Женщина совсем не стеснялась, когда её разглядывали. Она была естественна, проста и чужое внимание нравилось ей даже. Люди смотрели на неё и в воздухе витало: позволь им и они станут прикасаться к ней своими грязными ладонями.

– Женщина изумительна! – разносилось под сводами.

Помещение было полутёмным. Свет исходил откуда-то, но источник его определить было невозможно – свет был тускл и вязок. Так бывало всегда и не являлось чей-то прихотью: перебои с электричеством были одной из бед города; блистательной иллюзорности прожекторов добиться было невозможно, поэтому зажигали лишь невидимые лампы, спрятанные в складках потолка.

– Женщина бесподобна! – слышался чей-то шёпот.

Взглянуть и замереть. Застыть и поглощать её алчными глазами. Вести под локоть к перилам, обнимать за талию, кусать ухо – не двигаясь с места, не шевелясь и не дыша даже. Складки материи ниспадают по тревожным изгибам тела, запах терпок, она рассеяна и поглощена чем-то иным. Дуги расположены симметрично: взбираются по стене ввысь, опоясывают потолок и спускаются к полу – по другой стене. В стенах ниши, там можно спрятаться и кто-то прячется там. Да, кивает она, да. Ладонь на ладони, пальцы неподвижны. Она бледна – или, быть может, то лишь свет падает так некрасиво.

– Женщина прекрасна! – раздался тянучий выдох.

Глаза её были пусты, она скучала. Она обозревала окружающее с нескрываемым равнодушием и будь её происхождение не столь благородно, она не сдержалась бы, чтобы зевнуть – непрошеная зевота так и норовила искривить её чудный ротик. Она сдерживалась конечно, но пустоту глаз воспитанием не скрыть – она тосковала. Хотелось погрузиться в её мысли и угадать – что же тревожит её? Что её волнует, что тяготит? Какие картины встают перед её взором, что за цвета преобладают в них, есть ли там ветер? Шумит ли там море, цветут ли тюльпаны, пенятся ли розовым вином бокалы? Она была в отдалении, хоть и казалось близкой.

– Женщина совершенна! – короткими щелчками взрывалось цоканье языков.

Она грустила. Грусть сопровождала её постоянно – трудно сказать, покидала ли она когда-нибудь её. Многим казалось, что нет. Приступы безудержного веселья прорывались порой сквозь задвинутые створки, и веселье то никто не назвал бы вымученным – оно было искренним, но казалось – казалось – что оно лишь бегство от грусти. Многие не верили, многие возражали – какая грусть! какая печаль! – так оно и было. Просто женщину хотелось наделять эмоциями, красивейшей виделась грусть – она и выходила на первый план. А вообще... Вообще в ней отсутствовали эмоции, в ней не было чувств, порой шокирующее – а жива ли она? – приходило на ум, отметалось тут же, старалось забыться, но тенденцию отмечало – она рождала и неверие.

– Женщина уродлива!

Один. Один найдётся всегда, даже здесь. На самом деле их больше, на самом деле среди них даже ты, просто что-то мешает, возможно страх, но у одного прорвётся. У одного накипит, выльется и вспыхнет. Один. Он тоже люди, он тоже из них, он тоже с глазами. Мысль не приходит впустую, мысль существует и прежде. Потом биения утихнут, знаем, сердца перестанут сжиматься в два раза быстрее, дыхание придёт в норму. А что, слышится, а что? Взгляни на это вздутие кож, на эти пористые бугры! Если рассматривать близко, то передёргивает от омерзения. Вращение по оси и неровности представляются всё более абсурдными. Небесные лепщики глупы, им чуждо слово "красота". Им более близко "практичность", но и практичностью трудно считать это. Это – бессмысленность, это – случайность, за этим не стоит нацеленность. Хочется придать образность, хочется воскликнуть громко и страстно, но лишь от обиды. Гнев был велик, а возмущение праведно – и его смяли, его затоптали, его уничтожили, разорвав на клочья, но зерно сомнений не уничтожить. Оно ложится глубинней и случается, что не даёт всходов. Но хранится, но существует... Она не повела и глазом, не вздрогнула, не шевельнулась, не изменила выражение лица – она умела владеть собой. Но слышала, слышала, не могла не слышать. Сильна, уверенна – ей восхищались, ей завидовали, к ней стремились. Ибо было предсказано: врата откроются однажды и впустят жаждущих.

Женщина и люди. Когда свирепствующая лихорадка вызывает кашель, а струйки пота стекают по воспалённому лбу, в груди жжение и коварное бессилие сковало чресла, слышится женщина. Если скапливающаяся во рту слюна сплёвывается на сухой и потрескавшийся грунт, если губы кривятся усмешкой, а ладонь, залезая под рубашку, чешет волосатую грудь, представляются люди. Водораздел пересекает долину – с одной стороны деревья, с другой травы. Вода мутная. Илистое дно, поэтому. Люди принимают женщину, люди не против; женщина достигает людей, они необходимы ей – когда потом гибкое тело со стоном падает в траву, мы скорбим. Нам тяжело переживать утрату, нас растили в жалости. Мы из честности, мы добры и свирепы.

– Что будет, если стрелки часов пустить в обратную сторону?

– Я задумывался над этим. Время не пойдёт вспять, оно не может.

– Не хочет возможно?

– Возможно.

– Вдруг оно только и ждёт того, чтобы развернувшись, пуститься в обратное путешествие?

– Нет, не думаю.

– Просто часы – не тот инструмент?

– Ему не дано.

– Есть какой – то другой, неизвестный. Он таится в потерянности, но стоит обнаружить его – и он подчинится тебе.

– Это не так, раз мы способны представить.

– Я способна вообразить большее.

– Оно тут же исчезнет.

– Так не может быть.

– Мы всегда останемся в проигрыше.

– Вот и нет. Однажды мы победим. Повергнем отчаяние и взберёмся на единственно верный пик.

– Нас не пустят.

– Мы уничтожим их.

– Придётся всех подряд.

– Мы уничтожим всех. Никто не вправе чинить нам преграды.

– Преграды – внутри.

– Мы сметём – их.

– Мы и есть преграды.

– Мы сметём друг друга.

– Мы исчезнем тогда.

– Мы победим. Пусть даже исчезнув.

– Да, мы победим.... Победим.

Люди жались друг к другу плечами и спинами. Вздрагивали, оглядывались. Взгляды их были напуганы и жалки, их не видели такими со дня пересечения. Испуг застыл в раскрытых глазницах и вибрирующие зрачки совершали хаотичные колебания. Спины их взмокли, пальцы скрючились. Страхи множились, а замкнутость не позволяла им рассеяться. Огни гасли, шторы сдвигались.

Женщина уходила.