Толчки становились сильнее.

– Вставай! – орал кто-то над ухом.

Вадим отмахивался кулаками. Попал во что-то.

– Ах ты падла!.. Вади – и – им!!! – затрясли его снова. – Охренел что ли?

С усилием он открыл глаза. Чёткость и осмысленность не приходили. Он моргал и откашливался. Раплывчатые пятна собрались наконец в конкретность. Пожухлые травинки забились на ветру, колья земли обозначили свою бесформенность, запах сырости ударил в нос. Кусок струганного дерева, воткнутый в землю, уходил вверх. До него можно было дотронуться рукой. Дрын был высокий и у конца, в вышине, пересекался поперечной палкой. Потребовалось время, чтобы сообразить – это крест.

– Да он готовый!.. – раздался чей – то голос.

– Не, – ответил ему другой, – вон, в себя приходит.

Вадим повернул голову и увидел два силуэта. Силуэты имели потрёпанную одежду, кепки, небритые физиономии и кривые улыбки на них. Оба казались знакомыми.

– Встать сможешь? – спросил его один из них.

Вадим попытался ответить, но выходило одно шипение.

– Говорить что ль разучился? – присел, улыбаясь, человек. – Живой, нет?

– Иван?! – прохрипел Вадим.

– О – о, нормалёк, – повернулся Иван ко второму. – Раз узнал, значит всё в порядке. Ну – ка, давай, поднимайся.

Иван протянул руку, Вадим ухватился за неё – привстал, но ноги не держали.

– Нет, нет, – выдавил он, – я так... Так вот...

– Ты всю ночь что ли валялся?

Вадим обозревал окрестности. Во все стороны расходились кресты. Деревянные, железные, с оградами и без оград. Кресты.

– Это кладбище?

– Ага, – весело отозвался Иван.

– А что я тут делаю?

– Это мы у тебя хотели спросить.

– Кто это с тобой?

– Петька! Не помнишь?.. Через дорогу от меня живёт.

Вадим вгляделся во второго.

– А-а, Пётр... Вижу, вижу.

– Ты чё, друг, – спросил Пётр, – где так набрался?

Шумно выдыхая, Вадим смотрел на свои сапоги. От подошвы до ботфорт они были покрыты толстенным слоем грязи. Брюки выбились из обеих сапожищ и болтались на ободах, тоже грязные.

– Что я могу делать на кладбище?

– Мы ведь думали, что ты дуба дал, – сказал Иван. – Приходим, глядим – ты валяешься... Ну, думаем, убили и бросили здесь.

– Сегодня какой день?

– Пятница. Двадцать второе.

– Пятница, пятница... Значит вчера был четверг?

– Точно, – хохотнул Иван. – Вчера был четверг.

Петька тоже поддержал его смехом.

– Вот ведь, – сплюнул он, – нажраться как!.. Даёшь стране угля.

– Ты как себя чувствуешь? – спросил Иван. – Болит наверно всё?

– Хуёво я себя чувствую.

– Ты ж заболеешь так, друг сердечный. Всю ночь на земле проваляться! Осенью!

– Взять надо было пол-литра, – сказал Пётр. – Сейчас дали бы, согрелся.

– Да, надо было, – кивнул Иван. – Не подумали что – то.

– Ему в постель бы...

– Хорошо бы, – покивал Иван. – Вадим, ну ты как сам – то?

– Хуёво.

– Совсем хуёво?

– Ну, не совсем... Но плохо.

– Грудь не болит? Кашляни-ка!

Вадим кашлянул.

– Ну?

– Да чёрт его знает.

– У тебя воспаление лёгких может быть.

– Или менингит, – добавил Пётр.

Вадим сплюнул.

– Курить есть? – спросил он Ивана.

– Есть курить,– кивнул тот. – Держи.

Вадим попытался вытащить сигарету, но не смог. Рука дрожала и пальцы не слушались.

– Э-э, дай – ка я, – сказал Иван. – Подкурю тебе.

Запалённая сигарета поместилась между ссохшимися вадимиными губами.

– Ну ты молодчик! – продолжал Иван – Ты в столовой ждал меня что ли?

– Угу, – кивнул Вадим, выпуская изо рта клубы дыма.

– Я не смог придти. Задержали меня.

Вадим снова покивал.

– Мне сказали, ты в Кузли поехал.

– Ездил, ага.

– В Кузлях два дня пропадал?

– Не, не там... Вы тут цыган поблизости не видали?

– Нет. Так ты с цыганами пил?

– Ну.

– А-а, вон оно что! Слышали, слышали. Заснуть вчера не – мог такие вопли из леса доносились... Они лося завалили что ли?

– Да, вроде.

– А ты как с ними очутился? – спросил Пётр.

– Случайно.

– Случайно? Ну ты даёшь!

– Сейчас сколько время?

– Десять утра.

– А вы что здесь делаете?

– Могилу копаем.

– Могилу?

– Ага. Не начинали ещё правда. Только пришли.

– Кому могилу? Мне?

– Хе, тебе! Свихнулся?

– А кому?

– Старуха одна помирает. Вот, наняли нас могилу рыть.

– И что, вырыли?

– Говорю тебе – пришли только!

Вадим покивал.

– Тебе, похоже, действительно плохо.

– Да не, нормально... Что за старуха?

– Александра – сказал Пётр. – Миронова.

– Соседка твоя, кстати, – добавил Иван.

– Это которая слева?

– Да, да.

– Если стоять лицом к дому?

– Она самая.

– Ай – ай, вот это да!

– А что ты? Расстроен что ли?

– Не донёс я ей хлеба...

– Ну, нашёл о чём печалиться.

– Некрасиво всё же вышло.

– Она не умерла ещё. Можешь вернуть, если успеешь.

– Да?

– Она вообще – то не говорит уже. Удар хватил. Так что ей в любом случае не до хлеба.

Вадим затянулся.

– Ты как, сможешь до деревни дойти?

– Нет, – покачал головой Вадим, – сейчас не пойду. В себя придти надо.

– Тебе домой бы. Сто грамм и в постель с грелкой.

– Сделаю. Так и сделаю.

– А то тоже копыта отбросишь.

– Нет, до этого не дойдёт.

– Думаешь?

– Уверен... Вы копайте могилу, чё вы.

Иван с Петром переглянулись.

– Да, действительно... – сказал Пётр.

– Ну ты посиди тогда, – кивнул Иван.

– Посижу, ага.

– Оклемаешься, домой иди.

– Ладно.

– Мы вон тут, в пятидесяти метрах.

– Ага, хорошо.

– Чуть что, зови.

Иван встал, но после долгого и критического взгляда на Вадима, снова присел.

– Ну ты точно в норме?

– Точно, точно.

– Может тебя домой отнести?

– Нет, не надо. Я в норме.

– Ну смотри, – сказал Иван, поднимаясь.

– Сигарету оставь ещё.

Иван достал пачку.

– Запали, будь другом.

– Ну ладно, – сказал Иван, засовывая сигарету Вадиму в рот, – не скучай. Мы здесь поблизости.

Огибая могилы, Иван с Петром зашагали к оставленным лопатам. Докурив сигарету, Вадим прислонился спиной к дереву и незаметно для самого себя задремал. Это состояние продолжалось около часа. Как ни странно, оно заметно добавило сил. Когда мужики вернулись, он чувствовал себя лучше.

– Что, перекусим? – спросил его Иван. Он был весь вымазан в грязи.

– Давай, – согласился он.

– Как у тебя дела?

– Нечего. Подремал вот – вроде лучше.

– Ну и ладно. Петро, ты идешь?

– Иду.

На пригорке Иван устроил импровизированный стол. Расстелил газету, разложил еду. Еда была скромной: полбуханки хлеба, две банки консервов, четыре варёных яйца. Все расселись.

– Тяжёлая, блин, земля, – сказал Пётр, вытирая о брюки ладони. – Не даётся ни фига, трудно копать.

– Ладно не зима ещё, – сказал Иван.

– Да, верно, – кивнул Петр. – Я копал как-то раз зимой. Один. Вспомнить страшно.

– Я тоже копал,– сказал Иван. – Не один, трое нас было, но тоже херово.

– Сначала снег лопатой раскидывал. Потом землю долбить начал. А она смёрзлась вся, не долбится ни шиша. Одна крошка отколупнётся – и всё. Два дня копал. В первый не успел – на следующий пришёл. А ночью снегопад был, всю могилу засыпало. Прихожу найти не могу. Смотрел, смотрел – еле -еле отыскал. Опять давай снег кидать. Потом снова долбёжка. Так неглубокую и вырыл.

– Ты кому это?

– Бабке.

– Своей бабке?

– Ну да. Тогда ведь мы четверо жили: она, я и девки. Она копыта откинула – кому могилу рыть? Мне конечно, сестёр не заставишь же.

– Так попросил бы ещё кого-нибудь.

– Да-а... Чё-то злой я тогда был на всех. Один, думаю, всё сделаю. Да и просить – то некого было – ты в армии был, Валька тоже где-то пропадал. Одни старики в деревне оставались.

– Я в армии был ? Так это сколько лет назад?

– Ну, сколько – семнадцать, восемнадцать. Я сам тогда пришёл только. Года двадцать два мне было.

– Восемнадцать лет назад в деревне полно народу было!

– Полно, да один другого хуже. Что, Гриня – это народ?

– Кроме Грини полным – полно.

– Да-а, такие же все. Козлы...

– Оно ты как деревню родную.

– Пропади она пропадом!

– Ведь, ты чё не есть? Бери консервы.

– Не, консервы не буду. Вот я, яичко.

– Деревня эта сраная! Её давно с землёй пора сравнять.

Все жевали.

– Так ты думаешь, это хорошо, – продолжил Иван, – что деревня к концу движется.

– Это очень хорошо! – отозвался Пётр. – Только она всё равно не сразу вымрет. Лет двадцать ещё просуществует.

– А может и вообще не вымрет. Проложат вот дорогу, коттеджи здесь строить начнут.

– Вот только бы не это!

– Почему?

– Её уничтожить надо. Принципиально. Чтобы ровное место осталось.

– Ты перегибаешь!

– Ничего подобного! Деревья пусть сажают, зверей разводят...

– А людям где жить?

– Люди найдут где жить. А здесь жить нельзя. Это место проклято. Тут какое – нибудь подземное поле неблагополучное.

– Ты сам до такого додумался?

– Сам.

Пётр помолчал, а потом продолжил:

– Вот уничтожили бы её лет десять назад хотя бы, Сомовку эту паскудную. Сожгли бы просто! Дотла. Глядишь, жителей бы в город переселили. Я всегда хотел в город уехать.

– Так что не уехал?

– Да разве отпустит она? Она же тебя с ног до головы опутала – ни шагнуть, ни вздохнуть.

– У тебя, прям, мистика выходит.

– Мистика и есть! Натуральная мистика! Дьявольщина! Я вот сколько живу здесь – всё время это ощущаю.

– А я вот что-то нет.

– Ты не задумываешься просто.

– А ты задумываешься?

– Я задумываюсь. Потому что вот пацану своему я бы такой жизни, какой сам живу, не хотел бы. Но ничего не могу поделать – так же, как и я, загнивает он здесь.

– Ну, я бы не сказал. Всё по девкам в Светлом лазает.

– Это то же самое. Ему семнадцать лет, а он пьёт как сапожник.

– Так что ты не запрещал?

– Запретишь тут... Да потому что мне самому не запрещали! Сам по себе рос, и его не смог воспитать правильно – потому что меня неправильно воспитывали. Как вот тянется эта вереница, и конца – края ей нет.

– Ты борщишь.

– Ничего я не борщу... Быстрей бы в армию его забрали. В этот раз заберут может. А не заберут – сам в военкомат пойду, скажу: забирайте!

– Вот он тебе спасибо скажет!

– Он глупый ещё, не понимает ни хера. Армия – это возможность выбраться отсюда. Отслужит, в городе каком – нибудь останется, нормальной жизнью заживёт.

– Нет, он нормальной не заживет.

– Может быть, – сказал Петька. – Дурак конечно, слов нет, но тоже ведь, он не виноват.

– Ты виноват?

– Я. Я виноват, а ещё больше – мерзость эта деревенская. Она губит.

Иван на этот раз ничего не возразил.

– Ещё бери, Вадим! – кивнул Пётр. – Ешь яйца, ешь. Все ешь.

– Фиг проглотишь их, – отозвался Вадим.

– А у меня чай есть, – сказал Иван. – Вон тут за деревцем.

– Так что ты прячешь его? – спросил Пётр.

– Я не прячу, он у всех на виду стоит.

Он поднялся, взял бутылку и передал её Вадиму. Тот вытащил газетную пробку и отхлебнул.

– О-о, классман! – выдохнул он, отрываясь.

– Ты бы сразу спросил, – сказал Иван.

– Я не видел её.

– И ты не видел! Вот же, вот, под деревом стояла.

Напившись, Вадим поставил бутылку на землю. Её взял Пётр.

– Яйца доедай! – сказал Иван.

– А вы?

– У нас консервы. По целой банке!

Оставшиеся два яйца Вадим есть не стал.

– Нет, не буду, – махнул он рукой. – Не идёт больше.

– Покурим? – спросил Петька Ивана.

– Покурим, – отозвался тот. – Сейчас достану.

Все закурили.

– Сколько ещё, как думаешь? – спросил Иван Петра.

– Копать?

– Да.

– Час, не больше. По пояс сделали уже, ещё столько же.

– Она, могила, вообще сколько должна быть в глубину?

– Не знай. Метра два наверно.

– А есть стандарт какой-нибудь?

– Я не слышал.

– Я тоже не слышал. Но ведь глубоко всё же закапывать требуется.

– Ну да...

– А то собаки всякие рыться начнут, дожди размоют.

– Ну, дожди-то навряд ли размоют.

– Если грунт рыхлый – запросто.

– Ну, тогда, по этой же логике, слишком глубоко тоже нельзя.

– Почему?

– Ручьи подземные, талые воды – они ведь тоже размыть могут. А потом вода эта – в реку. Купайся там, рыбу лови.

– У нас таких рек нет

– У нас – да, а вообще?

– Вообще – верно. Это наверно всё-таки от положения кладбища должно определяться.

– Само собой.

– Если на холме где – можно и поглубже. А если в низине – то не так глубоко.

– А не наоборот?

– А как наоборот?

– Да, ты думаешь?

– Ну, а как ещё может быть?

– Ну да, наверно так.

Вадим глотнул ещё раз, потом поднялся.

– Ты куда? – спросил Иван.

– Пойду потихоньку.

– В деревню?

– Ага.

– Сможешь дойти?

– Смогу.

– Ну давай. Придёшь как – в постель сразу.

– Так и сделаю.

– Вадим! – позвал его Петька.

– Чего! – спросил он.

– Ты дорогой иди. Упадёшь если – мы тебя подберём на обратном пути.

Оба разразились дружным хохотом. Вадим тоже улыбнулся.

– Деревня там? – спросил он. – Правильно иду?

– Правильно, правильно, – отвечали ему, всё ещё смеясь, мужики.

Он шёл мимо неровных рядов могил и то и дело поскальзывался – земля была сырой. Могилы были мрачные, тёмные, зловещие. Небо было покрыто беспросветной пеленой облаков. Чувствовалось – вот-вот снова пойдёт дождь.

"Как это плохо – умереть осенью, в такую вот погоду. Чтобы вокруг была сырость, слякоть, грязь. Небо уродливо, серо – напоминает вспаханное поле. Льёт дождь, мелкий и нудный. Холодно. То же самое и на похоронах. Вдова стоит у гроба, дети здесь же. Она смахивает невидимые слезинки – глаза уж выплаканы, но подталкивает детей – поплачьте, мол. Те не хотят, мама сердится. Дети начинают плакать. Несут венки. Какой идиотизм – венки! Всем мерзко и противно. Страшная посмертная месть: передать живым частичку ужаса. Пусть не забывают, готовятся. В этом есть что-то, но... Осень – всё же не то. Вода будет сочиться сквозь крышку гроба, черви тотчас же примутся откладывать личинки, мясо станет отваливаться от костей. Нет, умирать надо весело. Летом. Чтобы светило солнце, чтобы шумела листва, чтобы небо было голубым – назло всему этому великолепию, вопреки. Похороны же и вовсе должны проходить, как праздник. Играет оркестр, люди машут флажками, девушки с пуфиками прыгают перед гробом и веселят публику. По ходу шествия процессии на обочинах расставлены лотки. Пиво, выпечка. Хорошо бы, если бесплатно. Почему до такого не додумаются? Умереть в одиночестве и зимой – тоже неплохо. Тишина, конфиденциальность и стерильность обеспечены. Вечная мерзлота – неплохое место для успокоения. Жаль, что не знаешь точное время своего конца. Можно было бы обстоятельно подготовиться. Хотя... есть один способ, есть ".

Лес закончился. Вадим вышел на опушку и с тропы, что вела на кладбище, сошёл на дорогу. Отсюда уже виднелись избы. Они темнели на возвышении, и дорога – извилистая, разбитая – петляя, взбиралась на гору. По левую сторону от неё, прямо из леса вытекал ручей. Он свернул к нему.

Ручей образовывал небольшой водоём. Выбрав подход посуше, Вадим присел на корточки и, зачерпнув ладонями воду, погрузил в неё лицо. Вода была холодной и пробирала до самых костей. Ручейки затекли за ворот и были так приятны, что он невольно улыбался. В луже виднелось его отражение. Оно дрожало, извивалось, он был в нём совершено иным: неуловимым, нечётким, безобразным.

Вода принесла бодрость. В висках заложило от холода, под кожей заиграла кровь, а перед глазами принялись водить хороводы разноцветные пятна. Когда отхлынуло, Вадим двинулся к дороге.

Шёл не по самой её колее, а по обочине, где была ещё трава. Дул ветер – довольно сильный и довольно неприятный. Единственное, что в нём было хорошее – дул он в спину.

Он прошагал полпути до деревни, когда услышал какие-то звуки за спиной. Запряжённая бурой лошадкой телега не торопясь выезжала из леса. В телеге сидел мужичок. Вскоре он догнал Вадима.

– Эй, городской! – окликнул его. – Залазь, подвезу.

Вадим обернулся. Усатый, морщинистый мужик с серьёзным видом обозревал его.

– А-а, ты... – сказал Вадим.

– Прыгай, – кивнул мужик, придерживая поводья.

Телега была до краёв нагружена. Под серым брезентом обозначались прямоугольные выступы. Вадим сел на самый край.

– Хлеб везёшь? – спросил он мужика.

– Угу, – отозвался тот.

– Поздно что-то сегодня.

– На пекарне задержка вышла. Печь забило.

– А-а...

– Думал, вообще пустым поеду. Пожди, говорят, часик – может что сделаем. Час ждал, потом ещё час, уезжать уже собрался, а они включили её. Пришлось ещё ждать... У тебя курить нет?

– Нет, всё скурил

– Чёрт, мои тоже кончились.

– Ну, до дома немного осталось.

– Ты чё какой грязный? Как чушка.

Вадим окинул себя взглядом. Одежда действительно была в грязи.

– Да и сам не знаю.

– Валялся что ль где?

– Может быть.

– Со Светлого идёшь?

– Нет, с Кузлей.

– С Кузлей?

– Да. Только не напрямую пришлось.

– Накривую?

Вадим улыбнулся.

– Вроде того.

– Бывает и такое.

– Сколько время?

– Двенадцать. Первый.

– Так кто у тебя хлеб примет? Магазин закрыт наверно.

– Валентину поднимать придётся.

Телега въезжала на гору. Когда-то давно, лет так тысячу назад, здесь была, должно быть, широкая и бурная река, а подъём был покатым дном. Там, где стоят избы, был берег. Мочаливые и угрюмые вятичи мрачно взирали с него на водную гладь. Она перекатывалась волнами, бурлила, остервенело швыряла в них брызги. Плюнув, отходили они от берега. Ну его на фиг, покорение стихий. Лучше жить тихо и размеренно.

– Слезь – ка на минуту, – сказал мужик. – Лошадь не тянет что-то.

Вадим спрыгнул на землю.

Мужик дёрнул за вожжи, гикнул – лошадёнка дёрнулась и тяжело, надрывно потянула за собой телегу. Копыта её скользили по грязи, она шумно дышала и непонимающе водила головой из стороны в сторону.

– Каждый раз на этом месте то же самое, – сказал мужик, продолжая натягивать вожжи. – Как-нибудь сдохнет в один прекрасный день.

– Старая наверно. Ей сколько лет?

– Пятнадцать, что ли. Точно не знаю.

– А на машине что сюда не возят.

– Хлеб?

– Да.

– Да чёрт его знает! Тут ведь тоже на машины не очень полагаться можно. В Светлом есть два шофёра – один день ездят, неделю стоят.

– Бензина нет?

– То бензин нет, то ломаются. Да к тому же зачем они, машины – так хоть я немного заработать могу.

– Сколько платят?

– Да ерунду.

– Ну сколько?

– Ерунду, говорю. На хлеб вот только и хватает.

– А так не берёшь разве?

– Там же каждая буханка учитывается!

Сказал он это с выпученными глазами и таким тоном, словно разговаривал с идиотом. Вадима это покоробило, но вида он не подал.

– Залезай, – мотнул головой мужик.

Начинались избы. В одной из них высунулась старушка и крикнула им:

– Гриня, это ты хлеб везёшь?

– Хлеб, хлеб, – отозвался мужик, не поворачивая головы.

– Подожди-ка, Гринь, подожди! – заверещала бабка. – Продай мне две буханки!

– Тпррру!!! – тормознул Гриня. – Давай по – быстрому только.

Достав из-под брезента две буханки, он подошёл к избе и протянул их старухе в окно.

– Только без сдачи. У меня сдачи нет.

– Без сдачи, без сдачи, – суетилась бабушка. – Наберу сейчас.

Допотопный гуманок дрожал в её сморщенных ладонях, мелочь звенела. Наконец нужная сумма набралась.

– Что поздно так? – спросила она, забирая буханки.

– Авария на пекарне.

– А господи! Хлеб будет ли ещё?

– Не знаю.

Гриня влез на телегу и дёрнул поводья. Лошадка засеменила.

– Умер, я слышал кто-то? – заговорил Вадим.

– Не умер, умирает. Саня.

– Это которая рядом со мной живёт?

– Она.

– А что с ней?

– Старость, что с ней!

– Ты пойдёшь на похороны?

– Нечего мне там делать.

– Ну, а поминки! Наливать ведь наверно будут.

– Тогда тебе надо идти, – ухмыляясь, посмотрел на него Гриня.

– Гриня! Гриня! – орали из другой избы. – Хлеб везёшь?

– Нет, кирпичи.

– Продай буханочку!

Древний старикан, выпучив бесцветные глаза, высовывался из окна.

– По – быстрому только!

– Ты просунь мне буханку.

– Нет, сам вылазь. И чтоб без сдачи было.

Старик скрылся. Через некоторое время, показавшееся довольно протяжённым, дверь избы отворилась и на негнущихся ногах он засеменил к телеге. Путь этот занял ещё пару минут.

– Сколько она? Два двадцать?

– Как обычно.

– У меня писят только...

– Э-э, мать твою! Давай, давай, найду я тридцать копеек.

Засунув руку в карман брюк, для чего пришлось отогнуть полу огромного плаща, Гриня достал деньги, полученные только что от старухи, и набрал тридцать копеек сдачи.

– Вот, держи. Буханку не забудь.

– Ай, спасибо, ай, спасибо, – бормотал старик, доставая из-под брезента буханку хлеба.

– Гринь, подожди, я тоже выйду! – донёся женский голос из дома напротив.

– Нет, всё! – заорал Гриня.

– Да я сейчас, быстро! – кричала тётка.

– В магазин приходи, – огрызнулся Гриня, пуская лошадь. – Он сейчас откроется. А я вам не продавщица.

Телега тронулась.

– Гриня! – орала женщина. – Да две буханки всего!

Гриня её игнорировал.

– Про тебя Татьяна спрашивала, – сказал он вдруг Вадиму.

– Что спрашивала? – удивился тот.

– Ну, куда пропал, не знаю ли я. А я откуда знаю – пьянствует, говорю, где-нибудь.

– Нигде я не пьянствовал...

– Вот и она так отвечала. Он хороший, просто его окружающие портят... Глупая ещё.

– Что ж тут глупого?

– А что умного?

– Ничего и глупого нет.

– Ну, тебе видней. У тебя ума – палата.

– Не нравится мне твой тон.

– Я вообще человек вредный, – снова заглянул ему в глаза Гриня. – Никому не нравлюсь.

– Ты может ещё наплёл про меня что-нибудь?

– Ничё я не наплёл, больно ты мне нужен. Просто мне за Таньку обидно – с дураком связалась.

– А, ну конечно! Я здесь самый первый дурак!

– Дурак, дурак. И ведёшь себя по – дурацки.

– Ну да, ну да.

– Это не только я так думаю – это все так думают.

– Слушай – ка, почему мне так морду тебе разбить хочется?!

Гриня не ответил. Натянул вожжи, останавливая лошадь и спрыгнул с телеги. Постучался в окно ближайшего дома.

– Валя! – крикнул он. Выглянь-ка!

На стук никто не вылезал. Гриня постучал ещё.

– Валя! Ты дома?

Взъерошенная Валентина показала своё встревоженное лицо в окне.

– Ни фига себе! Это ты только едешь?!

– Да, только еду.

– А ночью не мог?! Часов в двенадцать!

– Это не по моей вине. На пекарне авария.

– Чё ты врёшь?

Гриня взорвался.

– Да иди ты на хуй, дура! Больно мне хочется возиться тут с тобой! Принимай хлеб давай!

– А ты чё орёшь-то? – возмутилась Валентина. – Придурок!

– Чтобы была у магазина! – кричал Гриня. – Я ждать не намерен. Через пятнадцать минут не будет тебя – весь хлеб сваливаю в грязь.

– Попробуй только!

– Я сказал. Охуела совсем! У ней работы – раз в день хлеб принять, и то выкобенивается.

Повернувшись, Гриня зашагал к телеге.

– Придурок! – орала ему вслед Валентина. – Придурок недоразвитый!

– Я тебе сказал, – говорил Гриня, усаживаясь на телегу, – через пятнадцать минут не будешь – весь хлеб сваливаю.

Они тронулись.

– Овца, а! – качал головой Гриня. – Как я её терпеть не могу!

– Да придёт... – подал голос Вадим.

– Ну ты ещё давай учи меня !

– Ох ты!

– Вот тебе и "ох ты"! Каждая шваль тут учить лезет...

У Вадима вскипело было, но он сдержался. На слова Грини ответил лишь зловещим молчанием.

Гриня тоже замолчал, но ненадолго. Через минуту продолжил:

– Не пара тебе Татьяна. Не пара.

– Почему это? – продолжая презрительно смотреть в Гринин затылок, выдавил Вадим.

– Да сразу видно – разные вы с ней люди!

– Вы вот с ней – одинаковые!

– Я – отец. Какой бы ни был, я на свет её родил.

– Не больно она рада такому отцу.

– Ты не знаешь.

– Да чего тут знать?! Ты думаешь, она так трепетно к тебе относится?

– Я знаю, что она меня ни в грош не ставит, но это оттого, что она молодая.

– Если она сейчас тебя ни в грош не ставит, то дальше и подавно не будет.

– Ну, если такие, как ты, возле неё увиваться будут...

– Посмотрите, бля, на него! Благодетель!

– Не надо позволять ей с тобой видеться. Чёрт знает, что ты там с ней ещё делал.

– Поздно каяться, папаша!

– Знаю, что поздно. Такая мразь появилась – всё, пиши – пропало.

– Да какая я тебе мразь! – вскипел Вадим. – Я ж прикончу тебя сейчас!

– Ты сможешь...

Физиономия Грини была противна до омерзения – ярость просилась наружу и сдерживать её уже не было сил. Метнулся вперёд, Вадим схватил Гриню за шиворот и швырнул на землю. Кувыркнувшись через голову, Гриня слетел с телеги. Грязь смачно хлюпнула, принимая его тело. Кепка сорвалась с головы, обнажив расползающуюся плешь, а плащ разметался по земле. Вадим спрыгнул с телеги, вскочил ему на грудь и занёс кулак для удара. Гриня сощурился, искривился и повёл лицо в сторону.

Лошадь остановилась. До магазина они не доехали метров сто. Гриня закрывал лицо руками, а Вадим, всё ещё держа кулак занесённым, не мог почему-то опустить его. Рука обвисла, кулак разжался. Он опустил руку и поднялся на ноги.

Развернувшись, зашагал домой.

Гриня встал, снял плащ и бросил его сверху на брезент. Найдя в грязи кепку, бросил и её туда же. Постояв какое-то время, он дёрнул вожжи и повёл телегу к магазину.

Дорогу у соседского дома преграждал обшарпанный "жигулёнок". Какие-то люди ждали у него чего-то. Вадим встал в нерешительности. За автомобилем красовалась во всю ширину дороги массивная выбоина. За эти дни она только увеличилась в размерах, была до краев наполнена водой и представляла из себя непроходимое препятствие.

– Ну что, как она? – спрашивал один из людей у кого – то, стоящего в глубине дома, невидимого.

– Дышит ещё, – отвечал голос из дома.

– Я тогда в машине буду, – сказал первый. – Холодно здесь.

– Семьдесят девять лет! – разговаривали две старухи.

– Да, да.

– Один инсульт был уже. Вся правая сторона отказала. Ни рукой, ни ногой не владела.

– Да, да.

– Глаз даже не открывался правый. Глядит на тебя – один нормально, а другой чёрт знает куда. Страшно аж. Но потом разработалось более – менее.

– Да, да.

– Но всё равно плоха была. Еле – еле передвигалась. На ладан дышала.

Немолодая женщина вышла из дома и встала на крыльце.

– Ну я же не на день приеду, – говорил ей из дома невидимый человек. – Приезжать, так уж навсегда.

– Ого! – улыбалась женщина. – А может у меня уже есть кто.

– Да ну, брось.

– Почему это брось? Что уж у меня, никого не может быть?

– Может и есть кто – на ночь, на две. А серьёзно нету.

Женщина смущённо и обиженно отворачивалась. Сложив руки на груди, перемещалась с пятки на носок.

– Ну, ты тоже на серьёзного не очень похож, – сказала она через плечо.

– Первое впечатление обманчиво, – отозвался сигаретный дымок.

– Нет, первое – самое верное.

К Вадиму подошёл какой – то старик. Опираясь на костыль, остановился совсем рядом, чуть ли не облокотившись.

– Что слышно? – прошамкал.

– Ничего не слышно.

– Умерла, нет?

– Не знаю.

– Кхехх, – крякнул старик. – Она может ещё лет десять проживёт.

Вадим молчал.

– Бабы ведь живучие. Она в третий раз умирает, Александра. Отлежится наверно...