– Уже встал? – растирая кулачками глаза, зевала Татьяна.

– Да, с полчаса где-то.

– Сколько сейчас?

– Часы у тебя.

– Я сняла их. Они в плаще.

– Посмотреть?

– Да.

Вадим пошарил по карманам её плаща. Нашёл часы.

– Без... семи девять.

– Всего?

– Да.

– У-у, рано как! Я думала одиннадцать где-то.

– Поспи ещё.

Таня осмотрелась.

– Что-то не хочется больше.

У неё были припухшие веки и пролежни от подушки. Щёки горели.

– Вставать будешь?

– Не знай... Сейчас, чуть погодя.

Из громкоговорителей доносилась какая-то песня. Звук был очень плохой, разобрать её было невозможно.

– Выключи лучше, – сказал кто-то.

– Да пусть играет, – ответили ему.

Соседями по плацкарту напротив оказалась семья : женщина, мужчина – оба довольно молодые – и пацан лет десяти, их сын. Здесь же сидел и облезлого вида мужичок, тасовавший карты. Поймав на себе взгляд Вадима, он предложил:

– В картишки может?

– Нет, спасибо, – отозвался Вадим.

– А что, партейку-то можно, – не унимался мужик.

– Не хочу.

– Не играйте с ним, не надо, – сказала женщина. – Он шулер.

– Да ну, бросьте, – сморщился кокетливо дяденька. – Тут шулерством и не пахнет.

– Не играйте, не советую, – сказал муж женщины. – Я ему пятнадцать рублей проиграл.

– Валета надо было сбрасывать, – свесился с верхней полки мальчишка. – А папка десятку сбросил. Думал, потом козырями ударит. А фигушки!

– Это в последней партии так, – ответил ему отец. – До этого я хорошо вёл.

– Но всё равно проигрывал!

– Не везло просто.

– Да тебе всегда не везёт, – сказала ему жена. – Хоть в картах, хоть в чём.

– Клюйте меня, клюйте. Сейчас можно!

– Я ведь и не знала, что они на деньги играют, – обращаясь к Вадиму с Таней, сказала женщина. – А то бы не разрешила.

– В карты только на деньги надо играть, – сказал картёжник. – Так просто, на интерес – это не игра.

– Нет уж, теперь с другими играйте, – сказала ему женщина.

– Вот, с товарищем буду, – показал картёжник на Вадима.

– Нет, я не буду, – покачал головой Вадим.

– Что так?

– Я не люблю карты.

– Зря, зря. Карты – это даже лучше, чем шахматы. В смысле, по умственному напряжению.

– Ну, в шахматы я бы вас сделал, – сказал мужчина.

– И я, – добавил со своей полки пацан.

– Очень может быть, – согласился мужичок. – Что же вы шахматы не взяли?

– Не подумали, – ответил мужчина.

– Надо было думать. Я и в шахматы не прочь сыграть. На деньги конечно – так просто тоже не интересно.

– Всё вам на деньги, – сказала женщина.

– Ну, ценились бы пуговицы – на пуговицы играли.

Таня стала подниматься.

– Как спалось? – спросил её шулер.

– Нечего, – улыбнулась она.

– Что снилось?

– Не помню.

– Как же так? Свой сон не помнишь?

– Не-а.

– Я вот всегда сны помню.

– Завидую вам.

– Сегодня вот – ты мне снилась.

Вадим пристально посмотрел на него.

– Не может быть! – ответила Таня. – Как вы меня могли видеть, мы первый раз встречаемся.

– А вот так! Ты снилась, а я ещё о тебе не знал. Просыпаюсь – а ты здесь.

– Мистика.

– Точно! А сон интересный был. Пикантный такой, эротический. Рассказать?

– Не надо.

– А что? Сон ведь просто.

– Всё равно не надо.

– А то давай, расскажу. Ты там такие штуки вытворяла!

– Какие? – спросил Вадим.

– Да шучу я, шучу, – расплылся в напряжённой улыбке шулер. – Что старику присниться может?!

Вадим отвернулся.

– Я в туалет, – шепнула Таня.

– Ага, – кивнул он.

– Он свободен, не знаешь?

– Не видел.

Она вышла в тамбур. Туалет был открыт.

– Жена? – спросил его шулер, заглаживая недоразумение.

– Да, – ответил Вадим сухо и после паузы.

– Красивая...

Вадим молчал.

– Вот поверите, нет, – сказал мужичок, обводя всех взглядом, – у меня четыре жены было.

– Круто! – хохотнул его сосед.

– Законных-то две, но ведь гражданский брак тоже считать надо. Так вот и выходит: две законных....

– Две незаконных! – снова хохотнул мужчина.

-...две гражданских.

– А сейчас что, нет жены? – спросила женщина.

– Сейчас нет, – горестно мотнул головой мужик. – Сейчас я потерял уже былое обаяние. Не тот, не тот... Вот раньше – ой – ой – ой мужчина был! Видели бы вы меня двадцать лет назад, – сказал он женщине, – вы бы в меня влюбились сразу.

– Сомневаюсь, – отозвалась та.

– Честно – честно. Я очень симпатичный был... Правда поступал всегда по-дурацки. За что и страдаю до сих пор.

– Нечего, вас наверно карты лечат, – сказала женщина.

– Карты! – усмехнулся шулер. – Карты что, карты ерунда. Главное в жизни – отношения человеческие, нежность...

– Красиво, красиво говоришь, – кивал мужчина.

– Что, неправильно?

– Нет, всё верно.

– Так и не может быть неверно! Это же главные ценности : семья, любовь, дети...

– А у вас дети есть? – спросила женщина.

– А как же! Четверо.

– От каждой жены – по ребёнку, – хохотнул мужчина.

– Нет, не так. От первой сын. От второй – сын и дочь. И от четвертой – сын.

– А третья что? – продолжал посмеиваться сосед

– Третья не хотела рожать. Умная была слишком.

Вернулась Таня.

– Вадь, мне так есть вдруг захотелось! – сообщила она. – Как будто неделю голодала.

– Давай поедим, – сказал Вадим. – Доставай тогда, я тоже в туалет схожу.

Выходя из туалета, он столкнулся с проводницей. Она несла ведро со шваброй.

– А-а! – издала возглас не то приветствия, не то возмущения. – Пришёл в себя?

Вадим молча прошагал мимо. Проводница фыркнула ему спину.

– Тоже мне, разорался как баба! – донеслось до него.

Он не отреагировал.

Таня вытирала полотенцем овощи. Они сели завтракать.

Проводница через пару минут перебралась мыть пол в вагон, но на Вадима уже не смотрела.

– Ноги! Ноги! – кричала она, орудуя шваброй.

– Хозяюшка, чай будет? – спросил её кто-то.

– Кипяток.

– Будет?

– Да.

– А почему чай сейчас не делаете? Раньше каждому разносили.

– Э-э, раньше! Раньше много чего было. Ноги!

– Было, было крушение, – доносилась из соседнего плацкарта. – На этой самой линии.

– Вот на этой прям?

– Вот на этих рельсах! Тут дорога ведь плохо сделана. Чувствуете, как трясёт?

– Да, сильно. Я всю ночь спать не могла.

– Вот, однажды поезд с рельс и сошёл.

– А господи!

– Семьдесят, что ли, человек погибло...

– Да не может быть, – включился кто-то третий. – Авария была, да, два года назад. Но там то ли три, то ли четыре погибло. Остальные так – ушибы.

– Да нет, что вы! Семьдесят человек – это же везде сообщали.

– Не помню такого.

– Так вы про ту ли аварию говорите?

– Ну два года назад которая. Не два, меньше. Год и десять месяцев– где-то так.

– А я говорю про недавнюю. Вот – пару месяцев назад.

– Не слышал про такую.

– Была, была.

– Так не одна авария?! – та же женщина.

– Не знаю. Товарищ вон ещё какую-то вспомнил.

– Два года назад точно была!

– Ну может, может... Я не помню конечно, но может. А это, где семьдесят жертв, вот совсем недавно случилась.

– А я про эту не слышал.

– Да везде говорили! По телевизору, по радио!..

– Не слышал, не знаю.

– Вы вообще часто здесь ездите?

– Да, частенько.

– Ну, с какой периодичностью?

– Раз в полгода приходится. Зато лет шесть уже.

– А я – чуть ли не каждый месяц езжу!

– Так вы тоже в ту аварию попали?

– Я не попал. Я на день раньше ехал. Ещё выбирал дату – когда, думаю, удобнее. Ладно, решил, пораньше поеду. И вот как удачно! А то бы...

– Ты почитать ничего не взял? – спросила Татьяна.

– Нет.

– Жаль. Скучно же.

– Я не читаю книг.

– Почему?

– Что за глупость – книги читать!

– Газеты какие-нибудь можно было взять.

– Газеты купишь. Станция будет вот.

– Поезд мало стоит.

– В Ртищево двадцать минут.

– А когда оно?

– В десять, что ли.

– С двенадцати лет инвалид, – доносилось из другого конца вагона. Голос был женский, скорбный. – Надо уж навестить.

– А как же, а как же, – соседка была не менее печальна.

– Я ведь его и к себе жить брала, но тяжело с ним.

– Ухаживать?

– Ухаживать ладно, нечего бы ещё. Если бы он вёл себя терпимо. А он – ходит под себя, на каждый шум раздражается, орёт. Капризничает всё время.

– Да, да.

– Родная кровь, думала. Надо нести свой крест.

– Правильно.

– Так как его вынесешь?! Я и работать не могла с ним. Его и на пять минут не оставишь. А муж ушёл, второй-то, не захотел терпеть. Одна с ним осталась. На дом работу брала. Что, да как, да где. Гроши конечно.

– А с ним как такое вышло? Напугали что ль?

– Напугали, ага. Он до двенадцати лет нечего мальчик был, хороший. Ну было правда что-то такое – но никто и не обращал внимания. Молчал всё время, смотрел чудно как-то – ну, и всё. А потом вот, как позвоночник сломал, это сказалось конечно.

– Отец тут что ли чё?

– Нет, не отец. Я с ним не жила уже тогда. Врачи.

– Врачи?

– Ага. Вот, мол, говорят ему, всю жизнь таким останешься. Всю жизнь уродом будешь.

– Ай – ай. Нельзя же так!

– Нельзя, так что скажешь им? У него после этого и стало развиваться отклонение.

– И что, плох очень?

– Плох, – тяжкий вздох. – Не разговаривает совсем. В одну точку уставится – глядит, глядит. Или орать начнёт. Час орёт, два, три.

– Сколько ему сейчас?

– Девятнадцать.

– Большой уже.

– Да... Жаль конечно, сын, но и самой ведь жить как – то надо.

– А то, а то.

Мимо окон мелькали дома, деревья. Солнца не было, одни тучи. Словно не рассветало.

– А снег так и не выпал, – Таня смотрела в окно.

– Да, почему-то не выпал.

– Плохой из тебя метеоролог.

– Кто?

– Метеоролог.

– Ещё раз.

– Ме-те-о-ро-лог.

– Смотри-ка ты, ни разу не сбилась!

– Ну так!

Дома, дома. Серые, приземистые. Станция какая-то.

– Здесь сколько стоим?

– Здесь немного. Минуты две.

– Выйти, что ли. Душно тут.

– Да, топят сильно. Даже удивительно.

– Вот-вот.

– Аркадак...

– А?

– Вон, название. Аркадак.

– А-а... Ты пойдёшь?

– Ну давай, постоим в тамбуре.

В тамбуре находился второй проводник, светловолосый парень.

– Не выходите на улицу! – сказал он им. – Стоим мало.

– Не, мы здесь только.

Садились двое, мужчина и женщина, пожилые. Не выходил никто.

– Места есть? – спросил мужчина проводница.

– Найдём.

– Есть? – подала голос женщина.

– Есть, есть.

– Фу, слава богу!

– Да тут ехать-то...

– Ну, не стоя же.

Вадим закурил. Таня стояла в углу, руки на груди, сжалась. Казалась совсем маленькой.

– Я в детстве тоже курила.

– Курила?

– Да.

– И много?

– Целую пачку искурила.

– Да, немало.

– Отец купил тогда штук сорок. Почему-то плохо с сигарами было, запасались все. А я одну у него стащила.

– Ты нехорошая девочка.

– Потом в лесу за домом курила. Затянулась – и оглядываюсь. А сосед наш, дядя Коля, меня увидел раз.

– Выпорол?

– Нет, что ты! Кто он такой, чтоб меня пороть. Меня и отец никогда не бил.

– И что дальше?

– Я испугалась – до смерти. А он из леса выходил. Посмотрел на меня и дальше пошёл. Я думала, папе расскажет.

– Не рассказал?

– Нет.

Поезд тронулся. Проводник закрыл дверь. Ушел.

– Как же ты в себе силы нашла бросить?

– Да мне с самого начала не нравилось.

– Перетерпеть надо было. Раскурилась бы.

– В школе многие девчонки курили.

– Вот видишь.

– Дай попробую.

Она затянулась. Выпустила дым.

– Ого, даже носом!

– Несложно же.

– Да ты вообще профессионалка. Не закашлялась.

– Я не вдыхала.

– А вдохнуть попробуй.

Затянулась снова.

– Классман!

– Нет, всё равно кашлять тянет.

– Но не кашляешь.

– Сдерживаюсь.

– Не сдерживайся, кашляни.

– Кхы!

– Молодчина.

Шулер снова играл с соседом в карты.

– Присоединяйтесь, – кивнул Тане.

Она задумалась.

– Мы не на деньги. Просто так.

– Вадь, давай, – кивнула она Вадиму.

– Не, не буду.

– Давай, что ты?

– Не хочу. Я не люблю карты.

– Всё рано делать нечего.

– Играй, если хочешь.

– Давай, милая, присоединяйся, – кивнул шулер.

– Меня возьмите! – свесил голову пацан.

– Вот, вчетвером! Двое на двое.

Сели играть. Таня с мужичком против пацана с отцом. Вадим отвернулся к окну.

– Не скажите, не скажите, – раздавалось по вагону. – Бывает, что и летальными исходами заканчивается.

– Да какие летальные исходы?! Глаза оперируют!

– А что, глаза – это что-то такое несерьёзное?

– Глаза – серьёзное.

– Вот.

– Но минимальные исходы невозможны.

– Да почему? Там ведь сосудов всяких, артерий, нервов – уйма. Один повреди, и всё – слепым можно остаться.

– Но не умереть же!

– Да и умереть. Повреди другой – и умрёшь.

– Нет, что-то вы не про то. Может быть с операцией на мозге путаете?

– Все операции – это страшно. И все могут окончиться смертью.

– Да, да, – подтверждал женский голос, до этого молчавший.

– Раньше так было. Сейчас нет уже.

– От одного наркоза умереть можно! Я помню, мне операцию делали – это же ужасная вещь, наркоз!

– Да, да, да, – снова женский голос. – Мне племянница рассказывала – голоса разные слышатся и по коридору словно едешь. Когда умирают ведь так – по коридору будто едут.

– Голоса слышатся – это врачи разговаривают. Да и коридор – мало правдоподобно.

– Не скажите, не скажите.

– Ну вы же живы остались.

– Жив. Еле-еле. Второй раз не хочу такого. Мне сейчас предлагают – давайте, мол, пошуруем там у вас. Нет, говорю, спасибо. Пока живу худо-бедно, на лекарствах – но лучше так.

– Вот и дотяните до того, что вам уже не поможешь.

– Ну и пусть. Больше того, что отпущено, не проживёшь.

– Правильно, правильно, – вторила женщина.

– Вот такие заблуждения и доводят до ручки. У человека опухоль: давайте вырежем, говорят, пока не разрослась. Да нет, да нет, как-нибудь уж. Авось пройдет. И всё, через какое-то время опухоль злокачественная. Ничем не поможешь – ни операцией, ничем.

– Ну, это вечно если б жить. А так – всё равно умирать.

За окнами – поля. Чёрные, грязные. Кружили птицы. Мелькали столбы, и провода – вверх – вниз, вверх – вниз.

– Это кипяток вы несёте?

– Ага.

– Поспела, значит, водичка.

– Так давно уже.

– Давно?

– Да. Почти весь титан слили.

– Да что вы говорите! А я почему не заметил?

– Не знаю. Минут пятнадцать уже все с кружками ходят.

– Ай-ай-ай. Как же я прозевал так?

– Не знаю, не знаю.

– Ну там осталось хоть?

– Да, есть ещё.

– Надо сходить. А то потом не будет.

Вадим забрался на верхнюю полку. Картёжники играли.

– Женщина в красном, – шептал шулер, не разжимая рта, – женщина в красном.

– А ну не подсказывать! – возмущались оппоненты.

– Какие подсказки? Я песню пою.

Таня сходила дамой.

– Ну вот, опять взял, – сказал мужчина. – Никаких песен! Играем молча.

– Что, опять дуете? – спросила его жена.

– Ещё не закончили, подожди.

– Да что ждать, всё ясно.

– Конечно, перемигиваются тут, – вступился пацан.

– Нет, что ты! – мотала головой Таня. – Просто удача к нам повернулась.

– Титьками! – вставил шулер. – А к вам – задницей.

Смеялся долго и отчаянно. Снова принялся напевать:

– Семь крестов на холме...

– Ну хватит! – негодовали соперники.

– Молчу, молчу

Таня сходила с семёрки. Пацан отбился.

– А вон они, семёрочки! – шулер подкинул карты. – Первая, вторая...

– Ещё давайте.

– Не, козырька себе оставлю.

– Ну смотри что делают! – возмущался мужчина. – Внаглую просто друг другу сообщают.

– На самом деле, – женщина тоже вступилась. – Нельзя же так.

– Нет, вам просто кажется, – сказала Таня.

– Во-во, – добавил шулер.

Пацан крылся.

– Десяткой? А на тебе десяточку. А на тебе ещё одну.

Пацан взял.

– Всё, они наши. Как у тебя там?

– Сердца, – отозвалась Таня.

– Отобьёшься значит, если что.

– Перестаньте вы!

– Потому что я заканчиваю.

Мужичок сходил двумя тузами.

– Вы не поможете мне?

Вадим повернулся. Не его.

– Сумку заклинило что-то.

– Сумку? Давайте посмотрим.

Пожилой пузатый мужчина наклонился над сумкой.

– Уважаемые пассажиры! – хрипло донеслось из динамиков. – К вашим услугам имеется ресторан, который расположен между десятым и одиннадцатым вагонами.

– Вадим! В ресторан не пойдём?

– А зачем? Еды полно у нас.

– Ну ладно, – Таня отвернулась.

– Да, крепко заклинило.

– Она всегда так. Я не хотела её брать, да другой не было.

– Нечего, если я потяну?

– Только не сломайте! Нам долго ещё ехать.

– Хорошо, хорошо. Я осторожно.

Поезд мчался на всех парах. Вагон даже наклонялся.

– А господи! А господи!

– Вот так аварии и случаются. Ладно ещё, что у нас восьмой вагон. Хвост наверно так мотает, что всё попадало.

– Да, верно. В хвосте вообще опасно ехать. И с рельс сойти может, и отцепиться.

– И врезаются – тоже в него... Другие поезда.

– Ну, это можно и головой врезаться.

– В голове тоже опасно.

– Мы ближе к голове.

– Ну не настолько.

– Всё равно.

– Четырнадцать вагонов в составе. Мы, считай, самая середина.

– Да, нам лучше.

– Ага, ага, пошло. Так, так, давай, давай.

– Ой, спасибо вам. Я думала – не откроется уже.

– Откроется, как не откроется. Тут края у неё обтрепались. Вот видимо нитки и забиваются в молнию.

– Старая сумка уже.

– Их бы оборвать как-нибудь или обрезать.

– Дома только теперь.

– А то вы намучаетесь с ней.

– Спасибо вам. Спасибо.

– Не за что.

По вагону проходил бородатый мужик. Клал на каждый стол по пачке газет и журналов.

– Тань, вот тебе газеты.

– Ага.

– Кто выиграл?

– Конечно мы.

– Четыре раза подряд! – вставил шулер.

– Да нечестно вы как-то, – сказал мужчина.

– Всё честно. Играть просто не умеете.

– Нет, им не везло, – сказала Таня.

– Везёт сильнейшим. Везение – такой вещи вообще нет. Тот, кто умеет – тот и выиграет.

– Молодцы, молодцы, – сказала женщина.

– Вадим, я вот эту возьму. И вот эту может.

– Бери. До Ртищево ждать не будешь?

– А сейчас сколько время?

– Через двадцать минут будем.

– Там нет таких наверно.

– Может быть.

– Ну-ка, ну-ка, дай я вот этот журнал посмотрю, – протянул руку картёжник. – О-о, какая женщина! Сколько он стоит?

– Не знаю.

– Взять, что ли?

В Ртищево газетный киоск не работал.

– Видишь, – сказала Таня. – Хорошо, что купила газеты.

На перроне копошились торговки.

– Вадь, возьмём пиво?

– Ты будешь?

– Буду.

– Бери.

– Сколько?

– Сколько ты хочешь?

– Четыре возьму?

– Давай.

– И мороженое.

– Бери.

– Какое лучше? Вот это?

– Лучше в шоколаде.

Пиво и мороженое были куплены.

– А вот это я тоже люблю.

– Казенаки?

– Казенаки называется? Один раз только ела.

– Я ни разу.

– Давай возьмём.

– Как хочешь.

Таня купила. Отнесла всё в вагон. Потом вернулась, но на перрон уже не сходила. Стояла в тамбуре, ела мороженое и улыбалась.

– Мы во сколько приезжаем? – кивнула ему.

– В два.

– А Челябинский во сколько отходит?

– Я же говорил, не помню.

– Вечером?

– Хорошо бы, если вечером.

– Утром – плохо!

– Трогаемся! – махнул рукой проводник. – В вагон все, в вагон.

Колёса стучали отчаянно. Здесь, в тамбуре, их грохот был особенно силён.

– У тебя губы сладкие.

– От мороженого.

– Всё съела?

– Ага.

– У меня просить будешь.

– Не дашь?

– Не-а.

Закрывала глаза. Всегда закрывала.

– Значит нам ещё четыре часа?

– Меньше уже.

– А потом – ещё!

– А потом – ещё.

– Кошмар!

– Бывает и хуже.

– Я уже с ума схожу.

– По тебе не видно.

– Это внешне не проявляется.

Целоваться в поезде неудобно, но интересно.

– Тихо, тихо, – отстранилась вдруг.

– Что?

– Идёт кто-то.

Они разнялись.

" Он ласков, он нежен. Он даже смотрит по-особому– с теплотой. Я и не думала раньше, что кто-то сможет относиться ко мне с такой нежностью. Мечтала конечно, но мечты... что мечты? – мечты это глупость. Иллюзия. Но он не иллюзия, он реален. Вот его губы – соприкасаются с моими губами, вот его руки – обнимают меня, вот его глаза... Это кажется естественным сейчас, кажется, что так и должно быть, но так не было раньше. Почему-то всё забывается – всё, что было нехорошего – потому что хорошее рядом. Ну и пусть забывается, я совсем не хочу вспоминать все те болезненные ощущения пустоты и потерянности, которые так часто сопровождали меня. Они действительно забываются – помнишь лишь сам факт, а эмоции – нет. Пусть, пусть – я никогда не верила, что они будут со мной всегда. Я верила в другие, светлые – они и пришли наконец. Он обнимает меня, целует – это приятно. Я знала, что это приятно. Я не позволяла себе впасть в отчаяние. Порой было тяжело, но отчаяние я не пускала. Оттого и пришло всё так быстро и так естественно, что я не терзала себя надеждами о нём. Я просто жила – и оно пришло. Я представляла себе, каким оно должно быть, но представляла слишком робко. Не так настырно, как хотелось бы. Вадим – он такой простой, такой чистый, такой мой – сейчас уже трудно предоставить себя без него. Думает ли он так же? Может ли он представить себя без меня? Лучше не задавать таких глупых вопросов, ответить на них всё равно невозможно, а вот сомнений они несут предостаточно. Он – ясное, он – светлое, он – мой ангел, который рано или поздно должен был явиться. Можно подумать, что рано, но я-то знаю – в самый раз. Светлое ли? ясное? – коварные мысли, вечно они не дают покоя. Это просто удивительно: на каждую приятную мысль приходит неприятная, на каждое положительное чувство – отрицательное. Словно кто-то сидит внутри и злорадствует – вот тебе сомненьице, пораскинь мозгами – вдруг всё не так. Так всё, так! Я ещё десять раз повторю: так! так! так! так! так! так! так! так! так! так!.. Оно снова зудит: смотри, не ошибись. Иди-ка ты! Вадим понимает меня – может быть, пока не так, как мне хотелось бы, может быть не в полной мере, но всё равно – это понимание. И самое главное: он способен понимать меня и дальше, у него есть к этому склонность, его внутренний мир способен впустить в себя мой мир. Это редкость, это ужасная редкость, я не встречала ещё никого с таким умением. Помнится, я даже не верила в него. Тут же сомнение выдаёт: а есть ли в тебе такое умение? Способна ли ты понять его? Да! Да! Да! Я способна! Я всегда пойму его, если он будет в состоянии понять меня. Какие бы ситуации не возникали, какие бы трудности не являлись, если он сделает шаг навстречу, я всегда сделаю к нему ответный шаг. Мне многое кажется в нём чужим пока – но это от того, что прошло слишком мало времени. Я чувствую, я знаю – с каждым днём мы будем становиться всё цельней и крепче. И исчезнут все сомнения. Такое возможно! Быть цельным, быть крепким и быть вдвоём! Ведь он мой любимый, ведь он мой единственный. Мой искренний, мой понятливый, мой чуткий. Мой ненасытный, мой страстный. Мой безграничный и безбрежный. Мой, мой, мой... Мой!!! Я люблю его, я люблю его безмерно, я люблю его страстно – все сомнения прочь – я люблю его! Люби и ты меня. Пожалуйста, а?"

– Подожди, подожди, не здесь же!

– А я и здесь не прочь.

– Я знаю, что ты не прочь... Вадим!

– Что?

– Перестань! Тут же люди ходят!

– Ты так закричала – мне страшно сделалось.

– Я ещё громче могу.

– Ну-ка

– Сейчас услышь.

– Ну.

– Вот тебе и "ну". Вадим!

– А ещё жена...

– Мы не женаты.

– По духу, по духу.

– Мне не меньше тебя хочется, но не в тамбуре же.

– Мы в туалете закроемся.

– Ну вот, ещё лучше!

– Там можно, я знаю.

– Пробовал уже?

– Ну, я так думаю.

– Нет, там нельзя.

– Маленький минетик – можно.

– Вадим...

– Ты сделаешь мне маленький минетик?

– Да, да... Но не здесь и не в туалете.

– А где?

– В более подходящем месте.

– Будет ли оно?

– Ну мы же приедем рано или поздно.

– Это ещё чёрт знает когда будет!

– Ну Вадим, ну ё-моё!.. Перестань, опять идёт кто-то!

В тамбур вышел парень. Таня успела оправиться.

– О, как удачно! Сигареты не будет у вас? – обратился он к Вадиму.

– Да, пожалуйста.

– И огонька тоже.

Вадим поднёс зажигалку.

– Благодарю, – выпустил парень клубы дыма. – Шёл сейчас, думал – хоть бы встретить кого с сигаретами.

– Не за что, – отозвался Вадим.

– Далеко едете?

– До конца.

– Я тоже. Из Саратова сами?

– Нет, нам дальше ещё.

– Куда?

– Урал.

– Да, не близко.

Помолчали. Таня стояла в углу, смотрела под ноги.

– В ресторане ходил вот... – продолжил парень. – Плохо кормят. Суп дрянной, макароны недожаренные.

– Так везде в поездах.

– Да, наверно... У вас в вагоне радио работает?

– Радио? Работает у нас?

Работает, работает, – закивала Таня.

– Блин, у нас даже радио не работает. Неудачное какое-то путешествие: при посадке папку забыл, радио вот не работает... Друзья провожали, ну, само собой – хорошие были. Чёрт, надо же, папку забыл!

– Никак без неё?

– Никак.

– Обидно.

– Да не говорите.

– Я пойду, – сказала Таня.

– Я тоже иду, – кивнул ей Вадим. – Всего вам хорошего.

– Вам так же.

– До свидания.

– Счастливо.

Пассажиры изнемогали от скуки. Последние часы особенно тяжелы.

– Вы не из ресторана?

– Нет, нет.

– Он открыт сейчас, не знаете?

– Открыт. Идут оттуда люди.

– Идут?

– Да.

– Свет, пойдём что ли?

– Пойдём.

– Пиво потеплело, – сказала Таня.

– Ничего страшного.

– Откроем?

– Конечно.

Вадим открыл две бутылки. Отхлебнули.

– Еды нам до конца не хватит, – продолжала Таня. – Мы с тобой как две мельницы: если всего три раза, а она уже заканчивается.

– Купим.

– Я думала, на всю дорогу хватит.

– Не беда.

– Денег тоже осталось – пшик.

– На еду хватит.

– Мало ли что ещё будет.

– Не умрём с голоду.

– Ну если ты так говоришь...

– Я по молодости, – доносилось до них, – алименты немного платил – вот поэтому.

– Немного – это сколько?

– Да года два.

– А потом что перестали?

– Ребёнок умер.

– Вот вам радость!

– Ну что вы! Как так можно! Я любил его.

– Любил – не любил, а жить полегче стало?

– Не говорите ерунды. Я тогда хорошо зарабатывал – мне алименты нет ничто были. Вот сейчас если бы платить – то да. Мне пенсии и на себя не хватает.

– С пенсионеров не берут алименты.

– Просто у них дети уже больше.

– А вот если бы маленькие были? Возможно такое?

– А как же. Наверняка берут. Хотя я точно не знаю – как там что. Но пенсионеру не позавидуешь.

– А ребёнку его можно позавидовать?

– Ребёнок – глупое создание. Он не понимает ничего.

– А-а, вот в чём дело! Ну конечно, конечно. То-то вы рады, что собственный сын у вас умер.

– Опять она за своё! Да откуда вы взяли, что я рад?!

– Мужики все так – несерьёзно относятся к детям.

– А женщины что? В детских домах сколько детей оставляют!

– Так конечно, если муж не обеспечивает.

– При чём здесь муж?! Где её собственная совесть?

– Ну где вот ваша совесть была, когда вы из семьи уходили?

– Да мы не любили друг друга! Смотреть друг на друга не могли!

– Что же женились тогда?

– Что же женились! Где вы раньше были с такими вопросами?

– Убийственная у вас логика: я не виноват, все остальные виноваты.

– Это у вас убийственная. Вы же нюансов не знаете.

– Ах, там ещё нюансы были!

– Именно! Как вам это ни смешно... Какого хрена я вообще заговорил с вами!

– Вот и молчите лучше. Жену бросил, ребёнок умер у него – а он рад – радёшенек!

– Ой, блин! Какая вы глупая!

– Ну конечно, конечно. Куда нам до вас, умных, мы детей не бросаем.

– Тань, будешь мороженное?

– Ешь.

– Ну нет, может ещё хочешь?

– Ешь, я ела уже.

– Ну смотри, хочется ведь?

– Нет, не хочется.

– Смотри, какое оно вкусное, какое шоколадное! Аж слюнки текут...

– Не дразни, я не буду.

– Я ем.

– Ешь, ешь.

– Танюша, еще в картишки? – позвал её картёжник.

– Нет, спасибо.

– А то давай.

– Не хочу больше.

– Жаль.

– Я этого мужика укантамлю сейчас, – шепнул Вадим Татьяне.

– Не надо, – ответила она так же шёпотом.

– Он всю дорогу меня нервирует.

– Он безобидный.

– Ты зачем с ним играть садилась?

– Ну вот, давай ругай меня!

– Я не ругаю, я просто спрашиваю.

– Что за глупая ревность, Вадим?

– Ладно, ладно. Молчу.

– Не успели и дня проехать – ты меня приревновал уже. Я конечно рада...

– Это не ревность.

– Не ревность?

– Это забота о тебе.

– Трогательная забота.

– Да я вообще трогательный человек.

– Я успела заметить.

– Но мужик этот – козёл.

– А ты не обращай внимания.

– Ты ему улыбалась.

– Просто я приветливая.

– Ты ему широко улыбалась.

– Чепуха. Я всем так улыбаюсь.

– Нет, не всем.

– Ну не думаешь же ты, что я в него втюрилась.

– Чёрт тебя знает!

– Нет, это не мой тип.

– А какой твой тип?

– Мой тип – передо мной.

– Чёрт, я даже смутился.

– Скромняга, скромняга.

– Всё – расчувствовался, слеза покатилась. Сдаюсь – ты меня сделала.

– Вот видите деревеньку эту? – слышалось из соседнего плацкарта.

– Угу.

– Здесь я почти шесть лет прожил.

– Угу, угу. Сейчас остановка будет?

– Нет, поезд здесь не останавливается.

– Даже поезд не останавливается!

– Этот не останавливается. Остальные иногда встают. Но вы верно подметили – место глухое.

– Что же вы тут делали?

– Учителем работал.

– Учителем! Тут и школа есть?

– Сейчас не знаю. Возможно, что и нет. Но раньше была. Правда, это двадцать лет назад было.

– Мало получали наверно.

– Получал мало, но не в этом дело. Получал, как все получали. Я про другое сказать хочу: красивое это всё-таки место.

– Я бы не сказал.

– Просто сейчас осень. Летом, или зимой даже – красивое. Особенно летом. Тут луга как начинают цвести – глаз не оторвать! В лесу хорошо тоже.

– Что же вы уехали?

– Вот я про то и думаю: место красивое, живописное, а чувствуешь себя там угнетённым. Почему так происходит?

– Не знаю.

– Я тоже не знаю. Пять с лишним лет здесь жил. Всё вроде замечательно – дом у нас свой был, скот держали, природа вокруг приятная – так ведь нет же, не жилось.

– А почему?

– Чёрт его знает! Жена к родителям поближе хотела, к сестре, я тоже человек городской – уехали в конце концов.

– В город?

– В город. Приехали – и сразу как-то всё наладилось. Сразу! Даже непонятно – от чего так? Тут, видимо, всё дело в каком-то внутреннем самочувствии. Гармонии.

– Ага, ага.

– Чё, пацан, скучаешь?

– Нет.

– А чё грустный такой?

– Я не грустный.

– Хмурый какой-то.

– Надоело здесь.

– А чем тут плохо?

– Всё едем, едем...

– Домой хочется?

– Угу.

– Ну ничё, совсем ерунда осталась. Ты в Саратове живёшь?

– Да.

– В каком классе?

– В седьмом.

– Уже скоро, скоро школу закончишь!

– Не скоро ещё.

– Ну как же, девять классов – и всё наверно.

– Я одиннадцать буду кончать.

– Одиннадцать! В институт что ль метишь?

– А что?

– Да ничё, дело хорошее. Только если в институт все пойдут – кто работать будет?

– Не все в институт идут.

– Я вот институтов не кончал, после школы сразу работать пошёл. Вот посмотри, какие у меня руки! Видишь! Мускулистые, сильные. Вот потрогай мышцу! Потрогай, потрогай. Ну как?

– Твёрдо.

– Вот! Это всё оттого, что работал. А вот ты – если в институт пойдёшь – таким дохлым и останешься на всю жизнь.

– Я качаться буду.

– Качаться! Качаться – это ерунда. Чтобы по– настоящему сильным быть – надо работать. Работать, ясно?

Время текло медленно, но показатели свои всё же меняло.

– Сколько там, Вадь?

– Полтора часа.

– Переодеваться будем?

– Да, давай.

– В туалете никого нет?

– Никого.

– Точно?

– Точно.

– Пойду, переоденусь.

Ушла. Вадим переоделся прямо в вагоне – кого тут стесняться?

– Что, подъезжаем вроде?

– Да, подъезжаем.

– Сколько ехать ещё?

– Полтора часа.

– Ну, это немало. Можно и поспать.

– Поспи.

Картёжник не лёг конечно. Начал собирать вещи – стакан, ложку. Супруги с сыном тоже шевелились.

– Такая грязь в туалете! – вернулась Татьяна. – Встать негде!

– Туалет свободен? – спросили её.

– Один человек.

– Один? Пойти надо, а то скоро много будет.

– Ты переоделся уже?

– Угу.

– Что не подождал?

– Я так.

– Лет двенадцать назад я вот так же к Саратову подъезжал и тут стоп – кран сорвали.

– А батюшки!

– Тряхнуло сильно. Вещи с полок попадали, люди тоже. Но без жертв обошлось.

– Ой не дай бог!

– Стоп – кран, говорите?

– Да.

– Сомнительно.

– Почему?

– Они ведь не работают.

– Почему это не работают?

– Не работают. Так просто, для видимости стоят. Вот сорвите его сейчас – ничего не будет.

– Делать мне больше нечего. Срывайте, если хотите. Но не советую – за это ответственность предусморена.

– Уголовная?

– Административная.

– Э-э, ерунда всё это. Какая ответственность, если это обман. Дети играют с ними. Не видели, туда – сюда дёргают?

– Не видел. Это где так?

– Везде.

– И в нашем поезде дёргали?

– Они здесь проволокой прикручены. Но это всё обман.

– Ну сорвите давайте, а мы посмотрим.

– Что его срывать, я знаю, что ничего не будет.

– Кому билеты нужны? – орала проводница. – Кому нужны – подходите.

– Нам нужны? – вскинула глаза Таня.

– Да нет наверно.

– Может понадобятся?

– Навряд ли. Это ведь тем надо, кому их потом оплатят. А нам кто оплатит?

– Пойду, возьму всё же.

– Как хочешь.

– Бельё не забываем сдавать! – снова подала голос проводница. Матрацы на верхние полки.

– Бельё захвачу, – вернулась Татьяна. – Всё здесь?

– Да.

– Эх, приеду сейчас, ванную себе налью! Только бы горячая вода была.

– А сейчас плохо с водой. У нас – постоянно отключают.

– У нас то же самое.

– На девятом этаже живём. Напор видимо несильный. Даже если есть – так, струйка только.

– Допьём может воду? – вернулась Таня.

– Давай. Сто грамм не оставлять уж.

Она открыла бутылку.

– Взяла билеты?

– Нет, не стала.

Пила.

– Сейчас как значит действуем? – говорила, передавая. – К кассам, наверно, в первую очередь.

– К кассам, да.

– А вот может наш поезд прямо в это время отходить?

– Днём?

– Да. Вот, в два допустим.

– Теоретически – да. Но это было бы слишком здорово.

– Только бы не ночь сидеть!

– Здесь большой вокзал. Милиции полно.

– Всё равно.

Последние минуты – самые тяжёлые. Они тянулись как часы. Поезд же, казалось, двигался совсем не быстро сейчас – мимо неторопливо проплывали столбы, здания. Все пассажиры были уже одеты, собраны.

– Немного ещё, – слышался чей-то голос. – Вон, вокзал уже видно.

Поезд остановился.