича всё же уважают…
Он начал клевать носом и вскоре уснул, ткнувшись лысиной в надкушенный огурец.
– Вот алкаш! – пробормотал Ромыч восхищенно. И через секунду засопел рядом.
Я попытался встать. Очень не хотелось спать, подобно своим товарищам, головой в тарелке. Не получилось…
* * *
Когда я проснулся, за окном уже стемнело. Во рту было пакостно. Как писал классик: «Во рту эскадрон ночевал».
Ромыч задумчиво разглядывал пустые бутылки. Ильич сосредоточенно прикуривал. От этого зрелища меня затошнило.
– Сколько времени-то? – спросил Ромыч.
Лебеденко посмотрел на голое запястье.
– Откуда я знаю…
Я посмотрел на свои часы. Они почему-то стояли.
– А какое число сейчас? – спросил я. – Мы, между прочим, сколько спали?
– Не будь идиотом! – огрызнулся Ромыч.
– Я и не собирался…
– Часов пять дрыхли, – задумчиво произнес Лебеденко. – Я, должно быть, ужасно выгляжу.
Он погладил ладошкой мятую лысину.
– Ничего, – хмыкнул Ромыч. – Хоть сейчас в ЗАГС…
Я нашёл в кармане жвачку и принялся её с умным видом жевать. В носу стало холодно.
– Ну что, я пойду? – спросил я.
– Куда это? Если и пойдешь, то не дальше магазина…
Ромыч стал рыться в карманах.
– Требую продолжения банкета! – заявил он. – А ты как хотел?
«Понеслось говно по трубам», – подумал я мрачно.
– Это мне нравится, – хлопнул в ладоши Лебеденко.
Ромыч вышел из комнаты. Слышно было, как в ванной зашумела вода. Он вернулся причёсанный и умытый.
– Ну, пошли?
– Пошли, – вздохнул я обречено.
А куда, собственно?
– Мужики, я с вами, – вскочил вдруг Лебеденко.
– В таком виде? Охренел?
– А чего такого? – удивился он.
– Допился! – сказал я.
– А-а, пусть идёт, – махнул рукой Ромыч.
Видимо, он не хотел оставлять соседа в квартире, а гнать его на лестницу было неудобно.
И мы пошли. По улице!
Я смотрел себе под ноги, чтобы не видеть взгляды прохожих. Лебеденко шёл впереди, в женском платье, опухший, но, несмотря на это, вылитый Ленин.
– Ох, заметут нас здесь, – пробормотал я. – Век воли не видать…
– Со мной не пропадёте, – бодро ответил Лебеденко.
Мы подошли к магазину.
– Жди здесь – сказал Ромыч. – Не хватало ещё, чтобы у продавщицы инфаркт случился.
– Да ладно! – отмахнулся Лебеденко, но остался у входа.
Внутри Ромыч сразу набрал бутылок. В одной из них я увидел своё отражение и ужаснулся. А ведь утром был ещё вполне приличным человеком! Видела бы меня моя мама. К счастью, тут я догадался, что это всего лишь этикетка на бутылке «Распутина» и успокоился.
Ромыч выставил у кассы целый лес, а я вдруг услышал какой-то шум с улицы.
– Это чего за чучело?! – спросил кто-то радостно.
– Ты из какого дурдома сбежал, папаша? – послышался другой голос.
– Попрошу не оскорблять!
Я дернул Ромыча за рукав.
– Оглох?
– Ты чего? – удивился он.
– Бросай пузыри, надо Ленина выручать.
Кассирша посмотрела на нас как на полных кретинов.
– Минуточку, – улыбнулся ей Ромыч и следом за мной вышел из магазина.
Лебеденко вяло отбивался от двоих милиционеров, которые за подол тащили его к «уазику».
– Руки прочь! – слабо выкрикивал он. – Полицаи! Сволочи!
Ромыч решительно вмешался.
– В чём, собственно, дело? Этот человек с нами.
– А ты сам-то кто? – брезгливо осведомился усатый прапор.
– Во-первых, не «ты», а «вы» – ответил Ромыч.
«Зря» – подумал я трусливо.
– Документы есть? – спросил напарник прапора.
Ромыч, с гордым видом, протянул удостоверение члена Союза писателей. Вот, мол, умойтесь!
– Ишь, писака, – хмыкнул прапор. – Не разберу фамилию. Толстой или Пушкин?
И тут я совершенно отчетливо понял, так просто мы не отделаемся. Ночь придется провести в грязном «пердильнике». Сам не понимаю, как это получилось, но я, что было сил, заорал:
– Бежи-и-им!
Милиционеры подскочили от неожиданности, а мы рванули. Босоногий и полупьяный Лебеденко в одну секунду обогнал нас с Ромычем, умчался вперёд и вскоре вообще исчез из вида…
Мы сворачивали в подворотни и переулки, бежали, боясь оглянуться. На ходу я ни к селу, ни к городу вспомнил Есенина и Мариенгофа, которые точно так же бегали от милиции. Если проводить аналогию, мне всё-таки хотелось бы чувствовать себя Есениным.
Мы одновременно остановились у ржавой помойки, согнулись, тяжело дыша. Не удивлюсь, если менты начали ржать, когда мы побежали.
– Оторвались, – сказал я гордо.
– Ага, – подтвердил Ромыч. – Только зачем?
– А тебе в отделение охота?
– Думаешь, забрали бы? Мы же трезвые. Почти…
– А ты, наивный, думаешь, только трезвых забирают? – спросил я.
Когда мы немного отдышались, Ромыч помахал у меня перед носом удостоверением.
– У этого усатого олуха вырвать успел, – похвастался он.
– Молодец.
Ромыч помолчал, потом поинтересовался:
– А ты заметил, что все прапорщики усатые? Гусары, блин! Кстати, где мы?
Я пожал плечами.
– Хотелось бы знать, куда делся наш пролетарий?
– С ним-то ничего не случится – успокоил Ромыч. – Он и не такое выделывал. Однажды, голый, когда жена его выставила, хотел по водосточной трубе залезть на балкон. До пятого этажа, с горем пополам, дополз, и всё. Выше лезть боится, и назад – никак. Сидел несколько часов, пока спасатели не сняли.
– Ты серьезно? – спросил я.
Ромыч не ответил. Наверное, сам всё это только что придумал.
Пока мы бегали, совсем стемнело. Высоко над нашими головами зажглись жёлтые фонари.
Шагая по улице мимо старых домов, я высматривал таблички с названием. Но таблички то ли забыли повесить, то ли их сорвала какая-нибудь гопота.
– Вот! – подпрыгнул неожиданно Ромыч. – Улица Всеволода Вишневского.
Я тоже увидел табличку.
– Значит, Каменноостровский где-то там, – махнул я рукой. – Почесали…
– Ничего не почесали, – ответил Ромыч раздраженно.
– А что, здесь будем ночевать? Сколько сейчас?
Я посмотрел на часы. Ну да, они стояли.
– Мосты разведут, я домой не попаду…
– Ну, чего ты ноешь? – взвился Ромыч. – Такая ночь, а он домой…
– Ещё вечер, кажется, – пробормотал я.
– Это даже лучше. Кстати, ты говоришь, это улица Вишневского?
Я дернул плечом.
– Это ты сказал.
Ромыч засуетился.
– Слушай, здесь где-то живет одна моя знакомая. Потрясающая девушка! Я, к сожалению, визуально не знаю где, но адрес помню. Насколько я её знаю, она нас обязательно напоит. В смысле, чаем…
– Я не хочу чаем…
– Не капризничай!
Пока мы искали нужный дом, Ромыч сознался, что с этой девушкой виделся только один раз, выпросил у неё номер телефона, а потом, самым коварным образом, через адресное бюро, выяснил, где она живёт.
«Вот это да!» – подумал я.
– Вроде, здесь, – объявил Ромыч.
Мы зашли в парадную, разыскали нужную квартиру.
– И чего ты ей скажешь? – спросил я шёпотом.
– Приятная встреча, не правда ли? – процедил сквозь зубы Ромыч.
Он позвонился.
Дверь открыл мужик, настолько огромный, что заслонил собой весь проём. Мы смотрели на него снизу вверх, задрав головы.
– Приятная встреча, не правда ли? – машинально выговорил Ромыч.
– Не понял, – медленно произнёс мужик.
Его кулаки были величиной с мою голову. Ромыч начал уменьшаться в размерах. Только бы не вздумал спросить про эту девушку. Если стоящий перед нами дядька её муж, отечественная литература может лишиться двух молодых, талантливых писателей.
Я вышел вперед.
– Простите, пожалуйста, сколько времени?
Дядька смотрел на меня так, будто размышлял, оторвать мне голову или ограничиться сломанным позвоночником.
Я показал ему свои «умершие» часы.
– Видите, и никто не может нам помочь.
– Четверть двенадцатого, – ответил он и закрыл дверь.
Выйдя на улицу, Ромыч сказал:
– Я всё понял. Она меня обманула.
– Как это?
– Она всучила мне чужой номер телефона.
– Ну да! А если это её муж?
– Не смеши. Этот Кинг-Конг? Чего она в нём нашла?
– Да какая, на хрен, разница? У тебя жена, в платье которой по городу бегает пьяный полудурок, вылитый Ильич, – ответил я, подводя часы.
– Пошли. – Ромыч решительно зашагал вперёд.
– Куда?
– Гулять, – ответил Ромыч и так хлопнул меня по плечу, что я проглотил жвачку.
* * *
Купив кое-что в ночном магазине, мы хорошенько выпили на ночной набережной. Вода тихо шуршала у нас под ногами. По Неве плыл теплоход…
– «Зенит» – чемпио-он! – истошно проорал Ромыч ему вслед.
Теплоход ответил утробным гудением.
– Ура-а! – крикнул я пискляво и чуть не бултыхнулся в воду.
– Жаль, белые ночи прошли, – загрустил вдруг Ромыч.
– Зато нас никто не увидит, – нашёл я положительную сторону.
Хотя, чего в ней положительного?
Потом мы двинулись по набережной, держась, друг за друга.
Я начал икать.
– Угомонись, – сказал Ромыч.
– Не могу, – икнул я.
– Угомонись, а то я сам сейчас начну икать.
Я запихал в рот воротник куртки. Теперь я икал затылком.
У нависающего из темноты сфинкса, мы увидели облезлого бомжа. На жиденьком костерке он разогревал банку с консервами. Вонь от его ужина накрыла нас морской волной. Я ухватился за Ромыча и начал сползать по нему, как по столбу, на землю.
– Батя! – крикнул Ромыч. – Ты здесь Ленина не видел? В женском платье, а может уже и без платья.
Бомж испуганно попятился.
– Не бойся, чего ты, – удивился Ромыч. – Выпить хочешь?
– Бежим отсюда, – просипел я, выплюнув изжеванный воротник. – Он отравит нас…
Минут через десять мы попытались ввалиться в подвальчик ночного клуба. Внутри гремела канонада музыки, мерцал свет.
– Ахтунг! Ахтунг! Воздушная тревога! – завывал голос.
Дорогу нам перегородил охранник, очень похожий на Шварценеггера. Только лицо глупее.
– Куда это в таком виде?
– Туда, – ответил я. Хорошо хоть не икнул.
– Не слышишь? – крикнул Ромыч. – Воздушная тревога! На улице опасно…
– Идите отсюда, чучелы!
И захлопнул перед нами тяжелую дверь. «Бомбоубежище», – прочитал я на ней по слогам.
– Взорву на хрен! – Ромыч пнул дверь башмаком, затем долго рылся в карманах – гранату, что ли, искал? – вытащил пачку сигарет и моментально успокоился.
– А вообще-то, спать пора, – заявил он, прикуривая.
– Не здесь, надеюсь? – спросил я.
– Сколько там натикало?
Я глянул на часы. Они опять стояли. Вот блин! Я злобно содрал их с запястья, зашвырнул далеко в темноту, и тут же почувствовал себя без часов голым.
– Часа два, – предположил Ромыч и затушил сигарету о дверной глазок «бомбоубежища».
Когда мы добрались до квартиры Ромыча, нас ждал сюрприз. Нет, не голый Ленин. И даже не Сталин.
В прихожей стояла сумка. В комнате работал телевизор. Перед телевизором сидела вся всклокоченная жена Ромыча Лада.
– О, – сказал он, – кто приехал! А чего не на даче?
Лада медленно, как в фильме ужасов, повернула голову. Если бы вместо глаз у неё были огнемёты, от нас осталась бы кучка пепла.
– Вот, кстати мой друг Кирилл, – пробубнил Ромыч и хлопнул меня по плечу. – Моя жена Лада. Познакомьтесь…
Она выскочила из комнаты.
– Болван! – сказал я. – Я же сам вас познакомил.
– Да? – удивился Ромыч. – Когда?
Я плюнул на всё.
– Я пошёл домой. По-моему, я здесь лишний.
– Постой, – Ромыч схватил меня за руку. – Приведи её сюда.
– Зачем? – удивился я.
– Как зачем? Ты её должен успокоить.
– Почему я? Она твоя жена.
– А кто меня напоил?
Вот сволочь неблагодарная! Ну ладно, хрен с тобой!
Широко шагая, чтобы не упасть, я вышел на кухню. Лада нервно курила у открытого окна.
– Здравствуй, – сказал я.
Ага! А ещё чего умного скажешь?
Она не ответила.
– Понимаешь… – начал я и умолк.
Голова была свободна от мыслей.
– Понимаю, – выкрикнула Лада. – Всё понимаю. Не успела уехать, а он уже… Дура! Какая же я дура! Соскучилась, решила сюрприз сделать. На последней электричке, как идиотка…
– Ленин виноват! – жестко заявил я. – Сосед ваш. Мы сидели, обсуждали мой роман, хороший, кстати, про клопа… А тут он с водкой… Пошли его провожать, задержались… Ик!
Лада выбросила из окна окурок.
– Ты отвратителен! Убирайся немедленно! Не хочу тебя видеть…
Я развернулся и вышел из квартиры. Долго стоял на площадке, раскачиваясь из стороны в сторону. Потом вернулся назад. А вдруг там поножовщина? Бред, конечно. Но вдруг?
Я замер в прихожей, услышав ласковый голос Лады.
– Дурак, какой же ты у меня дурак…
Я представил, как она гладит пьяного Ромыча по голове.
Ну почему не меня?
2
Через два дня меня выгнали с очередной работы. На прощание, бывший начальник запустил в меня степлером. Он (степлер, а не начальник) просвистел у меня над ухом и врезался в дверной косяк, когда я выходил из кабинета.
– Так, да?! – вскрикнул я и поискал глазами, чем бы ответить.
Взгляд остановился на двухпудовой гире. Начальник, увидев, куда я смотрю, побледнел и начал сползать под стол.
Я схватился за гирю, попытался оторвать от пола… и плюнул на это дело. Ладно, пусть живёт. Тем более что если я и смогу поднять гирю, то обрушу её, скорее всего, на себя.
Мимо бывших сослуживцев я прошествовал с высоко поднятой головой.
На выходе меня на всякий случай обыскал охранник.
– И это твоя благодарность? – спросил я глупо.
Ему-то за что меня благодарить?! Подумаешь, пили вместе…
– Иди, иди…
– Цербер фигов! Тебе бы в «бомбоубежище»…
Спустя несколько дней я позвонил Ромычу. Трубку, как назло, сняла Лада. Я попытался изменить голос.
– Не валяй дурака, я тебя узнала, – заявила Лада.
– Извини, – промямлил я. – Мне повесить трубку?
– Жди уж, – вздохнула она.
Уж? Спасибо, что не удав!
Через секунду я услышал жизнерадостный баритон моего друга.
– Я сейчас под домашним арестом, – доверительно сообщил Ромыч. – Встретиться не выйдет.
– Узник замка Иф, ты прочитал мою повесть?
Ромыч кашлянул, помялся.
– Тут такое дело…
– Что? Её утащила собака? Или ты её потерял? Вернее, не нашёл…
– Не совсем. В общем, её Ладка на дачу случайно увезла.
– Как? Она же дома.
– Нет, она ещё тогда увезла, когда уезжала. Понимаешь, она взяла кое-какие мои вещи почитать и случайно прихватила твою повесть.
– И что? Пустила её в печку на растопку? – злобно предположил я.
– Нет, зачем же… Она туда на днях поедет и привезёт. Я сразу прочитаю.
– Большое спасибо за одолжение!
– Ну чего ты обижаешься? Я же не виноват…
– Ладно. Как там твой Ленин? – спросил я.
– Сука он, а не Ленин. Платье так и не вернул…
– Хорошо, звони.
Как только я положил трубку, телефон взорвался трелью. «Звони, конечно, но не так же быстро!» – подумал я.
Правда, это оказался не Ромыч, а мама. Моя, не его.
– Я нашла тебе отличную работу, – сообщила мама.
Вот спасибо! А я просил об этом?
– И какую же? – поинтересовался я вяло.
– В наш детский садик, младшим воспитателем, – ответила мама таким тоном, будто выбила мне должность директора банка.
– Ишь ты! – хмыкнул я.
– Что, не нравится?
– Да нет, почему же, очень даже…
– Зарплата пять тысяч, график удобный, работа «не бей лежачего», – продолжала мама. – Нет, если хочешь, сиди дома…
Ну почему дома? Я, может, в Париж хочу!
– У меня, кстати, специального образования нет. Какой из меня воспитатель?
– Выносить горшки за детьми, большого ума и образования не надо, – сказала мама.
О, горшки! Только об этом и мечтал! Просто изумительно! Не надо мне книг, бешеных гонораров и литературных премий. Горшки, вот моё призвание!
– Ну что, ты приедешь?
А, ладно! Всё равно рано или поздно придется искать работу. Раньше я продавал детские коляски, а теперь буду иметь дело непосредственно с детьми. В каком-то смысле – это шаг вперёд.
– Хорошо, – сказал я.
– Завтра тебя будут ждать, я договорилась.
На следующее утро я пришёл в детский сад. Мама мыла – нет, не раму – пол на первом этаже.
– Ты ещё и пол моешь? – спросил я.
– Какой ты наблюдательный! – умилилась мама.
Потом я узнал, что из-за нехватки людей, немногочисленные работники садика совмещали сразу несколько должностей. Например, мама работала за повара, помощника повара, посудомойку, уборщицу и прачку. Как она всё успевала?
– Давай, иди, тебя ждут.
Я вытащил из кармана все свои документы и поднялся на второй этаж. Разыскав нужный кабинет, я прочитал табличку на двери: «Заведующая Троцкая Л. В.». Ну надо же, никуда мне от этих вождей не деться.
Она оказалась довольно милой женщиной, долго изучала документы, потом сказала:
– Пишите заявление, будете работать на разновозрастной группе.
В кабинет, постучавшись, вошла симпатичная дама в белом халате.
– Вот, – сказала Людмила Владимировна (так звали заведующую), – оформляем младшим воспитателем. Сын Елены Викторовны. А это наш методист – Маленкова Татьяна Васильевна.
Я почувствовал себя персонажем абсурдистского рассказа. Не удивлюсь, если у них сторожем работает какой-нибудь Орджоникидзе или Жданов.
Методист наклонилась к Троцкой и стала что-то шептать на ухо, искоса поглядывая на меня. Потом быстро вышла, а заведующая смущенно отвернулась к окну.
Ну ясно, сейчас даст от ворот поворот.
– Вы знаете… – тихо сказала она.
Я потянулся к документам.
– Мы возьмем вас, если вы будете ещё и дворником работать. Временно, пока кого-нибудь не найдём.
Мало мне горшков. Ещё и собачьи кучи убирай!
– Останетесь на часик после работы, уберёте мусор с территории…
Из кабинета я вышел дворником-воспитателем.
– Ну как? – спросила мама.
– Завтра выхожу, – ответил я.
– Поздравляю.
Да, с этим не грех и поздравить. Ещё бы, такое достижение. Повыношу горшки пару недель, а потом про это такой романище настрочу, Володя Сорокин засохнет от зависти.
– Где тут разновозростная группа? Пойду, познакомлюсь…
Я спустился на первый этаж, открыл дверь. По группе с рёвом носились дети. Воспитательница, тётка в синем фартуке, видимо моя будущая сменщица, равнодушно хлебала из стакана чай. Я надеюсь, что чай.
Я подошёл к ней и представился.
– Баба Зина, – протянула она руку и так стиснула мою, что у меня зашевелились волосы на голове.
Она вышла на середину группы и гаркнула:
– Дети! Это ваш новый воспитатель. Вытащи руку из штанов!
Я вздрогнул. Это она мне? Нет, слава Богу!
– Давайте поздороваемся, – предложила баба Зина. Прозвучало это, почему-то, как «давайте выпьем».
Ко мне подскочил беленький паренёк лет четырех, хлопнул по ноге и картаво выкрикнул:
– Привет, запойный!
Я запаниковал. Откуда он знает?
На меня со всех сторон смотрели детские глаза. А я чувствовал себя так, будто оказался под прицелом ручного пулемёта.
– Так, дети, – промямлил я. – Э-э-э… Вот…
Ничего больше в голову не пришло. Я медленно развернулся и пошёл к выходу. Кто-то пискляво сказал «до свидания». Не баба ли Зина. Нет…
Она догнала меня на улице, окликнула. Я подумал, что она будет говорить об ответственности воспитательной работы, сложности в общении с современными детьми и тому подобном. Я испугался.
Баба Зина взяла меня за рукав, заглянула в глаза.
– Птичка моя, угости сигаретой…
* * *
Прошла неделя.
К семи утра я прибегал на работу. Кормил детей завтраком, потом отводил в музыкальный зал. Пока они занимались, писал или читал, но чаще спал. После занятий, я вёл детей гулять.
В первый день я попытался научить их играть в футбол. Но, получив удар мячом в морду, который искрошил сигарету у меня в зубах и обжёг губы, я решил, что детишки как-нибудь проживут и без футбола. После прогулки кормил их обедом, укладывал спать, читал вслух книжки. Выносил горшки. К счастью, ими пользовались не все.
Вечером, когда детей забирали домой, я бежал на двор убирать мусор. Я так лихо махал метлой, что прохожие останавливались посмотреть.
Однажды, за этим занятием меня увидел старый приятель. Помню, в детстве мы воровали газеты из почтовых ящиков и пытались продавать их на улице. Газеты никто не покупал. Но всё равно я чувствовал себя персонажем из времён НЭПа.
Теперь я стал молодым писателем, одним из тысяч. Бедным и никому не известным. Мой приятель окончил военное училище, получил звание лейтенанта. Вот и сейчас он перелезал через забор прямо в кителе.
Я положил метлу и с важным видом закурил.
– Как же низко ты опустился, – сказал приятель мрачно. Звали его Сева. Он был небрит, и весь всклокочен, словно продирался головой сквозь кусты. И фуражки почему-то не было.
– А ты высоко взлетел? – спросил я.
На шевроне его кителя имелась непонятная мне надпись: «Космические войска».
Сева вздохнул, запустил руку в штаны и вытащил бутыль.
– Пойдем в кусты…
Ну вот, опять с работы выгонят. А только начал к горшкам привыкать. Правда, тут я вспомнил, что завтра у меня выходной.
– Здесь беседка есть.
Мы сели в беседку. По очереди прикладывались к бутылке. Несколько раз Сева собирался заплакать, и даже начинал морщить лицо и опускать голову, но вдруг вздрагивал, смотрел по сторонам мутными глазами и впивался губами в стеклянное горлышко.
– Нет, – сказал он неожиданно.
– Чего? – не понял я.
– Ну как ты мог дойти до этого? – Сева кивнул на метлу. – Я хотя бы офицер…
Мне в голову пришла интересная мысль.
– Подожди, я сейчас.
– Ты куда? Здесь хватит…
Сева помахал бутылкой.
Я вбежал в садик, долго рылся в сумке, нашёл несколько исписанных листков. Мой последний рассказ. Я написал его сегодня во время тихого часа.
Когда я вернулся в беседку, Сева тяжело чихал.
– Вот, смотри! – Я протянул ему листки.
– А? А, спасибо…
Он смял листки, утробно в них высморкался и запихал в карман.
Ну вот! Никто меня не хочет читать. Что за жизнь?
Я обиженно развернулся и хотел уйти, но Сева подал жалобный голос:
– Стой. А я?
Плюнув, я взвалил его на себя и потащил домой. Хорошо хоть, жил он в соседней парадной.
У квартиры он вдруг проснулся, взбрыкнул:
– Фуражка где? Ну, суки, на ходу подмётки режут…
И тут же снова обмяк, обхватил меня за шею. Я позвонился в дверь. Открыла его мама, молча приняла тело сына с рук на руки и, так же молча, закрыла дверь у меня перед носом.
Мне пришлось возвращаться в садик за сумкой.
Сторож расхаживал по коридору с бутылкой портвейна в руке.
– Вот кто со мной выпьет, – обрадовался он.
Господи! Когда же всё это закончится? Пора подшиваться!
– Борисыч, как твоя фамилия? – спросил я.
– Сергеев. А чего?
Ну, Слава Богу!
– Ничего, дверь закрой. А то украдут.
– Чего?
– Чего, чего, тебя…
– Кому я на хрен нужен! – загрустил вдруг сторож.
Вернувшись домой, я позвонил Ромычу.
– Повесть ещё не читал, – сказал он вяло.
– Можешь вообще не читать, – обиделся я. – Ты думаешь, я только поэтому звоню?
– А разве нет? – удивился он.
3
С оживленного проспекта я свернул в замызганную подворотню, швырнул в мусорный бак окурок и позвонился в железную дверь, с видеокамерой над входом и табличкой «Издательство».
Громко лязгнул замок, в проёме появился охранник в камуфляже, только каски и автомата не хватало.
Я присмотрелся и вздрогнул. Это был тот самый из «бомбоубежища». Я подумал, что он опять сейчас спросит: «Куда в таком виде?» Или, ещё хуже: «Иди отсюда, чучело». Но он меня, видимо, не узнал.
– Вы к кому?
– К Пискарёву, – промямлил я. Прозвучало как к «Писюкову», наверное, от волнения.
– Ждём, – сказал охранник и захлопнул дверь.
От обиды мне захотелось курить. Был бы автомат, я бы высадил в дверь весь рожок. Вот он, удел современного русского писателя – стоять в засанной подворотне и ждать, когда охранник с внешностью Терминатора соизволит пустить внутрь издательства.
Наконец он снова появился на пороге, чуть не свернув мне нос тяжелой дверью.
– Никита Сергеевич ждёт вас.
Никита Сергеевич? Спасибо хоть не Иосиф Виссарионович! Нет, здесь точно что-то не так.
Я прошёл по коридору в приёмную. Секретарша остановила меня тем же вопросом, что и охранник.
Бред какой-то! Или этот цербер никуда не ходил, покуривая, разглядывал в глазок мою кислую рожу, а потом впустил, или они просто надо мной издеваются.
Я хотел молча пройти мимо, но сдержался. Позовёт ещё охранника и тот выгонит меня пинками под зад.
– К Пискарёву, – сказал я.
– А, ну проходите…
Я без стука вошёл в кабинет. Пискарёв сидел за столом, меланхолично щелкая клавишами компьютера.
– Опять вы? – спросил он, не здороваясь.
– Что значит опять? Я у вас три месяца не был.
Не спросив разрешения, я сел, машинально полез за сигаретами.
– Разве? – Он удивленно почесал за ухом. – Но вы же звонили?
– Звонил, конечно.
– И что? – спросил Пискарёв лениво.
– А как вы думаете? – не сдержался я.
Пискарёв отвернулся к монитору, пощелкал клавишами, потом внимательно посмотрел на меня.
– Может, в «города» поиграем?
– Как? – растерялся я. – В каком смысле?
– В таком… Чего вы мне загадки загадываете? Как я думаю… Я, если хотите знать, вообще не думаю…
– Я звонил вам каждую неделю, – произнёс я сдержанно. – Но вы ни разу не соизволили со мной поговорить.
– А должен был? – улыбнулся Пискарёв.
Я сунул в зубы сигарету, потом бросил её назад в пачку.
– Что с моим романом? Если он вам не понравился, могли хотя бы сообщить.
Пискарёв молча встал и вышел из кабинета. Я тупо сидел в одиночестве. Потом, зачем-то заглянул в его компьютер. На экране мерцал пасьянс.
Пискарёв не возвращался. От скуки я разложил за него пасьянс. Подошёл к окну и выглянул на улицу. Пейзаж открылся ошеломляющий. Ряд мусорных баков вдоль стены, в одном из которых рылся бомж, высунув от усердия язык, а по другому ползала крыса. Ну и издательство я выбрал для своего романа! Правда, оно было четвертым по счёту.
Вернулся Пискарёв с картонной папкой в руке, молча бросил её на стол и сел.
– Можете считать, что сообщил, – сказал он устало и взглянул на монитор. Лицо его вытянулось.
Я взял папку, бросил в сумку и направился к выходу.
– Подождите, – неожиданно остановил Пискарёв.
Я посмотрел на него, стараясь не начать материться.
– Послушайте, – сказал он. – Я вас очень прошу, никогда сюда больше не приходите и не звоните.
Секретарша смотрела на меня насмешливо. Охранник, как на пустое место. Или мне это показалось?
На улице моросил дождь. Я закурил. Из-за угла выполз обшарпанный трамвай.
А может упасть под него? Ну, чем я хуже Берлиоза?
* * *
Обед закончился. Наступило время тихого часа. Я уложил детей, сел у двери и стал ждать, когда они уснут, чтобы пойти покурить.
Пока они ворочались, перешёптывались о чём-то, я вытащил из сумки папку, развязал тесёмки и стал листать роман. Он был не очень толстым. При желании, его можно было прочитать часа за три.
Перед глазами забегали знакомые строчки. Я знал их почти наизусть. Это был первый роман, который я не постеснялся и не поленился отнести в издательство. Но почему он там не понравился? Что в нём плохо? Секса мало? Или матюгов?
Перелистав роман до конца, я начал убирать рукопись назад в папку и вдруг замер. Меня осенило. Даже не осенило, а как будто ударило в затылок. Они не читали роман! Рукопись лежала в издательстве мёртвым грузом. Никто к ней не притронулся, до тех пор, пока я туда не заявился.
Я весь взмок от обиды и возмущения. Комкая страницы, выдернул рукопись из папки и зачем-то опять перелистал. Ну что за хрень вообще? Не дохлую же крысу я им принёс, что они побрезговали к ней прикоснуться. Сволочи!!!
Захотелось хорошенько напиться. Жаль, Борисыча с портвейном не было поблизости.
Писклявый голосок заставил меня встрепенуться.
– Дядя Кирилл, почитайте сказку.
– А без сказки никак? – спросил я недовольно.
– Хотим сказку! – потребовал другой голосок.
Я вяло порылся в книжках, выбрал «Карлсона».
– Это вы уже читали, – сказал кто-то.
Я взял «Винни-Пуха», но и он не вызвал восторга. Его дети знали наизусть.
– Ну, не знаю, – сказал я растерянно. – По моему, вам уже всё читали… Хотя…
Пришедшая в голову мысль была настолько неожиданной, смелой и глупой, что у меня затряслись руки.
– Послушайте, я вам сейчас кое-что прочитаю, этого ещё никто не читал…
Я взял свою рукопись, не веря, что сейчас и, правда, совершу задуманное.
– Вот… Это роман… Он называется… Неважно, вы всё равно не поймете…
Я оглядел своих слушателей. Поймут ли? В горле пересохло. Первые строчки дались мне с огромным трудом. Язык стал сухим и огромным, как варежка. Я с трудом им шевелил. Брови взмокли и уехали далеко под чёлку. Я смешно таращил глаза. В голове стучала мысль: «Ну, ты и болван!»
Страх исчез так же неожиданно, как и появился. Вторую страницу я дочитывал стоя. Каждое слово казалось мне, по меньшей мере, гениальным. Я расхаживал по группе, задевая ногами разбросанные по полу игрушки. Казалось, все звуки исчезли, остался только мой голос. Никогда я не испытывал такого вдохновения и восторга, при том что самому старшему из моих слушателей было пять лет, а по углам стояли ночные горшки. Со стороны всё это выглядело, должно быть, ужасно глупо. Но мне было абсолютно всё равно. Самое главное, что меня, наконец-то, слушали.
Я прочитал две главы, опустил рукопись и посмотрел на часы. Время просвистело незаметно. Тихий час заканчивался через двадцать минут. В глазах прыгали чёрные точки, а в ушах продолжал звучать мой собственный голос.
Я перевёл дыхание и поднял глаза. Дети спали. Видимо, давно. Убрав рукопись в папку, я вышел на улицу и закурил. Ощущение было таким, будто я разгрузил вагон угля. Какой триумф! Кто ещё из молодых писателей способен сегодня собрать два десятка слушателей? И усыпить их в считанные минуты… Но всё же я испытывал дурацкую гордость. Я, как всякий нормальный человек, с творческим зудом, испытывал постоянную потребность, чтобы мои творения любым способом были обнародованы.
Я выбросил окурок и вернулся в группу. Дети спали. Скоро их нужно было будить. Мне опять стало страшно. Что они скажут, когда проснутся…
Через пятнадцать минут я их разбудил и вот что услышал:
– Пúсать хочу, – сказал один мальчик.
– Что?! – подпрыгнул я ошарашено. – Писáть?
– Пúсать, – захныкал он.
Я пошёл за горшком…
* * *
После работы я заявился к одной своей знакомой медсестре. Её звали Лида. И встретила она меня прохладно.
Усевшись на кухне, я выложил на стол папку с рукописью.
– У тебя поесть ничего нет? – спросил я.
– Я голодаю, – ответила она мрачно.
– Да ты что! – Я подскочил.
– Не в том смысле, – успокоила Лида. – Я худею…
– А выпить есть что-нибудь?
Она заглянула в холодильник, долго в нём рылась – я за это время весь изъерзался – и выставила две маленькие бутылочки. Валерьянка и касторка.
– Ничего другого предложить не могу!
Ну, ясно! Здесь мне не рады. Ночевать, похоже, придется дома.
– Я вот тебе почитать хотел, – сказал я на всякий случай.
Лида зевнула
– А я спать хотела…
Ну и ладно!
Я выпил валерьянки, закусил валидолом, неожиданно опьянел от этого и потащился домой.
… Мама вышла из ванной с полотенцем, накрученным на голове.
– Ты где был?
– Пиво пил!
Я прошёл в комнату, растянулся на диване и вспомнил внезапно, что папку с рукописью оставил на столе у Лиды.
Вот чёрт!
4
Ночью мне приснился странный и страшный сон. Как будто я повесился.
Я шёл на работу и с волнением вспоминал детали. Детали были такие. Я висел под потолком и равнодушно смотрел на захламленную комнату. «Быстрей бы мама пришла, – думал я, – скучно одному висеть».
По мне ползали мухи. Я хотел их отогнать, но не мог пошевелиться. Закоченел!
Вот начала медленно открываться дверь. Я попытался ободряюще улыбнуться. Ничего, мама, всё хорошо, не падай в обморок.
Но вместо мамы в комнату вошёл какой-то дядька с рюкзаком за спиной. «Это же вор!» – подумал я.
И действительно, дядька стал ходить из угла в угол и рыться в вещах. Я с презрением наблюдал за ним сверху. Он не обращал на меня ни малейшего внимания. Внезапно дядька вытащил из ящика стола пачку моих рукописей и начал читать, быстро перелистывая страницы. Я жутко смутился. А вдруг не понравится?
Я так и проснулся с чувством неловкости…
«Плохой сон, – решил я, что-то случится».
И случилось!
Через час меня вызвала к себе заведующая.
– Пишите заявление, – сказала она, не здороваясь.
Вот те раз!
Она удивленно задрала брови. Неужели я сказал это вслух?
– Какое заявление? – глупо спросил я.
Она вздохнула, качнув головой. Я прочитал её мысли: «Вот идиот-то!»
– В отпуск рано, вроде… – пробормотал я.
Троцкая подвинула к себе какие-то бумаги. Я тут же впился в них глазами. Не понял ни хрена, но обо мне, кажется, ни слова.
– На вас поступила жалоба от родителей, – произнесла она и щелкнула клавишей компьютера.
А на мониторе пасьянс!
– В чём дело? – заволновался я. – Надеюсь, меня не обвиняют в совращении детей?
Людмила Владимировна задумчиво поджала губы.
– Ну, как вам сказать? Вы почти угадали.
Я почувствовал, как из меня выкачивают воздух.
– Как? – с трудом выговорил я.
Она молчала. Мне захотелось дать ей хорошего пинка.
– Скажите, что вы вчера читали детям?
Я заморгал.
– Вчера мне позвонили родители, дети рассказали, что вы читали им какую-то гадость.
– Все? – спросил я.
– Что – все?
– Вам все родители позвонили?
– Мне достаточно было и одного звонка, – ответила Троцкая. – Знали бы вы, что это был за звонок! Я такого наслушалась… Ужас! Что вы им читали?
– Ничего такого, – ответил я. – Поверьте, это был не Маркиз де Сад…
– Пишите заявление, – тихо сказала Троцкая.
– Я не читал им ничего плохого, – тупо произнёс я.
– Тем не менее, жалоба на вас поступила…
Я подумал, а чего я, собственно, выдрючиваюсь? Заявление, так заявление. Сколько работ я поменял. Подумаешь, одной больше. Было даже лестно, что на этот раз я пострадал за свободу слова.
Я взял бумагу и стал писать текст, который давно уже знал наизусть. «Прошу уволить меня по собственному желанию…» И прочий словесный понос.
– Понимаете, – сказала заведующая. – Со дня на день приедет комиссия из РОНО, если они узнают, что работает человек, на которого поступила жалоба…
– Можете не объяснять, – грубо прервал я. Потом оторвался от заявления: – Извините, я всё понимаю…
– По закону, вы должны отработать ещё две недели, но я от вас этого не требую.
– Спасибо. – Я через силу улыбнулся и протянул ей заявление.
– И всё-таки, что вы читали? – спросила Троцкая.
– Какая разница? Поверьте, ничего неприличного…
Хотя, может быть, для маленьких детей мой роман и правда неприличный, подумал я и вдруг радостно разулыбался. А ведь они поняли! Если рассказали родителям, значит, до кого-то дошло, что-то задело. Ура!
Троцкая встревожено смотрела на мою улыбку.
– Всё в порядке, – сказал я и вышел из кабинета.
Я доработал свою последнюю смену, тепло попрощался с детьми, «обрадовал» маму.
– Дура! – выдала она в адрес заведующей.
– Зато, какой отличный штрих к моей биографии, – ответил я. – Я страдаю за свободу слова!
– Какая там свобода слова, – отмахнулась мама. – Она нашла на твоё место какую-то девицу, а тебя уволила, как только появился повод. Её же отругали в РОНО за то, что взяла воспитателем парня.
– При чём тут девица? – удивился я. – Дело в моём романе!
Уж в этом-то я был уверен. Кстати, роман нужно было возвращать. Кроме черновиков и набросков у меня не осталось ни одного экземпляра.
Вечером я пришёл к Лиде, долго звонился в дверь.
– Ну, чего тебе? – спросила она из квартиры.
– Не хочешь открыть?
– Нет. Зачем ты опять явился? Я уже давно не хочу тебя видеть.
– Открой, я у тебя кое-что забыл.
– Не деньги, надеюсь? – забеспокоилась Лида.
– Уж лучше бы деньги.
– Как это понимать?
Я ткнулся лбом в дверь.
– Вчера я забыл у тебя свою рукопись. Верни, пожалуйста.
– Так это твоя папка у меня валяется? А я выбросить хотела…
– Не выбросила?
– Не успела.
– Слава Богу! Ты её, кстати, не читала?
– Делать мне больше нечего.
Я оторвался от двери, отдирая со лба успевший приклеиться дерматин.
– Ты много потеряла, подруга!
– Сильно сомневаюсь…
Я задумчиво закурил.
– Так ты вернёшь мне рукопись?
– Верну.
– И в чём дело? Возвращай!
– Я не хочу открывать тебе дверь.
– Почему?
– Ты можешь ворваться в квартиру.
Я начал сползать на пол.
– Ты чего, совсем уже?!
– Нет уж, нет уж! Не открою.
Я раздражённо выбросил сигарету.
– Слушай, не валяй дурака, вернее дуру…
– Не хами, – ответила она спокойно.
– Давай, я спущусь на первый этаж, ты оставишь рукопись у двери, я поднимусь и заберу.
Она долго молчала.
– Лучше, ты выйди на улицу, я выброшу папу из окна…
– Ты серьёзно? – спросил я.
– Не нравится, можешь уходить. Твою рукопись я отправлю в мусорное ведро.
– Ну и змея ты, между прочим.
– А ты козёл!
– Ладно, согласен. В смысле, спускаюсь вниз…
Я вышел из парадной и встал под её окнами. Она жила на седьмом этаже. Никакого движения там не наблюдалось. Я попытался свистнуть, но получился какой-то неприличный звук.
И вот окно открылось. На улицу вылетела жёлтая папка, камнем закувыркалась вниз. Я разинул рот и вытянул руки. На высоте пятого этажа, папка хлопнулась о ветку дерева, раскрыла пасть, моя рукопись рассыпалась и, подхваченная ветром, разлетелась по району.
* * *
В два часа ночи я решил на всё плюнуть и прекратить поиски. Удалось собрать несколько десятков потрепанных, грязных страниц. Остальное сгинуло навсегда.
Я шёл домой, морально высушенный, как мумия. Не хотелось даже напиться. Проходя мимо мусорного бака, я раздраженно выкинул то, что нашёл.
Дома, не раздеваясь, упал на кровать и тут же уснул. В эту ночь мне ничего не приснилось. А может, и приснилось, только я ничего не запомнил.
Утром звонил телефон.
Я встал с кровати со свинцовой башкой, снял трубку. Это оказался мой старый друг, собутыльник и соратник по перу Ромыч.
– Послушай три грандиозные новости, – сказал он.
– Хорошие или плохие? – спросил я, нашаривая сигареты. Вывернул жёваный карман штанов. Из него вылетела моль. Надеюсь, деньги не съела?
– Это на твоё усмотрение, – ответил Ромыч. – Даже не знаю, с чего начать…
– Начинай с чего хочешь, – сказал я лениво.
Он ненадолго задумался.
– Ну, во-первых, наш общий знакомый и собутыльник Лебеденко, известный под кличками «вождь» и «Ильич», стал писателем.
– В каком смысле? – дернулся я.
– В прямом. Написал, блин, автобиографию, как в своём институте работал, как Лениным стал, и прочую фигню.
– И что?
– А то, что его книга, ты не поверишь, в Америке выйдет.
– Какой Америке? – закричал я.
– Ну, не Латинской же… Этот хрен недавно на Дворцовой с одним интуристом щелкнулся, тот оказался каким-то издателем, заинтересовался «Лениным» и предложил написать о себе книгу. Лебеденко подшился, закатал рукава и написал за неделю.
– А это не пьяный бред?
– Я трезвый.
– Я его имею в виду.
– Какое там… Он уже аванс получил. Погоди, не перебивай, он свою эпопею мне принёс, чтобы я обработал. Двести баксов заплатил. Конечно, бред сивой кобылы в лунную ночь, но кое-что сделать можно.
– Очень рад, – соврал я.
– Нет, ты подумай, везёт же дуракам и пьяницам, а он и тот и другой в одном лице.
– Нам так не везёт, – сказал я.
– И хорошо, – засмеялся Ромыч. – Значит, мы умные трезвенники…
– Сильно сомневаюсь… Еще чем порадуешь?
– Я узнал, кто написал эту хрень про клопа.
– Неужели тоже Лебеденко?
– Нет.
– А кто? Лада?
– Я.
– В каком смысле?
– В прямом. Я написал это лет в тринадцать и забыл. Неудивительно, такая чушь. Я вчера только вспомнил.
– Хвалю за смелость, я бы не признался.
– Значит, ты трусливее меня! – обрадовался Ромыч.
– Я бы сказал, что ты храбрее…
Ромыч помолчал и сказал главное:
– Я прочитал твою повесть. Ладка вчера привезла.
– И как? – разволновался я.
– Приходи, обсудим.
– А Лада? Мне она не очень-то обрадуется…
– Да она опять уехала сегодня утром. Ну, придёшь?
– Конечно. Водку брать?
– Что за дурацкие вопросы!!! – взвился Ромыч.
– Тогда жди.
– Тогда жду.
Я повесил трубку, нашёл мятую пачку «Пэлл-Мэлл». Осталось две сигареты. Одну я немедленно выкурил, вторую сунул за ухо и вышел из квартиры.
По пути завернул в магазин и дальше шёл с позвякивающей сумкой. Опять напьёмся! И это радует.
У парадной я встретил бывшего «вождя», ныне писателя Лебеденко. Он был чисто выбрит, на лысину начесал длинные, редкие волоски. Маскируется, гаденыш!
– Мы, кажется, знакомы, – сказал он, щурясь. – Сигаретки не найдется?
Я молча качнул головой.
Последнюю сигарету, как последний патрон, оставлю себе.
Ромыч открыл дверь.
– О, – сказал он, – вот и ты.
– Вот и я, – звякнул я сумкой и вошёл в квартиру.
…Как же мы напились!..
Всё!