Просыпался он долго и тяжело. Сон был липкий, мерзкий – из одной сцены он перетекал в другую и был настолько силён, что не отпускал из своих глубин. Вадим вроде бы уже открывал глаза, вроде бы уже поднимал голову но новая волна сонливости тут же накрывала его. Сон был противен – когда он внезапно оборвался, первые воспоминания об этом состоянии были настолько гадки, что его затошнило. Первые воспоминания сменились вторыми, вторые – третьими, уже тихими и безвредными, но тошнота не проходила. Он попытался приподняться. Головокружение и всё та же неразлучная сухость во рту обозначились в нём в то же мгновение. Конечно же болела голова.

Он лежал на продавленной кровати в какой – то крохотной комнате. Единственное окно было занавешано. Рядом с кроватью стоял стул – одежда его комом валялась на нём. На матраце отсутствовала простыня, на подушке – наволочки, а накрыт он был рваным байковым одеялом. Без пододеяльника. Стены и потолок комнаты были выкрашены в густо синий цвет, отчего сейчас, при задёрнутой шторе здесь было очень мрачно и неуютно.

Со второй попытки Вадим встал. Ноги держали плохо, головокружение тут же усилилось, а тошнота стала просто неимоверной. Его передёрнуло, и сгусток не то желчи, не то рвотной массы извергся в ротовую полость. Вадим проглотил его.

Одевшись, он открыл дверь и вышел в длинный и мрачный коридор. Здесь было совсем темно, лишь в конце его, из распахнутой двери справа, пробивался робкий свет. Комната эта, видимо, служила залом – заглянув в неё, Вадим увидел телевизор, стенку и довольно яркой расцветки ковёр, висевший на стене. Людей здесь не было.

В коридоре имелась ещё пара дверей, он открывал их после предупредительного стука, но хозяева за ними не обнаружились. Коридор вывел его к лестнице, на площадке перед ней валялась обувь. Присмотревшись, Вадим угадал в одной из пар свои сапоги. Одевая их, он заметил вдруг небольшую комнатку сбоку – по всей видимости, это была кухня. За столом, подперев голову рукой, сидела женщина. Волосы её были распущены, спадали по плечам космами, на ней был застиранный халат и стоптанные тапки. Вадим в нерешительности встал в проходе.

– Здравствуйте, – решился он наконец заговорить.

Женщина медленно и тяжело перевела на него взгляд и, не издав ни звука, вернула голову в исходное положение.

– Вы меня извините, – сказал Вадим, – мы наверно вчера сильно тут дали, вам немало неприятностей доставили...

Женщина молчала и головы не поворачивала.

– А Паша ушёл, да? – спросил Вадим. – Это ведь Паши дом? Или Лёни?

Женщина молчала. Молчала и не шевелилась. Лишь нога её, совершая некое лихорадочное вздрагивание, раскачивала на носке тапок.

– Извините ещё раз, – сказал Вадим. – Я пожалуй пойду.

Одев окончательно сапоги, он спустился по лестнице к двери.

– Куртка! – раздался женский голос.

Вадим поднялся обратно.

– Что? – заглянул он в дверной проём.

– Куртка твоя, – скосив глаза, произнесла женщина. – Там висит.

– Где? – осмотрелся Вадим. Про куртку он действительно забыл.

– На крюке, – так же глухо и сдавленно отозвалась женщина.

Вадим заметил её наконец – куртка висела на некоем подобии вешалки на стене прямо у лестницы. Надевая её, обнаружил на боку порез – из него выбивалась подкладка.

– Спасибо вам за гостеприимство, – сказал он женщине. – До свидания.

Та не отозвалась.

Дом, из которого вышел Вадим, сказался двухэтажным, что его озадачило. По углу спускалась с крыши водосточная труба, сама крыша была крыта железом, в основании значился хороший кирпичный фундамент. В Светлом таких домов не было.

Выйдя за забор, он удивился ещё больше. Дороги здесь были заасфальтированы, по ним вовсю ездили автомобили. Проехал рейсовый автобус. Кроме двухэтажных домов, виднелась и пара пятиэтажек. Это напоминало какой-то городишко – маленький, захолустный. Городишко, в котором он никогда не был.

– Извините пожалуйста, – спросил он у проходившей мимо женщины, – это что за город?

Та посмотрела на него подозрительно, но ответила:

– Это не город, это Кузли.

– Что, что?

– Куз-ли, – по слогам продиктовала она. – Рабочий посёлок Кузли.

Про поселок такой он конечно слышал. Он находился километрах в пятнадцати от Светлого. В Кузлях, как я узнал, жила пару лет его мать. Желание уехать из деревни было чересчур сильным, буквально бурлило в ней – в девятнадцать лет она сорвалась сюда. В те времена здесь был кожевенный завод, должно быть есть и сейчас – на него она и устроилась. Ей дали койку в общежитии, она стала работать, но вскоре полностью разочаровалась в этих Кузлях. Кроме асфальтированных дорог, рабочий посёлок мало чем отличался от деревни. Люди здесь были точно такие, как в Самово – неотёсанные, тупые, безбожно окающие. Аня не находила здесь душевного успокоения. Возвращаться в Сомово тоже не хотелось, поэтому брак с долговязым парнем Славкой, с которым она познакомилась во время поездки в Минск, был как нельзя кстати. Трудно сказать, любила ли она его по-настоящему. Смею предположить, что любила. Может и не той огромной любовью,которой пичкает нас сердобольный кинематограф, но по-своему любила. Он был в общем-то неплохим человеком, почти не пил, почти не ругался матом, к ней относился с уважением. К тому же он был городским и был отцом её ребенка – лишь за это заслуживал к себе хотя бы скромной, но любви. И Кузли без сожаления были оставлены ею. Что было правильным решением – Вадим поддержал бы её. Ему эти Кузли очень и очень не нравились.

Постояв пару минут в раздумьях, он двинулся в обратном направлении. Вернулся к дому, поднялся по лестнице и, не снимая обувь, заглянул на кухню. Женщина сидела всё в той же позе – подперев голову рукой. Тапочек всё так же покачивался на её ноге.

– Извините,– сказал Вадим. – Я узнать хотел, вы кто такая? В чьём доме я ночевал?

Женщина посмотрела на него . Лицо её было отёкшим, под глазами красовались круги, взгляд был неподвижен и зол. Она молчала.

– Дело в том, – продолжал Вадим, – что вчера я был ещё в Светлом. Это село такое, недалеко отсюда... И совсем не помню, как оказался здесь. Может быть, вы разъясните мне, в чём тут дело. Ведь я у вас ночевал...

Женщина молчала.

– Может быть мы с мужем вашим знакомы, или с братом. Не мог же я просто так здесь оказаться.

Женщина опустила глаза, тут же снова подняла их. Вздохнула.

– Я уже ничего не жду, – сказала, – мне на всё наплевать. Это я раньше думала: вот, мол, жить начнём по-человечески, работать буду, он тоже – денег заработаем. Нет, куда там!

Теперь уже молчал Вадим.

– Мне ведь завидовали все, – продолжала она, – я же красавицей была! А сейчас во что превратилась!

– А вы мне не скажите, – подал голос Вадим, – с кем я сюда пришёл?

– Как это мерзко всё, – качала головой женщина, – как погано: очутиться в безвыходном положении. Что ни делаешь – всё неправильно. Ты думаешь, я хотела этого? Ничего подобного! Бывало, снились сны, подруги говорили – к несчастью, но я же не верила! Да сны чушь всё, его бы и не было, несчастья, если б с самого начала правильно поступать.

Вадим шумно и зло вздохнул и вышел наружу.

Хотелось курить. Он похлопал себя по карманам, сигарет там не было. Был лишь скомканный носовой платок и сплющенный коробок спичек. Денег – ни копейки. Он долго вспоминал, как и где их потратил, но память пребывала в состоянии полнейшего и безоговорочного равнодушия.

– Эй, парень! – позвал он пацана, ремонтировавшего на обочине мотоцикл. – Где у вас вокзал находится?

– Вокзал? – переспросил пацан, удивляясь почему-то такому вопросу.

– Ну да, вокзал, – кивнул Вадим. – Откуда у вас тут автобусы отходят?

– В смысле – междугородные?

– Да, да.

Парень приподнялся с коленок. Засаленная тряпка, на которой он сидел, прилипла к брюкам и висела на штанине.

– Минут десять тут идти. Вот этой дорогой всё время прямо. Прямо, прямо, никуда не сворачивая. Как раз выйдите.

– Ага, ладно, – покивал Вадим. – Ты не куришь?

– "Прима" только, – потянулся пацан к карману джинсовки.

– Пойдёт.

Они закурили – пацан тоже достал себе штуку.

– Ну спасибо,– сказал Вадим.

– Не за что, – отозвался парень.

Вадим двинулся по указанному направлению. Минут через десять билетный вагончик, гордо именовавшийся вокзалом, действительно предстал взору. Вокзалом это месиво грязи назвать было трудно. Грязь была здесь особенная – чрезвычайно липучая и очень оригинального цвета. Такая образуется только в тех местах, где её постоянно месят колёса автобусов – она пропитывается бензином и маслом.

Вадим толкнул дверь вагончика и вошёл внутрь. За зарешеченным окном кассы виднелась безобразная женщина.

– Здравствуйте, – сказал он ей.

– Здравствуйте, – отозвалась женщина.

– Сегодня до Сомова автобусов нет? – спросил он, вспоминая при этом, что не имеет ни копейки денег.

– До Сомова? Нет, что вы! До Сомова только в понедельник и четверг.

– А сегодня что?

– Сегодня – среда, – изобразила женщина гримасу, давая понять, что ей ясно с каким барбосом она имеет дело.

– Так, ладно... А в Светлое когда автобус?

– В Светлое был уже. В семь тридцать.

– А...

– А в два не будет.

– Почему?

– Сломался.

– Сломался?!

– Из райцентра позвонили – сломался.

– Здрасьте – пожалуйста, а как я доберусь до дома?

– Ну, мужчина, вы о чём раньше думали? – занервничала кассирша. – Расписание всем известно – висит вон, приходили бы, да узнавали.

– Э-э, расписание... Если б я знал, что здесь окажусь.

Он направился к выходу.

– Ну, в конце концов – пешком идите, – крикнула ему вслед женщина, – если сегодня вернуться надо. Часа за три дойдёте.

Вадим задержался в дверях.

– Пешком?

– Да, пешком.

– Ну, ладно, – толкнул он ногой дверь. – Посмотрим.

Тут же подался назад.

– А по какой дороге идти?

– Вот тут влево отходит, – привстала женщина. – По ней. Прямо в Светлое.

– Спасибо, – кивнул Вадим.

От бетонного пятачка вокзала расходились три дороги. Одна из них вправо, а вот две остальные – обе как бы влево. Мимо проходила старуха, Вадим спросил у ней.

– На Светлое эта дорога ведёт? – крикнул он.

– А? – остановилась бабка.

– На Светлое дорога – эта?

– Куда? На Светлое?

– На Светлое. Вот эта дорога или вон та?

– Эта, эта, – закивала старуха. – Та к заводу.

– Спасибо, бабушка.

Он осмотрелся. Дорога шла между домов и терялась вдали, в темноте леса, незадолго до которого дома обрывались. Тяжело вздохнув, Вадим зашагал по ней.

Самочувствие его было неважное. Остатки хмеля улетучивались из организма медленно, рождая ломоту в суставах и головную боль. Боль, как ни странно, усиливалась. Вадим почувствовал вдруг, что неимоверно хочет есть – едва он произвел в мозгу эту мысль, как в то же мгновение желудок издал страшнейшее и грамогласнейшее урчание. Но ещё больше чем есть, захотелось в туалет. То ли ощутив дорогу к дому, то ли просто проснувшись, кишечник забурлил. Забурлил неистово, зло – а лес, заветный лес, был метрах в пятистах. Вадим убыстрил шаг.

"Один, чёрт знает где. Неизвестно как и почему. Сижу в лесу и тужусь. Здорово! Многого достиг, много добился. Без копейки денег, с больной головой . Ничего не помню. Раньше мне хотелось забытья – настоящего, большого. Великого. Чтобы не помнить ни прошлого, ни себя в нём. Зависнуть в пустоте и остаться в таком состоянии навечно. Без движений, без стремлений. Движение – обман, стремления – погибель. Они выжигают, скручивают, умерщвляют. На той ли я точке? – думаешь. В той ли координате? Не в той, – отвечаешь, – опять не в той. Да будет ли когда-нибудь удовлетворение? Сомневаюсь... Сыро как, холодно. Всегда не любил холод с сыростью. И всегда они меня настигали. Потолки протекали, батареи отключались. На трёх квартирах – и везде то же самое. Бывало, тазы ставили. Новый дом, вроде, а всё равно текло. Оденешь свитер, накроешься одеялом и сидишь, в окно смотришь. Детство... Блин, опять тоска эта гнусная. Чуть расслабишься, откроешь шлюзы – она туда. Моментально, откуда берётся только. Прям заплакать готов. Не заплачу конечно, теперь научился бороться, теперь не отдамся – но и она... Она тоже меняется. В ней открываются новые созвучия, призрачные тона, скрытая вибрация. Да и сила нарастает. Накроет в один прекрасный момент, накроет так, что не выберешься. Я не уверен, что всегда смогу справиться. Отрешённость, забытьё. Потерянность. Потерянность – я ощущал её не раз. Она всегда разная и порой интересная. В ней что-то привлекательное, она притягивает. Её хочется даже – это странно... Тепло, осмысленность. Они из одной области, из схожей сферы. Их хочется постоянно и постоянно не хватает. Тепла, огромного и жгучего, безбрежного – чтобы можно было нырять и захлёбываться. Осмысленности, простой и естественной, в которой каждое слово – суть, в которой каждое движение – поступок. В которой нет многослойности и коварства. Водится ли в природе такое сочетание?.. Как же холодно, чёрт! Не идёт что-то... Кишечник всегда плохо работал, в последнее время – особенно. Провериться бы надо. Давно уже посрать не удаётся нормально. График завести надо – в определенное время, от минуты до минуты. И приучить организм. Не всё потеряно, брат, не всё! Битва ещё не проиграна! Мы им покажем кузькину мать! Им всем... Во, во, пошло вроде! Давай, родная, давай! Давай, родимая! Сними тяжесть с души".

Мы с Вадимом во многом близки – он тоже склонен к печали. Но он покрепче меня – с хандрой Вадим справляется ловчее. Он – крепкий мужик. Не то, что я. Я – хлюпик, и расстраиваюсь по каждому поводу.

Он один, одному с тоской справляться легче, гораздо сложнее – на людях. Когда какие-то улыбчивые лица заглядывают тебе в лицо, требуют улыбки ответной. Когда звучит музыка, горит костёр, на нём дымятся шашлыки, парочка у огня целуется, другая стоит поодаль – поцелуев не слышно, но объятия горячи. Хмель только что доставлен в топку организма – бурля, он начинает своё действие, но ожидаемого веселья не приносит. В голове тягостная пустота, лишь одна навязчивая мысль прокручивается там. Её снова и снова пробуешь на вкус. Обычные слова, но кажутся они сейчас странными: "Вот и кончилась школа..."

Попробуй тут, справься с потерянностью.

– Кто здесь? – кричала она. – Девчонки, вы что ли?

Подол в руках, лицо нахмурено, глаза шарят по деревьям. Она встревожена. Она – как же её имя... Не Марина ли? Вот ведь память – ничего уже не помнишь, а ведь это было не так давно. Лет пятнадцать назад. Пятнадцать лет... Пятнадцать – это всё же много. За пятнадцать лет меняешься полностью. Вроде ли сейчас осталось хоть что-то от того юноши пятнадцатилетней давности... Ну а девушка – девушка пусть будет Мариной.

Марина писала.

– Колька! Серёж! Кто это?! – его в списке не было. Стояла всё ещё на стремени, но он сидел тихо, а ей было невтерпёж. Лёгкая струйка ударилась в землю...

Когда она ушла, поссал сам. Пришлось и поблевать. Выворачивало здорово – все шашлыки были здесь. И легче не стало ни на грамм.

Возвращаться на поляну не хотелось. Он с самого начала, ещё когда рассаживались по машинам, вывалился почему-то из общего настроения. Ещё раньше, утром, едва проснувшись, он не обнаружил в себе ни капли веселья, столь необходимого в такой день. Не пойти тоже было нельзя : диплом за него не получат, да и денег, что собирали загодя, было жалко. Жалость вообще нехорошее чувство, а в таких ситуациях вдвойне. Жалеешь потраченные деньги и приобретаешь на них очередное разочарование.

Он вышел на поляну, присел. Тут вовсю танцевали – музыка неслась из открытой машины, пьяные силуэты выпускников дрыгались на фоне костра.

– Что с тобой? – подошёл к нему весёлый и пьянющий Колька.

– Ничё?

– Обломанный какой-то...

– Стошнило меня.

– Стошнило?! Ты чё, нельзя так! Перепил что ли?

– Да, видимо. Посижу немного, приду в себя.

– Ну давай.

Покачиваясь, Колька присоединился к танцующим. А Вадим поймал Маринин взгляд – она смотрела на него с лёгкой улыбкой.

– Вади-и-им! – звала его Наташа. Манила ручкой. Но не к себе, с ней уже кружился Саня. Просто танцевать. Вадим проигнорировал её.

Она же, отстранившись вдруг от кавалера, подбежала к нему.

– Вадим, ну что ты?

– Что я?

– Не танцуешь, сидишь тут.

– Не хочу просто.

– А Марина, смотри вон, тоже скучает. Одна. Ты бы пригласил её.

– Да не хочу я танцевать!

Наташа окинула его понимающим взглядом.

– Тебе скучно наверно, да?

– С чего ты взяла?

– Что ты какой непростой? Сидишь тут как сыч, насупился.

– Да с чего ты взяла?! Всё нормально.

– Ну смотри. Так ведь всю жизнь обиженным проходишь.

Отбежала к Сане. Тот встретил её объятиями.

Вадим решился всё же. Не потому, то Наташа сказала, а оттого, что надо как-то окупать потраченные деньги. Голова кружилась, шаги были нетвёрдыми.

Марина смотрела куда-то в сторону.

– Марин!

– Повернулась.

– Можно тебя на тур вальса?

Слова едва складывались.

– Я не имею вальс.

– Я тоже... Это образное выражение.

– Очень рада за тебя.

– Ты потанцуешь со мной?

Она раздумывала. Произведя трагический выдох, поднялась. Они вышли в центр поляны, он обнял её – неуловимыми телодвижениями она позволила сделать это лишь кончиками пальцев. Так же лишь кончиками касалась его плеч. Поначалу молчали.

– Это ты в лесу шастал? – спросила она

– Да.

– Специально подсматривал?

– Ага.

– На тебя похоже.

Он пьяно улыбнулся.

– Ну и что видно было?

– Ничего, темно же. Только слышно.

– Да-а?

– Да. Струя сильная такая, могучая. Там овраг наверно остался.

Марина остановилась.

– Спасибо за танец.

– Только начали ведь.

– Мне хватит.

– Марин, я шучу!

– Я понимаю.

Вернулась на своё место.

– Колян ! – орал он потом. – Ау!

Тот не откликался.

– Николай ! Ты где?

– Чё? – высунулся тот с заднего сиденья автомобиля. Чья-то рука сползла по его плечу.

– Водка осталась?

– В багажнике.

Вадим достал бутылку и зашагал к костру.

– Сань, будешь? – кивнул на ходу.

– Не, хватит.

– Серый!

– Нет, не буду.

– Да чё вы все? Пить же ехали, ё-моё!

Парочки безмолвствовали. Поцелуи были глухи, руки, скользящие по коленкам, и вовсе бесшумны, лишь платья – они создавали некое шуршание.

В костре трещали дрова. Он присел возле самого огня, откупорил бутылку, нашёл стакан. Несколько кусков мяса ещё не были съедены.

Потом жестоко блевал. Сам не помнил – рассказывали.