Она обернулась резко – быстро, воздушная. Вскочила, отпрянула.

– Как вы меня напугали! – уже спокойна, естественна. Оправила платье, опустила глаза.

"Это ты меня напугала!"

– Неужели я такой страшный?

– Да нет...

Глаз не отводила, смотрела прямо, вызывающе.

– Если побриться, то вообще красавцем бы были.

Два шага – короткий и длинный. Так первые, так проницательностью. Спутники входят в орбиты, заряды идентичны. Улыбка, взгляд. Доверчивость – можно даже молча, можно даже без глаз. Оно ощущается кожей.

– На вот тебе гриб, – подберезовик. Красивый, сочный. – А то что-то мало у тебя в корзине.

Взяла – ни слова. Пальцы соприкоснулись – очаровательна, мила – хотелось ещё. Прикосновения, гладкости. И марь, и томление – в изящном реверансе присела, привстала, положила гриб в корзину. Он не удержался, улыбнулся. Тут же сжал мускулы лица – почему – то, почему-то.

– Я ведь в лес не за грибами больше хожу, – так доверительно, так просто.

– А за чем же? – еще волнение, не явное, бликами – было. Он сдерживался, он сжимал – линия вдаль, линия бела. Надо вести, вести в последовательности.

– Просто так, – улыбка детская совсем, голову склонила набок. – Побродить по лесу, подышать воздухом. Помечтать о чем ни будь... Я люблю побыть одной.

Добро, нежность. Тепло обжигает, кипит – головокружительно, жгуче. Хочется как и до: чтобы по полости, пустой и гулкой, освобожденной от сора и скверны, разливалось, бурлило, вздымалось. Чтобы борозды клались вдоль, вдоль и плотно, чтобы глубина и накаты, чтобы без зазубрин и всегда вскользь – даже при малейшем толчке. Пусть все просто – удивительно, непонятно, странно – но просто. Просто и естественно. Пусть в доверительность. Девушка, девочка... Красива, смирна. Без ослепительности, без шарма – ни ухоженных волос, ни чувственного оттенка помады, ни поставленного прищура глаз, ни элегантной походки. Одета скромно – голубенькое, поношенное платье. Сандалии. Желтые носки. У другой бы нелепо, но она – в кадре, плоскости врозь, рамка бела. Ей все к лицу. Черные волосы вьются, голубые глаза сжигают. Округлости бедер, загорелые ноги – стройные, высокая грудь. Полушария нежно, сок бурлит и, просачиваясь, капает. Прелестны, туги. Взгляд умен и цепок – он может смутить, смутиться не зазорно. Явление редко приходит в полноте, моменты кротки и могут отсутствовать. Притягательное, манящее. Зов – слышен, памятен – зов из дальних чащ.

– Я тоже. Оттого, наверно, и приехал сюда.

– Вы в городе живете ?

– Ага... А чего мы стоим, давай пройдемся.

Прихватили корзины поудобнее – отойдя от орешника, двинулись вглубь. Погода была хорошей, даже солнце где-то между редких облаков. Август. Ветер слаб, легок, приятен. Под ногами извилистая тропа, кричали птицы.

Скованность и преграды. Абсолютность, повсеместность – можно выводить из ряда и поворачивать спинами. Колонны к центру, округлость в ядре, шествуют молча, строги. Сам – из тех же решений. Открытость зря, но к источнику открытым и жаждущим. К ручейкам припадать губами – не пить, лишь касаться. Выпить позволят может – однажды, в час откровений. Лепил, лелеял – она из форм и созвучий, на ноту приходит нота, черту-черта. Лишь дуги свободны и целы.

– А вас как зовут ?

– Меня зовут Вадимом.

– А-а-а... Слышала, слышала.

– А тебя ?

– Таня.

Таня. Татьяна.

– Мне нравится имя Таня. Очень.

Шли молча и вместо дремучих чаш были лишь редкие деревья. Мох зыбкий – по нему ступаешь, как по снегу. Сзади вереница следов, но постепенно затягиваются. Они не узнают, что здесь проходили те самые. Им невдомёк, они стары, устали, совсем не злы и вовсе не страшны. Ими можно и не пугать. Создайте новых, не просроченных, не замеренных ! Не убежденных.

– Вы здесь в отпуске?

Усмехнулся – про себя, конечно про себя.

– Ну, можно сказать и так.

– С женой наверно, с детьми...

– Нет, я не женат, – засмущался. Просто момент.

– Да и детей вроде нет.

– Хм, вроде нет! – возмутилась. Но возмущаться не могла взаправду. – Вы как будто прям как этот самый...

– Какой ?

– Ну, как такой вот... ветреный мужчина. То к одной вас, то к другой, так что ли?

– У-у, да ты умная девушка! Разбираешься в жизни.

– А как же ! Да и с чего мне глупой быть?

И действительно, и действительно. Ведь это же не просто в одном сцеплении и с единой динамикой, это сращено, сращено веками, лишь сломать возможно, но после... Века? Даже века не помогут. Сделано на раз и второй попытки не предоставляется. Варианты возможны, один – чуть более, другой – менее чуть, но свой, искомый, чувствуешь сразу. По малодушию, по глупости можно упустить. Дать уйти в разрозненность, можно и сломать – но то после долгих игр. И не выплывет, и не собрать.

– Сколько тебе лет?

– Девятнадцать. Мало?

– В самый раз. Девятнадцатилетние девушки – моя слабость.

Старая, матёрая половина – притёрлась настолько, что малейшие всплески воспринимаются тотчас и в верности абсолютной.

Вышли на опушку. Впереди, за полем, извивалась пыльная дорога, чуть вдалеке, на холме, виднелись избы. Он щурился.

– О, вот и вышли! Интересно – а как ты ориентируешься?

– Да так. Всю жизнь ходишь здесь.

– А я плохо в этом разбираюсь. Сам не знаю, куда бреду. Куда выйду – туда выйду.

Подбородком, лишь самую чуточку. Глаза же вдаль, туманны. Потом повернулась. Шла, смотрела – глаз не отводила. Он тоже не мог.

– Ты где-то учишься?

– Нет, работаю.

Смотрели друг на друга.

– Здесь, в Сомово?

– Да. И в соседней тоже.

Неотрывно. Настойчиво.

– Кем?

– Почтальоном.

– Почтальоном?!

– Не нравится?

– Ужасно нравится.

Долго.

– Ну что, прощаться давайте. Может, увидимся еще.

– Обязательно увидимся. В одной деревне живем!

– До свидания.

– До свидания, Таня.

И даже не думалось, что это горечь. Но то она, она.

И – пыльная дорога, и силуэт. Тогда дождей не было почему – то.