«Вдовец». Ему так нравилось, как звучит это слово; да, нравилось, хоть вместе с тем он этого и стеснялся, но что делать, если наши пристрастия – чувства нам неподвластные? «Холостяк» всегда казался ему этаким эгоцентриком, гедонистом, а «разведённый» – проигравшим, даже больше того, неудачником…

Даже кофе в их поезде был тремя уровнями лучше всего того, что можно было найти в Гиватаиме. Что говорить, как только дело доходит до вкуса, так эти французы, мать их, умудряются дать фору всем. После недели в Марселе брюки на нём уже не застёгивались. Захава просила его остаться ещё. «Куда же ты так торопишься?» – спрашивала она. «Теперь, когда мама умерла, а ты уже на пенсии. Ты ведь там совсем один». «Один» и «на пенсии» – было в этих двух словах столько отдохновения, что когда она их произносила, у него дух перехватывало. Работу в магазине он ведь никогда особо не любил, а Халину, скажем так – привязанность к ней у него была, но, как и деревянный шкаф в их малюсенькой спальне, она занимала так много пространства, что рядом с ней места не оставалось уже ничему. Первым делом после её смерти он позвал старьёвщика и расстался с этим шкафом. Соседям, пристально наблюдавшим за тем, как огромный шкаф спускался на канатах с третьего этажа, он объяснил, что шкаф слишком напоминает ему о трагедии. Трагедия. Теперь, без шкафа, комната вдруг стала просторнее и намного светлее. За все те годы, пока шкаф там стоял он уже и думать забыл, что за ним находится окно.

В вагоне-ресторане напротив него сидела дама лет семидесяти. Рядом с ней, на тележке для подносов, сидел маленький пудель, одетый в голубой, со вкусом вышитый свитер. Пудель уставился на него огромными знакомыми глазами. «Халина?» – подумал он про себя с трепетом. Пудель коротко и подтверждающее тявкнул. Глаза пуделя не мигая, смотрели на него. «Я знаю, что этот шкаф упал на меня не случайно» – говорили они – «я знаю, что ты его уронил. А ещё я знаю, что ты не хотел убивать, что это просто был рефлекс. Когда я попросила тебя ещё раз снять зимнюю одежду, ты всего-навсего потерял над собой контроль». Его голова кивнула как будто бы сама по себе, и это вышло также похожим на рефлекс. Если бы это был кто-нибудь другой, менее хладнокровный, у того уже давно стояли бы в глазах слёзы. «Тебе хорошо сейчас?» – спросили глаза пуделя. «Да так», – послал он ответный взгляд: «одному сложно. А тебе?» «Не плохо» – пудель разинул свой рот, будто улыбнулся – «хозяйка обо мне заботится; она хорошая женщина. Как девочка?» «Да вот как раз возвращаюсь от неё. Выглядит отлично, а Жильбер, в конце концов, согласился завести ребёнка». «Я рада» – пудель завилял кончиком хвоста: «Но ты, ты просто обязан больше о себе заботиться. Ты потолстел и уж слишком много куришь». «Вы позволите?» – без слов спросил он у дамы, показывая в воздухе рукой, будто гладит. Дама кивнула и улыбнулась. Он погладил Халину по всему телу, а потом наклонился к ней и поцеловал. «Мне так жаль» – произнёс он дрогнувшим и полным слёз голосом – «мне так жаль, Халина, прости меня». «А Вы ей нравитесь» – сказала дама на ломаном английском – «Смотрите, смотрите, как она лижет Вам лицо. Я ещё никогда не видела, чтобы она вела себя так с чужим человеком».




      перевод с иврита Фёдора Раухвергера