На Главную
Новости Авторы Проза Статьи Форум Карта
О проекте Цитаты Поэзия Интервью Галерея Разное

 


        Дмитрий Курбатов


        Ничто не теряется


        Рассказ





Иллюстрация. Автор: Татьяна Калмацуй. Название: Отражение вечности




«Жизнь – это великое и заманчивое приключение. Мы лишь однажды берем билет на станцию Неизвестность, лишь однажды пересекаем страну, именуемую Жизнью. Мы лишь однажды отправляемся пешком по жизни, омываемые ливнями и палимые солнцем».

 

              Д.Голсуорси






1


Лето быстро закончилось. Пытаюсь вспомнить что-нибудь особенное и интересное, и ничего не приходит на память. Пролетело так, что словно и не жил, а просто «завис» как компьютер. Все прошло мимо. Наступила осень. И стояли же еще нежные солнечные деньки, но я и их пропустил. А ведь помню, как любил уходящее тепло и какую-то легкость недолгих дней бабьего лета. Пробуждение наступило только тогда, когда похолодало, небо затянуло чернотой, да так, будто кто-то накрыл город черным колпаком. Это северный ветер принес эту громадину, заслонившую собой солнце и голубое небо. Я спохватился, как человек проспавший представление и с сожалением глядящий на задернутый занавес.

А потом, в одно утро, проснувшись, я услышал негромкую дробь по крыше дома. Я вылез из теплой постели и подошел к окну. Ударяясь в стекло большими каплями, дождь разбивался и непрерывными ручьями стекал вниз. Он шумел в водосточных трубах, барабанил по окнам и заливал погруженный в серость опустевший город. Ветер не переставал носиться между домами, и в считанные дни оборвал всю листву на деревьях и полностью оголил небольшой сад, где я всегда выгуливал собаку. Вот уж, действительно, унылая пора!

Мне исполнилось двадцать два года, и я решил, что наступило время начать жить самостоятельной жизнью, а потому переехал в старую квартиру моих родителей. Теперь я совсем один. Тоска. Хорошо, что пес остался со мной. Родители не хотели отдавать его мне, боясь, что он будет мне в тягость. Но я очень рад, что рядом со мной живое существо. Я впервые ощутил всю тяжесть одиночества и даже пытался разговаривать со «Жгучим» – так зовут моего пса – а он, казалось, все понимал, да только вот ответить не мог.

Все лето я прошабашил и поэтому не смог подготовиться к вступительным экзаменам. Думал, что деньги мне нужнее, чем образование. Да я и не знал, на кого пойти учиться, кем стать. И вообще, не знал, чего я хочу от жизни. Мне казалось, что где-то там, в будущем, все как-то устроится само собой. А пока, на каждый день, у меня была одна задача – придумывать себе занятие, чтобы как-то проводить время, которого девать было некуда. Я увлекся чтением и нашел, что нет лучшего провождения времени, как только с книгой в руках. Я читал все подряд. Три раза в неделю ходил в зал бокса, по выходным выпивал с друзьями, а все остальное время предавался чтению и праздности.

Как-то, в один из таких дней, я вышел на улицу прогулять Жгучего. Моросил колкий мелкий дождь, и мне поскорее хотелось вернуться домой. Когда мы уже возвращались к своему подъезду и проходили мимо автостоянки, навстречу нам из соседнего подъезда выбежали двое мальчишек, сыновья известного в нашем районе коммерсанта Бадри Урсулова. Мальчишки подбежали к Жгучему и стали его гладить и трепать за уши. Я никогда не беспокоился в таких случаях, так как все дети в нашем дворе знали Жгучего и любили с ним играть. А мой взрослый пес только и рад был тому, и казалось, понимал, что это дети и им позволено все. Через минуту из подъезда вышел сам Бадри, тучный, с полысевшей головой, в длинном кожаном плаще. Мы стояли возле его новенького «Мерса». Бадри подошел к нам и поздоровался. Знакомы мы были давно, я как-то пару месяцев работал охранником в его ночном магазине. Он осторожно, с опаской погладил Жгучего, и, открыв заднюю дверцу машины, велел мальчишкам садиться. Черноголовые пацанята тут же послушались и, помахав руками Жгучему, погрузились в «Мерс». Бадри хлопнул за ними дверью, подошел ко мне и спросил, не хочу ли я немного поработать. Летом он купил новый дом в соседнем районе и не успел построить гараж для машины. В доме сейчас заканчивают делать евроремонт, и через месяц он планирует переехать. Я немного подумал и спросил, какую работу я должен буду делать, и сколько он мне заплатит.

– Ну, ты как будто бы меня не знаешь! – с акцентом и протяжно выговорил он, имея ввиду деньги. Он всегда старался вести себя как крутой. Мол, у него везде все схвачено и деньги он платит всем своим работягам самые большие. Хотя весь бизнес его состоял в том, что он владел круглосуточной палаткой, где самым ходовым товаром был алкоголь, да еще была точка на авторынке, где он торговал запчастями.

– Да Бадри, я знаю. Делать-то что нужно будет? – спросил его я, чувствуя, что скоро промокну до нитки, и поэтому говорил быстро и всем видом показывал, что мне пора уходить.

– Я взял троих алкашей на работу, – объяснял Бадри, выставив вперед руки и растопырив жирные пятерни, – но за ними нужно присматривать и подгонять их, чтобы они работали. Ну, чтобы не пропили чего-нибудь из материалов. Будешь помогать им немного. Ну, будешь как бригадир, – договорил он и удивленно смотрел на меня, вытаращив свои большие черные глаза. Я был выше его почти на голову, а он смотрел на меня как удав на мелкого грызуна. Он привык к тому, что все всегда с ним быстро во всем соглашаются и боязливо попискивают: «Да, Бадри! Конечно, Бадри!» Я знал, что таких как Бадри в нашем городе полно как бездомных собак, и что никакие они не крутые. Про бездомных собак и про всех этих крутых я услышал на одной из наших пьянок, когда мы собирались с друзьями повеселиться и поиграть в карты или нарды. Все мои друзья тогда были, в основном, спортсмены и очень часто работали охранниками или администраторами у так называемых крутых. Не помню, почему мы завели тогда эту тему, но слова, которые сказал один мой подвыпивший друг, запомнились: «Все эти барыги, никакие они не крутые. Они понтуются больше, ведут себя как царьки, а наедешь плотно на такого, он и обделается. Развелось их, правда, много, как собак бездомных. Только собак жалко, а этих надо на место ставить, и уж тем более бояться их не стоит. Согласен, есть среди них нормальные мужики, но в основном…»

И я не боялся Бадри, а просто медленно обдумывал его предложение.

– Ну, если надумаешь, встретимся завтра на этом месте, – сказал Бадри, усаживаясь в автомобиль.

Он уехал, а я, кликнув мокрого пса, побежал домой.

Дома было тепло и уютно, и я переоделся в сухую одежду. Жгучий уже совсем собрался как следует потрясти своей мокрой шкурой, как это обычно делают мокрые собаки, но я успел подбежать к нему и быстро вывел на лестничную площадку. Пес глянул на меня озадаченно.

Потом я уселся в кресло с кружкой горячего чая и думал о том, как же скучно и тоскливо в такую погоду. Одно развлечение – читать книги, смотреть телевизор, по которому показывают всякую дребедень или, как говорит мой друг, «гонят всякую лажу». Ну, и можно послушать музыку. А вот идти никуда не хочется, это точно. «Бездельник на моей шее!» – вдруг вспомнился мне отец. Да, папа, ты своим горбом обеспечил нас всем.

Я начал думать о своем отце, потом вспоминать школьные годы, затем припомнил своих нынешних друзей, и, в конце концов, добрался до себя. Двадцать два года – а я до сих пор не знаю, как жить. Раньше никогда не задумывался об этом. Всегда был чем-то занят. Да, думал я, одиночество беспощадно провоцирует на разные вопросы. С тех пор, как я стал жить один, я начал задаваться такими вопросами, о существовании которых прежде и не подозревал. А теперь, вот, кажется, что все эти вопросы сведут меня с ума.

«Я слишком много стал думать», – вслух произнес я. Жгучий посмотрел на меня, осторожно подошел и положил свою морду мне на колени. Ну, и как мне жить, Жгучий? У тебя все по-другому. Ты не можешь мне ответить, и я сам тоже не могу. Ну что ж, завтра пойду на работу к этому толстяку. Деньги никогда не бывают лишними. А уж отец как доволен будет! Нормальный батя у меня, и все он правильно говорит. А ведь и правда горбатит он, чтобы у нас все было. Другого слова не подберешь. И я вспомнил, как несколько раз отец серьезно травмировался в шахте, и как мы с мамой ходили к нему в больницу. «В гробу я видал твою шахту!» – так однажды я заявил ему. Я знал, что отец любит меня, но так и не понял, чего он от меня ждет. Неужели все гордятся мной только тогда, когда я работаю или отправляю кого-нибудь в нокдаун?




2


На следующий день, в назначенное время я стоял и мокнул возле черного «Мерса», ожидая Бадри. Погода совсем не изменилась, кажется, даже стало еще холодней. Дождь, мелкий как пыльца, был почти невидим, но хорошо осязаем. Мое лицо и волосы почти сразу стали мокрыми, а по болоньевой куртке медленно сползали капли воды. Воздух был наполнен дождем. Я вспомнил про летучею пыль в шахте, на глубине почти тысячу метров под землей. Мой отец, как я уже упоминал, отгорбатил в шахте почти двадцать лет. Стало быть, я – сын шахтера. А сын шахтера должен обязательно узнать, что такое шахта. Вот и я на момент своего совершеннолетия уже отучился на шахтерских курсах. Отец позаботился о том, чтобы я работал именно на его шахте. Я получил новенькую спецовку, каску с фонарем, самоспасатель и личный номерок. Да, еще в тот день я разыскал в раздевалке отцовский шкафчик. Его спецовка была старой и черной от угля.

Когда всей бригадой мы спустились в шахту, мужики включили фонари, закрепленные на касках. Я последовал их примеру. Я все старался делать, как они. Луч света, бивший откуда-то с моей головы, освещал пространство в небольшом радиусе, и вот тогда-то я увидел этот мелкий угольный дождь, которым много лет дышал мой дед, потом мой отец, а теперь и я. Дед был очень сильным мужчиной и тридцать лет отработал в шахте. Он умер, когда мне исполнилось шесть. Силикоз легких. Странное название. Его легкие сгнили. Когда он умирал, он крепко сжимал бабушкину руку и жадно глотал воздух. Я не долго проработал в шахте, и когда увольнялся, тогда и сказал отцу, что «в гробу видал его шахту».

Теперь я дышал дождевой пылью и дожидался толстяка Бадри. Наконец, он появился с заплывшей физиономией, заспанными глазами и красным отпечатком от подушки на левой щеке.

– Ну что, погода хреновая! – зевая, произнес Бадри, когда мы уже ехали в его новый дом.

Признаться, я тогда же пожалел, что согласился на эту работу. Как можно работать в такую погоду? Да еще с какими-то не то бомжами, не то алкашами. Бадри, тоже мне, крутой. Нашел, кого нанять.

А дом, и правда, был хорош. Видно было, что строили его на совесть, как для себя. Высокий, с черепичной крышей, отделанный мраморной крошкой, он выделялся среди других домов на этой улице. Рядом с домом были еще какие-то постройки – баня, наверное, а позади – небольшой сад с молодыми деревцами и шесть соток черной земли.

Внутри дом оказался теплым, сухим и просторным. Все было сделано мастерски. Интересно, какая мебель будет у толстяка? Наверное, Анжела будет заниматься расстановкой и подбором мебели. Анжела – это молодая жена Бадри. Она моложе Бадри лет на десять. Смазливая, всегда ярко накрашенная – наверное, часами торчит перед зеркалом – с густыми длинными вьющимися волосами. И сложена хорошо, и одевается со вкусом. Кажется, Бадри часто приходилось ревновать ее. Да, в этом доме она будет хозяйкой, это ее новый центр управления своим мужем. Но глаза у нее всегда смотрели по-доброму и часто бывали грустными. Ну, хватит об этом.

Гараж должен был быть построен с боковой стороны дома. Фундамент уже залили. Очевидно, это сделали еще летом, но не успели построить гараж, потому что Бадри поспешил купить дом по более низкой цене.

Недалеко от бетонной коробки фундамента лежали сваленные кирпичи. Тут же была куча песка и накрытый брезентом железный бак с цементом.

Еще когда мы подъезжали к дому, я увидел на крыльце под навесом три мужские фигуры. – А вот и твои подопечные, – сказал Бадри. Мы вылезли из машины, подошли к ним и поздоровались за руки.

– Это Андрей, он будет вам помогать, – представил меня Бадри мужикам, но сам не назвал мне их имен. Наверное, он просто не знал, кого как зовут.

Мужики равнодушно посмотрели на меня. Им было наплевать, с кем работать. Ну что ж, – подумал я, – мне тоже наплевать. Тем более что я здесь командир. Правда, об этом знает только Бадри и я.

Сразу после знакомства мы вошли в дом. Мужики отправились на кухню переодеваться и разогревать чайник, а толстяк Бадри показывал мне свои владения и, уж не помню сейчас, кажется, что-то рассказывал, над чем-то смеялся, и вид у него был очень довольный. Конечно, думал я, как не быть довольным, если у тебя такой дом, машина и еще деньги всегда на кармане. Тебе просто везет, толстяк.

– Дом отличный, Бадри, – сказал я и пошел на кухню, разыскивать свою спецовку.

Мужики уже переоделись и сидели вокруг стола, молча попивая горячий чай. Я стал копаться в каком-то тряпье, и тут один из мужиков подсказал мне, что вся спецовка лежит в настенном шкафу.

– Да ты сядь, попей сначала чаю, – добавил тот же голос. Пока я переодевался в спецовку, я слышал, как кто-то встал, налил еще одну кружку и придвинул к столу стоящий в углу стул.

Я подсел к ним, когда они уже закурили. От табачного дыма у меня стало резать в глазах, а кухня наполнилась серым туманом. Но это не страшно, я сам иногда курил и мне нравился табачный запах.

– Ну, ты, стало быть, теперь за бригадира у нас? – спросил меня мужик, голос которого я уже знал.

Я улыбнулся и сказал, что у Бадри все бригадиры.

– Это точно, – ответил он и засмеялся. Наверное, он давно знает Бадри, подумал я.

– Как вас зовут-то мужики? А то Бадри вас не представил, – сказал я и тоже закурил, но только свои сигареты, с фильтром.

– Меня Саня зовут! – сказал тот же мужик и продолжал, показывая пальцем, говорить: это Васька, а это Витя.

Мужики кивнули головами, а Васька еще добавил, что, мол, сам мог бы сказать, не немой. И негодующе взглянул на Саню.

Все трое мужиков были одного возраста. Я думаю, около сорока лет. По их заплывшим лицам сразу было видно, что они не просыхают от пьянки. Да и тогда я мог слышать запах перегара от вчерашней попойки.

– Андрей, подойди сюда! – послышался голос Бадри из какой-то комнаты.

Я встал из-за стола и вышел.

– Вот тебе ключ от дома, – говорил толстяк, – ну, и начинайте работать. Будешь приезжать каждое утро, к восьми или к половине девятого и открывать дом. Ну, и присматривай за мужиками.

– Хорошо, – ответил я . – А ты сам-то когда будешь появляться?

– Я буду заезжать, может быть, каждый день перед обедом. Буду привозить паек. Или моя жена.

Он зашел на кухню и, попрощавшись со всеми, уехал.

Еще раз перекурив, мы вышли на улицу и начали работать. Мужики стали носить кирпичи, а я тем временем готовил раствор в длинном железном корыте. Я не умел делать кладку, и поэтому мы договорились, что мое дело – раствор. На улице было прохладно и сыро, наше дыхание клубилось паром. Уже через час вся одежда промокла, и это было неприятно. Вначале работали быстро и молча, а тут вдруг Саня с Васькой все побросали. Васька нырнул под брезент, накрывавший бак с цементом, и достал оттуда бутылку водки. Обтер рукавицей.

«Ну вот, фокусы начались, а впереди нас ждет веселое представление», – подумал я.

Мужики пошли в сарай, чтобы выпить, и застряли там надолго.

Но Рыжий продолжал делать кладку, и казалось, ничего происходящего вокруг него не замечал. Все время молчал и работал. Я подносил ему раствор, кирпичи и наблюдал за его работой. Когда пытался завести с ним разговор, ничего не получилось. Он или кивал головой, или коротко отвечал на мои вопросы и продолжал работать. Его руки тряслись, но он осторожно и ровно клал каждый кирпич и затем постукивал по нему ручкой мастерка.

– Рыжий, ну, пойдем, вмажем! – крикнул из сарая Васька.

– Я попозже, – ответил равнодушно Рыжий и, не оглянувшись, продолжал укладывать один кирпич за другим.

Он действительно был рыжим. Его тонкие и пушистые волосы торчали из-под спортивной шапки и были почти огненного цвета на фоне темно-синей куртки-спецовки. На угрюмом опухшем лице с рыжей щетиной вырисовывался клоунский круглый и большой нос. Из-под рыжих бровей, отрешенно, как будто в пустоту, смотрели влажные и пожелтевшие глаза. У него было смешное и болезненное лицо. На тонких ногах, держащих полноватое тело, кирзовые сапоги казались огромными, как на ребенке, надевшем сапоги отца. Он был похож на грустного арлекина. Нездоровье выдавалось во всем его виде, походке и движениях. И когда он стоял на козлах и делал кладку, было заметно, что у него дрожат ноги. А руки у него тряслись всегда. Я замечал это, когда он подносил к губам сигарету, стакан, кусочек хлеба или ровнял мастерком горку сырого раствора. Они дрожали у него, как от непосильной тяжести.

Какую-то жалость вызывал он в моей душе. У меня в семье все выпивали, но никто не опускался до такой степени. Ну, разве что мой дядя. Тот пьет все, что горит. Но мы все, хоть и ругаем его, но и жалеем. Я сам не очень-то люблю напиваться. А пью только с друзьями, за компанию. Бывало, иногда и я перебирал. На утро сам себя не узнаешь, а в голове такая боль, что хоть вешайся. Значит, одни умеют пить, а другим этого не дано. Или судьба у человека такая. Может, все дело в самой жизни. Один умеет жить как надо, а другой не умеет. Или не дано ему. Может, мы все марионетки в чьих-то невидимых руках? Ведь и этот Виктор Горев, Рыжий, тоже когда-то был ребенком, а потом молодым парнем. Наверное, и не думал, что таким станет. «Жизнь, – думал я, – очень непростая».

Так я размышлял, работая с Рыжим, поднося ему раствор и наблюдая за его движениями. Вот до чего додумываться стал. Видно, и правда, полезно пожить одному. Только я пока никакой пользы в этом не нахожу. То, что сам себе хозяин, это хорошо, но в остальном – тоска невыносимая. Может, не привык еще. Хорошо, что у меня есть Жгучий. Такой он классный пес у меня.

Да, ну и бригада мне досталась. Рыжий все время молчит, а эти двое, похоже, и не собираются работать. Халявщики. Не люблю таких. Да и вообще, не люблю алкашей .

Меня уже начинало злить, что Саня с Васькой не помогают нам.

Так прошло время до обеда. Я хотел сказать Сане с Васькой что-то покрепче, выругаться как-то. Но посмотрел на их довольные и хмельные физиономии и ничего не сказал.

Они уже не замечали ничего. Ни скверной погоды, ни работы, которую надо делать. К нам с Рыжим они обращались теперь, как к своим лучшим друзьям. Смеялись, шутили и мне самому как будто стало веселее. Только один Рыжий сидел в своем углу, курил и о чем-то думал. Как будто он один был.

Я съел пару бутербродов с колбасой и сыром, выпил кружку горячего чая, размяк и меня потянуло в сон. От одной только мысли, что нужно снова идти работать в холоде и сырости, спать тянуло еще больше. А всего сильнее хотелось поскорее вернуться домой, потрепать за уши Жгучего, дать ему облизать лицо и руки, и завалиться спать. Или почитать какую-нибудь книгу.

Мужики выпивали и постоянно курили. Говорили о чем-то своем, мямлили развязавшимися языками, и нужно было внимательно вслушиваться, чтобы что-то понять. Я не хотел их слушать и не хотел ни о чем думать. Временами они затихали, и за окном слышался шум дождя. Дождь усиливался и начинал звонко барабанить по жестяной крыше небольшой пристройки. От тепла и табачного дыма окна запотели и нельзя было разглядеть, что там происходит на улице.

Бадри не приехал, и я надеялся, что дождь не прекратится и можно будет уехать домой. На черта ему вздумалось строить в такую погоду? Вот и мужики об этом говорят.

Неожиданно Саня с Васькой о чем-то громко заспорили. Я стал прислушиваться к их разговору. Рыжий по-прежнему был где-то далеко. Вначале я не мог понять, о чем идет речь. Пьяные базары, думал я. Взглянув на Рыжего, удивился тому, как он быстро догнал мужиков. Сгорбившись, он еле сидел на стуле. Смотрящие в никуда глаза стали совсем мутными. Иногда он поднимал эти затуманенные глаза вверх, бросая короткий взгляд на мужиков, всякий раз, когда кто-нибудь из них громко выкрикивал матерный слог.

Потом снова наступила пауза и Саня неловкими движениями разлил по стаканам оставшуюся в бутылке водку и быстрым залпом осушил свой стакан. Без всяких тостов и чеканий.

– Да о чем, твою мать, базарить! – громко выговорил он, выдыхая, и закурил. – Если тебе на роду написано быть неудачником и сдохнуть, как собака, или, – как этот? Ну, Юрок Сирота! А-а, – махнул он рукой и глубоко затянулся. – Вот моя жена, сука, все время мне твердила, что я неудачливый. А я ее, – тут он начал загибать пальцы, как счетовод, – кормил. Одевал. И дома все было, как ей хотелось. А теперь не нужен стал. Убил бы ее, на хрен.

– От судьбы не убежишь! – еле шевеля языком, промямлил Васька и с торопливой жадностью выпил свою порцию. Затем с искривленной рожей – по другому нельзя было сказать – быстро поднес руку к носу и занюхал грязным рукавом своего свитера.

– Так и сказала, сука, мол, руки у меня из жопы выросли, – не унимался Саня. – А ты, Рыжий, какого хрена не пьешь? Андрюх? – обратился он и ко мне, раскачиваясь на стуле и тут же, ничего не договорив, умолк и опустил голову.

Рыжий медленно взял свой стакан, трясущейся рукой поднес его ко рту и короткими глотками выпил до дна. Так же осторожно поставил стакан на стол. Он рассеянно смотрел перед собой, и я заметил, что при свете электрической лампочки его лицо стало воскового цвета. Потом я повернулся к Сане и Ваське – все они были очень пьяными и жалкими.

А ведь тему завели мужики, словно мои мысли знали. Наверное, каждый из них так же одинок, как и я. Иначе не задумывались бы ни о чем и не говорили о судьбе.

«Ладно, хватит думать, пора бы домой собираться», – сказал я самому себе. Только вот, что с этим балластом делать? Глядя на мужиков, я не чувствовал к ним отвращения.

Переодевшись в свою одежду, я стал трясти убаюканных хмелем людей, и через полчаса мучительной возни мы вышли на улицу. Было свежо и приятно после табачного дыма и перегара. Дождь, холодный и колкий, не переставал идти. Да, он именно шел. Бывает, когда льет, но в тот вечер он тихо шел, и в наступающих сумерках был совсем незаметен. Только холодные покалывания на лице.

Выйдя через железные ворота, мужики, не прощаясь, побрели прямо, через темный переулок. А я, закрыв дом и ворота на ключ, повернул влево и пошел на остановку. Иногда, наступая в лужи, я крепко выражался. Темнеть стало рано, а улица совсем не освещалась. Ко всему прочему, утром я забыл свой зонт. Когда подошел автобус, я был совершенно мокрым.

Дома, виляя хвостом и громко лая, меня встретил Жгучий. Я оставлял ключи соседскому мальчишке, чтобы он днем выгулял пса. Собакам, как и людям, нужно ходить по нужде. Не успел я стащить с себя мокрую куртку, как Жгучий залаял и подошел к двери.

– Понял, – сказал я, и, снова надев куртку, вывел его на улицу. Он все сделал по-быстрому и, к моему счастью, не захотел гулять, а сам забежал в подъезд, вперед меня поднялся по ступенькам и сел у двери.

– Что, Жгучий, погода такая скверная, что даже тебе не хочется гулять, – шепнул я псу и впустил его в квартиру. Он остановился в прихожей и ждал, когда я вытру ему грязные лапы.

– Какой ты у меня молодец! – похвалил я и вытер их тряпкой.

Пес был какой-то грустный, видно, и на него так действовала погода. Обычно, когда я произносил слово «гулять» в него словно бесы вселялись. Он начинал носиться по квартире, громко лаять и сам подносил мне в пасти ненавистный ему строгий ошейник.

Я поужинал какой-то бурдой и накормил Жгучего. Тот сразу же отправился в свое любимое место на коврике у кресла, улегся поудобнее и принялся сосать свою лапу. Так он себя усыплял. И что мы только не делали, чтобы отучить его от этой привычки! Взрослый пес, наверное, хорошо запомнил детство.

Я тоже уселся в свое любимое кресло возле книжного шкафа и включил торшер. Я чувствовал себя уставшим и довольным, что этот скверный день уже позади. Было приятно сидеть в кресле, в тепле и уюте. Цветастый старый торшер отбрасывал узорчатые тени на стены и на потолок. Я начал вспоминать прошедший день, потом решил что-нибудь почитать. Рука потянулась к книжной полке и нащупала маленькую книжку. Это было Евангелие. Иногда я читал эту непростую книгу и чувствовал какое-то умиротворение. Многое, конечно, мне было непонятно, но все, что я читал там, было похоже на противоположный мир. Иисус действительно описывался как человек не от мира сего. Никто не понимал Его, а Он объявил себя Богом и Спасителем смертных. Такое можно встретить только в сумасшедшем доме. Но на дурака Он, точно, не был похож. Всегда, когда я читал Евангелие, я видел Его стоящим над всеми. И, в то же время, Он казался обычным человеком. Даже более уязвимым, чем мы все. Мне нравилось думать, что если есть Бог, а Богом является именно Иисус, тогда нет никаких причин бояться Бога. Я не знаю, верил ли я в Него. Да и что значит верить? Я помню, как это Евангелие оказалось у меня.

Это было прошлым летом. После семейного обеда, немного отдохнув и пообщавшись с родителями, я пошел прогуляться. Был жаркий июльский день. На небе ни облачка. Раскаленный асфальт, казалось, вот-вот начнет плавиться. Через тонкую подошву сандалий я чувствовал, какой он горячий. На улице никого не было, все прятались по домам или уже давно купались на озере. Это был выходной день. Пройдя через дворы, я миновал автостанцию. Здесь оканчивался наш район, а дальше начиналось поле. Я переступил через канаву и пошел прямо в поле, по узкой желтой дорожке. Уже давно не было дождя и вся трава вокруг была тоже желтой. Дорожка уводила то вверх, то вниз. Пройдя еще немного, я увидел показавшееся вдалеке старое кладбище. Именно туда и вела дорожка. А за кладбищем, на возвышенности, с высоко уходящими в небо куполами и сверкающими в солнечном свете крестами стояла Церковь. Приближаясь к кладбищу, я увидел, какое оно огромное. Как целый район. А когда я подошел совсем близко, то уже не мог видеть, где его границы. Проходя мимо, я мог хорошо видеть молодые и старые лица, смотрящие на меня с портретов железных и мраморных памятников. Мне стало немного жутковато, и я ускорил шаг. Ворота Церкви были открыты, и я вошел во двор. Людей никого не было, только какая-то собачонка лежала в тени ветвистого клена. Недалеко от маленькой постройки я увидел колодец. Ох, как же мне хотелось пить тогда! Я напился холодной до ломоты в зубах воды и умылся. Потом я вспомнил, что уже был в этой Церкви, когда хоронили моего дедушку. Помню стоящий посредине церкви гроб, множество народу. Горели свечки и облаченный в рясу бородатый священник покачивая какой-то дымящей чашей, которую он держал на цепочках в своей руке, что-то пел, ходя из стороны в сторону. Да, и еще потом, когда я уже учился в школе, моя бабушка сказала мне, что я был крещен в этой Церкви.

Мы никогда не говорили с родителями о религии. Отец горбатил в шахте, добывая уголь, а мать преподавала литературу в университете. Отец хотел, чтобы я был работящим парнем, как и он, а мать ждала, что я стану образованным молодым человеком. Оба даже часто спорили, чем я должен буду заниматься, когда вырасту. Я вырос, и, по-моему, они недовольны мной.

Двери Церкви были открыты. Поднявшись по ступенькам, я вошел внутрь. В Церкви было светло и немного туманно. Перед образами, догорая, плакали тонкие свечки. Чем-то очень сильно душисто пахло. Маленькая старушонка в белом платке подходила к иконам, крестилась и, смачивая слюной пальцы, тушила горящие язычки. Кроме нее в Церкви никого не было. Заметив меня, она подошла ко мне и поинтересовалась, чего я хочу.

– Так, просто зашел, – ответил я не без смущения.

– А ты крещеный, сынок? – спросила старушка и вопросительно посмотрела мне в глаза своими старческими добрыми глазами.

– Да, – коротко ответил я, и потом еще добавил: – Но я этого не помню.

Старушка подняла свое доброе морщинистое лицо – она выглядела совсем маленькой передо мной – и сказала, наставительно так сказала:

– Сынок, нужно ходить в Церковь, молиться и веровать в Бога.

Я не знал, что ей ответить. Не знал, почему не хожу в Церковь, не молюсь и не верую. Мне казалось, что я такой же, как и все. Я относил себя к поколению людей, которые живут, как хотят, и никому ничего не должны. Меня всегда коробило, когда кто-нибудь поучал меня. Но после слов старушки я был кроток как овца.

– А у вас продаются Библии? – спросил я старушку, боясь, как бы она еще чего-то не стала говорить наставительным тоном.

– Библии сейчас у нас нет, но есть Евангелия. Это тоже Библия, – объясняла она. – Ты подожди минуточку, я сейчас принесу.

И поднялась куда-то по лестнице вверх.

Я стоял совсем один, в пустой и тихой Церкви и, запрокинув голову, рассматривал расписные потолки, на которых были изображены какие-то люди. Мне захотелось помолиться, но я не знал, как надо молиться, не знал, как обычно ведут себя люди в Церкви. Странные чувства тогда я испытал. Не могу объяснить.

Старушка вернулась и протянула мне тоненькую, в мягком черном переплете книгу. Я взял ее и немного замешкался. Стал шарить по карманам.

– Это тебе подарок, – улыбаясь, сказала старушка. Потом она меня перекрестила и сказала

– Ступай с миром!

– Спасибо! – ответил я и вышел из Церкви.

С тех пор я стал читать Евангелие. Сначала читал без интереса и невдумчиво, а потом увлекся и стал размышлять над прочитанным. Как-то мой отец застал меня за чтением и пошутил, сказав, что этого уж он никак не ожидал от меня.

И в тот дождливый осенний вечер я сидел в своем кресле и читал о том, как Иисус исцелил слепого человека. И так все это неправдоподобно казалось, но так хотелось в это верить.

Я поставил Евангелие на полку и, выключив свет, разделся и лег спать. Жгучий поднялся и, потянувшись, подошел ко мне. Я нащупал в темноте его голову, погладил и, повернувшись на бок, стал засыпать. Жгучий лег рядом с диваном. Он всегда так делал, когда я ложился спать. Наверное, ночью это было его любимое место. Еще несколько минут какие-то образы и обрывки фраз прошедшего дня, и – сон. Отключили от сети.




3


Две недели мы работали у Толстяка Бадри. Каждый новый день мало чем отличался от предыдущего. Все время шел дождь. Только однажды краешек неба просветлел, ярко блеснуло давно забытое солнце. Я смотрел, как огромная темная туча наплывает, медленно закрывая светлую полосу. Каждое утро я нехотя выползал из-под теплого одеяла и, проклиная гараж толстяка, одевался, завтракал, выгуливал пса по мокрым улицам и отправлялся на автобусную остановку. В автобусе мне встречались одни и те же лица, и мне уже было неинтересно рассматривать их и угадывать, кто куда едет, или кто где работает. А на стройке все те же разговоры, пьяные рожи и немота аккуратно клавшего кирпичи Рыжего. Иногда появлялся Бадри, привозил еду, сигареты и выпивку для мужиков. Это была их зарплата. Он прохаживался по дому, проверяя, все ли на месте, материл мужиков и укатывал на своем Мерседесе.

Однажды Рыжий пришел на работу с синяком под глазом и забинтованной головой. На вопрос «что случилось?» ничего не ответил. А Васька сказал, что пьяные подростки избили его просто так, когда Рыжий курил возле своего подъезда. Саня время от времени упоминал свою жену, каждый раз называя ее сукой.

Вечером, уставший физически и морально, я возвращался домой. Ужинал, кормил пса, а потом прогуливал его по темным улицам.

Самым лучшим временем для меня было то, когда я садился в свое кресло, включал торшер и читал до тех пор, пока сон не начинал наплывать на меня.

Однажды Рыжий заговорил со мной, и я никогда не забуду этот день, как не забуду эту самую дождливую осень в моей жизни.

Я проснулся рано утром от пищанья китайского будильника и стал, как на автопилоте, собираться на работу. Быстро выпил кружку горячего кофе с творожными булочками. На улице поливало, как из пожарного шланга. Снег с дождем, да еще и ураганный ветер.

Так, думал я. В такую погоду ни один дурак не будет работать на улице. А это значит, что и я останусь дома. И к черту Бадри вместе с его гаражам! Нашел время для стройки. Так, блин, ключи от дома у меня. А вдруг заявятся мужики? Я посмотрел на часы. По времени я уже должен был бы трястись в автобусе. Ладно, придется поехать. Я быстро переоделся в теплую одежду, натянул на голову шерстяную шапку и, прихватив зонт, быстрым шагом пошел на остановку. Увидев, что мой автобус начинает отъезжать, я побежал ему навстречу и помахал водителю рукой. Автобус остановился, и я быстро запрыгнул в открытые двери. Найдя свободное место, я присел рядом с девушкой, которую видел каждое утро. Она тоже была одета почти по-зимнему. Из-под красной вязаной шапочки белой волной ложились на воротник вьющиеся волосы. Я и раньше заметил, что она симпатичная, а сейчас, сидя рядом с ней, был просто очарован ее красотой. Тонкие и правильные черты лица, слегка подкрашенные глаза, широкие и голубые, полноватые алые губы. Свежесть и румянец. На ее лице, в ее глазах было столько жизни и уверенности ! Я немного оробел, но все же решил заговорить с ней.

– Я вижу вас почти каждое утро. Вы учитесь или работаете? – еле выдавил я из себя.

Она быстро повернулась лицом ко мне, широкие глаза ее смотрели на меня удивленно, а на лице появилась улыбка.

– Я тоже вижу вас почти каждое утро. Я еду на работу, – продолжая улыбаться, ответила она.

– Я тоже на работу, – сказал я и вспомнил про свою работу, надеясь, что она не спросит, где я работаю. Это будет сложно объяснять.

– А где вы работаете? – снова спросил я.

– В банке.

– Банкиром?

Она засмеялась.

– Нет. Простым кассиром.

– Кстати, я вас уже давно видела, – казала она. – Вы часто гуляете с большой такой красивой собакой.

– Жгучий.

– Что?

– Так зовут моего пса. Это немецкая овчарка.

– А почему вы его назвали Жгучим? – тоненьким голоском спросила она и снова улыбнулась.

– Несколько лет назад мой дядя служил в военно-морском флоте на корабле, который назывался «Жгучий». Он говорил, что это самый лучший боевой корабль. Именно этот дядя подарил мне щенка и сам дал ему кличку.

– А вас как зовут? – спросил я. – Вы уже так много знаете обо мне. Тот, кто знает моего пса, можно сказать, что знает и меня.

Я снова рассмешил ее.

– Меня зовут Маргарита. А вас, надеюсь, не назвали в честь какого-нибудь корабля, танка или самолета?

Теперь я засмеялся.

– Нет! Меня зовут Андрей. А Маргарита – очень красивое имя.

– Ваш пес тоже очень красивый, – пошутила она.

Приближалась моя остановка, и я не знал, что сказать.

– А хотите, мы вас с Жгучим пригласим на совместную прогулку? – спросил я и почувствовал смущение.

– Согласна, – весело ответила она.

– У вас есть телефон? – уже торопливо спросил я и начал подниматься.

– Кемеровская 69, квартира четыре, – так же быстро ответила она.

Я на мгновение остановился в открытых дверях и помахал ей рукой. Она тоже помахала мне в ответ.

Выйдя из автобуса, я быстро шел под раскрытым зонтом. Мне казалось, что я не перестаю улыбаться. Я шел и повторял про себя ее адрес. Это же совсем недалеко от меня, – подумал я и улыбнулся. Я повеселел и не замечал скверной погоды. Грязь, дождь и холодный ветер стали просто мелочами.

– Давно со мной такого не было, – размышлял я и быстрым шагом двигался в сторону дома Толстяка Бадри.

Приближаясь, еще издалека я увидел одинокую фигуру. Это стоял Рыжий, прячась от дождя под навесом. Я прошел через железные ворота и, поднявшись на крыльцо под навес, свернул зонт и мокрой рукой поздоровался с Рыжим. Он был почти синий от холода, мокрый, в своем стареньком сером пальто.

– Ты давно здесь, Витя? – спросил я, открывая ключом дверь.

– Полчаса, может быть, – ответил он.

Мы вошли в дом, где было тепло и сухо. Сняв в прихожей свои мокрые вещи, прошли на кухню.

Рыжий сел на стул возле батареи, и вытирая ладонями мокрое лицо, глубоко вздохнул. Я налил воды в чайник, зажег газовую плиту и поставил чайник на огонь. Потом я сел и начал думать, о чем бы мне заговорить с ним. Мне это представлялось трудной задачей. Ведь молчун Рыжий был так глубоко в себе, что даже одного слова нельзя было вытянуть из него. Он закурил и, посмотрев на меня воспаленными желтыми глазами, прокашлялся после глубокой затяжки. Потом спросил, сколько мне лет.

– Что? – удивленно сказал я.

– Лет тебе сколько?

– Двадцать два.

– Хороший возраст.

– Почему? – я был так удивлен, что он заговорил со мной, и боялся, что он снова замолчит.

– Потому что все только начинается, – сухо ответил он и выдохнул в мою сторону струю серого дыма.

– А что начинается?

– Да нет, ты не подумай, что я с тобой как с сопляком говорю, – сказал Рыжий и посмотрел мне прямо в глаза.

– А тебе сколько? – спросил я.

– Мне тридцать восемь, – сказал он и опустил голову.

Чайник закипел, и я налил нам чай и достал из пакета сделанные наспех бутерброды с маслом и сыром.

– Ты давно здесь живешь, Витя? – спросил я, передавая ему стакан чая и бутерброд.

– Всю жизнь, – ответил он.

– А чем ты занимался? Ну, все эти годы.

Виктор Горев поднял свое отекшее желтое лицо и с какой-то неуверенностью посмотрел на меня. Я думаю, что, может быть, тогда он был неуверен в том, стоит ли продолжать такой разговор. Я словно вызов ему бросил.

– Я, – начал он, – всю жизнь здесь прожил. И что ты видишь?

– Тебя, – не поняв его вопроса, ответил я.

– Пять лет я учил детей в школе. Я преподавал историю. А потом одиннадцать лет проработал слесарем в местном РСУ.

Я был не то шокирован, не то просто не мог понять происходящего. Учитель истории в школе!

– А потом, – продолжал он, – когда организация развалилась, как и вся наша страна, я стал подрабатывать на шабашках.

В моей голове закружился целый рой вопросов, но я не знал, как спросить и с чего начать. Лучше пусть сам говорит, – подумал я.

– Вот ты, Андрей, молодой. А что ты тут делаешь?

– Работаю, как и ты, – ответил я.

Он засмеялся. Но лицо его не смеялось. Он вытащил из кармана еще одну сигарету и закурил, и снова прокашлялся после первой затяжки.

– У меня была жена, и две дочурки. Моя жена была самой красивой женщиной и самым лучшим человеком. Мы были влюблены друг в друга по уши. А познакомились мы с ней в институте. А потом я ушел в армию, и она меня дождалась. Поженились сразу после армии. Пять лет, каждое воскресенье я приносил ей одну розу. Это было, как привычка, от которой не хочешь избавиться. Мы жили очень хорошо. Никогда не ругались. Я работал и всегда знал, что дома меня ждет женщина, которую я люблю больше всего на свете. И еще две маленькие крохи. Они лезли мне на плечи, или садились на колени и называли меня «папуличка». Ездили два раза на море в Сочи. А однажды она подарила мне вот это, – он достал из под свитера золотую цепочку с крестиком, – и сказала: золото не ржавеет, и я хочу, чтобы и наша любовь никогда не заржавела. Да! Мы были романтиками! – выдохнул он, и на его глазах появились слезы.

– Я начал выпивать еще в институте. Армия прошла в пьяном угаре. И даже когда мы поженились и жили так хорошо и счастливо, я никогда не переставал пить. Со временем я начал пропивать свою зарплату, а потом, и это тяжелее всего вспоминать, я жестоко избил ее. За какую-то мелочь. Просто так. Она не жаловалась ни на что и прощала мне все. Я изменял ей. И она тоже узнала об этом. Однажды во время попойки меня сильно избили. Я был на гране жизни и смерти. Когда я пришел в себя в больнице, в реанимации я услышал ее голос за дверьми. Ее не хотели пускать, а она кричала: Вы не понимаете, там мой муж! Она ворвалась в реанимационную со слезами на глазах и бросилась ко мне, покрывая мое изуродованное лицо поцелуями и слезами. – Ты мой мужчина! – говорила она. – И я без тебя не смогу жить.

– Можешь ты в это поверить Андрей?

Я молчал.

– Но ничего не изменилось. Я продолжал жить, как мне нравилось. Я любил свою жену и одновременно делал ее несчастной. Ее и детей.

Как-то раз, после очередной попойки, я проснулся утром в своей постели и увидел ее сидящую на стуле рядом со мной. Она смотрела на меня долго, а потом сказала, что подала на развод и уезжает очень далеко. Я ничего тогда не смог ответить. Я просто не мог в это поверить. Завтрак на столе. Все было как обычно. Я позавтракал и ушел на работу озадаченный, но все же не чувствовал никакой беды. Слишком я был уверен в себе. Вечером я вернулся с работы домой, но там никого не было. На столе я нашел записку. Рыжий достал из внутреннего кармана целофановый пакет, аккуратно развернул его и вытащил пожелтевший лист бумаги.

Он читал мне записку, а я растерянно смотрел в пол.

«Любимый Мой Витя!

Мы прожили вместе хорошее время. А ты – очень хороший и добрый человек.

Я очень долго ждала, пока ты не одумаешься. Я никогда ни в чем не упрекнула тебя и все время надеялась, что ты подумаешь обо мне, о наших дочурках.

Я больше так не могу. У меня нет больше сил. Детям нужен отец, а мне нужен ты. Но ты совсем перестал контролировать себя и мне стало страшно. Я слабая женщина и устала бояться нашего будущего.

Я подала на развод и сегодня уезжаю очень далеко. Не пытайся искать нас. Я никому ничего не сказала. Ты больше никогда не увидишь нас. Прости, но я иначе не могу.

Надеюсь, ты найдешь в себе силы и сможешь начать все сначала.

Прощай!»

– И это все, – сказал Рыжий, также аккуратно положил записку в пакет и засунул себе в карман. – Я бросился по соседям, друзьям, родственникам – никто ничего не знал. И тогда я запил так, как никогда не пил. Хотел повеситься, да смелости не хватило. Быстро пропил квартиру и все вещи, а потом на полгода загремел в психушку. С работы меня тоже, естественно, выгнали, вот и пошел слесарить в РСУ. Не помню, как все эти годы пролетели. А теперь я просто Рыжий. Жалкий человечишко. Лишний человек на этой земле. И рак дожирает мою печень. Не долго мне еще, Андрей, – сказал он и прямо посмотрел на меня, не отводя глаз. У меня как будто язык отнялся. Я хотел что-то сказать, но боялся сморозить какую-нибудь чушь.

Мне показалось, что он разрыдается, но я ошибся. Он курил и молчал, опустив голову вниз.

– Хороший ты мужик, Витя! – сказал я.

– Отчего же я хороший? – совсем тихо спросил он.

– Просто хороший.

– А что я хорошего сделал? – раздраженно спросил он.

– Все совершают ошибки!

– И хорошие тоже?

– Все! – уверенно сказал я

– Так какая же разница между ними? – продолжал он спрашивать. Я как будто сложный экзамен сдавал, и боялся его вопросов. Я немного подумал и ответил.

– Я думаю, одни сознают свои ошибки и сожалеют о них, а другим на все наплевать.

– Не знаю. Я себя никогда хорошим не чувствовал, – сказал он и улыбнулся мне.

Мне даже показалось, что он просветлел как то.

В это время заявился Бадри, поматерил погоду и сказал, что все, стройка в этом году закончилась, и что мы можем прийти завтра получить зарплату.

Мы с Горевым вышли на улицу и, пожав друг другу руки, пошли каждый в свою сторону. Пройдя немного, я оглянулся. Виктор Горев медленно шел, сунув руки в карманы брюк. Наверное, сегодня он слишком много говорил, и может быть, впервые за многие годы.

Выйдя на своей остановке, я снова шел не спеша. Я никак не мог ожидать такого от Виктора Горева. Никто еще не говорил со мной так откровенно о себе. Ведь он не жаловался, а просто выговорился. Я чувствовал себя уставшим. Но отчего? Пожалуй, когда долго слушаешь кого-то, то его состояние передается тебе.

Войдя в подъезд, я наткнулся на мужиков, сидящих на лестничной площадке. На полу, на расстеленной газете стояла бутылка водки и лежала какая-то закуска. Трое мужчин сидели на ступеньках. Двоих я знал, это были мои соседи с первого этажа, а третий, самый молодой из них, был мне незнаком. В подъезде было накурено и несло перегаром. Все трое были хорошо поддатыми. Соседи стали здороваться со мной и предлагали выпить вместе с ними. Я отказался и попросил пропустить меня. Незнакомый мне парень начал спрашивать, причем нагло как-то, кто я такой. Потом он поднялся и стал всматриваться в мое лицо. Соседи вроде пытались все перевести на шутку, но я понял, что у паренька «рога повылазили». Он оказался из тех, кто, подвыпив, начинает отыскивать врагов. Он обозвал меня каким-то неизвестным мне словом и схватил за ворот. Как только я почувствовал его руку у себя на груди, я хлестко нанес ему три удара правой в лицо. Это получилось автоматически. Его рука отпустила мой воротник и он, как мешок, завалился на бетонный пол. Из носа и рта хлынула кровь. Он был без сознания.

– Ну, че стоим? – крикнул я мужикам. – Тащите воду и полотенце.

Я поднял паренька, посадил на ступеньку и запрокинул его голову вверх. Все лицо его было в крови. После отливания холодной водой в его глазах не осталось никакой агрессивности. Он растерянно смотрел по сторонам и прижимал к носу смоченное холодной водой полотенце. Я выматерился и поднялся к себе домой.

«Проклятый какой-то день! – думал я. – И этот еще. Откуда он взялся? Дурак чертов. Небось, завтра придет разбираться. Да и хрен с ним».

Но я всегда быстро остывал, и поэтому уже через час даже и не вспоминал о случившемся. Я представлял утреннею встречу с Маргаритой и думал о Гореве.

Когда я пошел выгуливать пса, в подъезде уже никого не было. Только следы крови на бетонном полу. После прогулки мы поужинали и, как обычно, разошлись по своим любимым местам.

Удобное кресло, в котором было так приятно сидеть, и мягкий разливающийся свет с узорчатыми тенями на стенах и на потолке, посапывания собаки, тепло и отдаленный шум дождя за окном – все это создавало ощущение уюта и расслабляло. Я взял с книжной полки Евангелие и стал читать. Я читал из Евангелия от Мафея притчу о талантах, и остановился на стихах: «Ибо у кого есть, тому и еще будет дано, и дано в изобилии. У того же, у кого нет, будет взято и то, что есть у него».

Я задумался над этими словами и стал размышлять.

– Что же нам всем дано? – Жизнь, – сказал я вслух. Каждому человеку что-то дано, и у каждого – свое. И независимо от того, малое или большое получил человек, главное – то, как он с этим обошелся, как он отвечал на каждую возможность и что он оставил после себя. Да, именно так, – подумал я и произнес вслух: «Бессмертный след на песке времени». В какой-то философской книге я прочитал эти слова и теперь они пришли мне на память. Я молодой, и от меня сейчас зависит, каким будет мое будущее, и как я поступлю с тем малым и большим, что мне отпущено. Вот Горев и его история. Что можно сказать о нем? Он говорил, что в его жизни настоящими и человеческими были те несколько лет, которые он провел со своей женой и детьми. По своей вине – как он говорил – он потерял самое дорогое в жизни. И с тех пор он живет только прошлым, а настоящее заливает пьянкой. Ну и что? Он сам во всем виноват. Но мне ведь стало его жаль, и я назвал его хорошим мужиком, потому что почувствовал так. Потеряв все и растратив жизнь впустую, он никого ни в чем не обвиняет, а винит только себя. Он не жалеет себя и точно знает, что было хорошо в его жизни, а что плохо. И судьба тут не при чем. Например, Васька и Саня только тем и занимаются, что винят всех вокруг, да жалеют себя. Их тоже жаль, но нельзя почувствовать к ним уважения. С Горевым все по-другому. Хороший он мужик.

– Завтра подарю ему Евангелие, – решил я.

Я закрыл книгу, встал, выключил торшер и, не разбирая постель, завалился на диван, укрывшись теплым пледом, и произнес вслух: «Кемеровская 69, квартира четыре». И тут же заснул крепким сном.

На следующий день мы все собрались в доме толстяка и каждый получил, что ему причиталось. Саня с Васькой сразу ушли. А мы с Горевым, выйдя на улицу, долго еще стояли, мокли под дождем и разговаривали. Мы смотрели на недостроенный гараж.

– Если бы не погода, то уже скоро закончили бы, – сказал Горев, глядя на аккуратно и ровно выстроенные стены.

– Чем теперь займешься? – спросил я.

– Пока не знаю. С работой теперь туго. Да не пропаду, – бодро произнес он. Мне показалось, что он изменился после вчерашнего разговора. – Жить будем! – улыбнувшись, добавил он.

– Ну, давай, будь здоров! – и протянул мне руку.

– Постой, Витя. Я хотел спросить тебя. Ты в Бога веришь? – немного смущаясь, сам не зная, отчего, спросил я.

Он удивленно посмотрел на меня и сказал:

– Не знаю. Что-то наверно есть. И, хотя мы и жили при коммунизме, я всегда думал что что-то есть над всей этой жизнью.

Я достал из внутреннего карманы куртки Евангелие и дал ему.

– Иисус и Его история! – сказал он, рассматривая книжку. – Спасибо!

И мы еще раз пожали друг другу руки и разошлись. Я был доволен тем, как мы расстались.




4


Еще какое-то время моросили дожди, а потом внезапно ветер разогнал тучи, и выглянуло солнце. На улице уже стоял легкий морозец, и в воздухе пахло снегом. Лужи покрылись льдом, и было скользко ходить по дорогам.

Я начал планировать свое будущее и стал заниматься, готовясь к вступительным экзаменам в институт. Несколько раз навещал родителей вместе со Жгучим.

Мы стали встречаться с Маргаритой и хорошо проводили время.

Я записался в кружок английского языка и возобновил свои тренировки по боксу. Однажды я даже выступил на ежегодно проводимом турнире и занял второе место по области. Когда я поднимался на ринг, я не боялся, потому что в зале сидели мой отец и моя девушка.

В одну из суббот нас с Маргаритой пригласил на день рождения один мой приятель. Мы купили ему в подарок наручные часы и отправились в гости. Когда мы ехали в автобусе, то проезжали тот район, где я работал с мужиками. И мне вспомнился Виктор Горев. Интересно, что он сейчас делает?

Я предложил Маргарите выйти на следующей остановке и пройтись немного пешком через квартал хрущевских коробок, где, наверное, жил Виктор Горев.

Мы вышли из автобуса и, взявшись за руки, пошли через дворы старых пятиэтажек. Она крепко сжимала мою руку, боясь поскользнуться.

И вот, фигура у одного из подъездов еще издалека показалась мне знакомой. Человек направлялся нам навстречу и смотрел себе под ноги. Когда мы поравнялись, я его узнал. Это был Васька, тот самый, который работал у Бадри на стройке. Он уже проходил мимо, совсем не замечая нас, когда я его окликнул.

– Эй, Вася здорово! – крикнул ему я.

Он обернулся и, остановившись, сосредоточенно смотрел на меня, так, как обычно смотрят подвыпившие люди. Потом, улыбаясь беззубым своим ртом, он подошел к нам.

– Ты че здесь гуляешь? Здорово! – С трудом промямлил он и стал разглядывать нас своими бегающими узкими глазами.

– Вася, да ты совсем на бровях! Как поживаешь?

– Как? Да никак! – почти выкрикивая, ответил он заплетающимся языком. – Вот Сашку ищу. Ты его не встречал?

– Нет, с тех пор я никого из вас не видел. Как Витя поживает?

– Какой Витя? – промычал он и вопросительно посмотрел на меня.

– Во дает! Ну, Витя Горев!

– Рыжий, что ли?

– Ну да!

– А, Рыжий. Рыжий умер, – покачивая головой, сказал он.

– Как – умер? Когда?

Я почувствовал, как меня бросило в жар и стало тяжело дышать.

– Десять дней назад похоронили. Печень его доконала. Рак у него был.

Васька еще что то-говорил, но я уже не слушал его и, снова взяв за руку Маргариту, пошел.

– Ты чего, Андрей? – с напуганным лицом спросила меня Маргарита. – Ты весь бледный. Он, этот Виктор, он что, был твоим другом?

– Я потому как-нибудь расскажу тебе. Хорошо? – ответил я и почувствовал, как что-то сдавливает мне горло и становится тяжело говорить. – Малыш, давай вернемся домой. Не хочу я сейчас никаких праздников. Домой хочу.

Она остановилась передо мной, крепко обняла и поцеловала в губы.

– А мне можно побыть с тобой? – тихо спросила она.

– Конечно, – ответил я.

Мы вернулись ко мне домой и я весь вечер провалялся на диване, нехотя поддерживая разговор. Маргарита приготовила ужин и прогуляла Жгучего. Я не стал ничего есть, потому что не мог проглотить ни даже маленького кусочка.

Поздно вечером я проводил ее домой и, вернувшись к себе, лег на диван и пытался заснуть. В голову лезли разные мысли, я не мог расслабиться и постоянно ворочался. Я не знаю, что я чувствовал. То ли мне было жалко Горева, или мне было просто страшно. Наверное, и то, и другое. Почти всю ночь я лежал и думал о Гореве, о смерти, о своих родителях, о Маргарите, о себе и даже о своей собаке. Я думал о том, что когда-нибудь нас всех не станет. Я вспоминал погибшего в уличной разборке друга, вспоминал всех моих умерших родственников и знакомых. «Смерть, – думал я, – к ней нельзя привыкнуть. Она как вор, обирает до нитки. Все забирает. И все бессмысленно. Зачем стараться жить? Зачем трудиться? Зачем любить? Ведь я тоже умру, как и все остальные. Я редко об этом думал раньше, но сейчас мне казалось, что смерть реальнее самой жизни. Она дышит мне в затылок. «Не спрашивай, по ком звонит колокол; он звонит по тебе». Да, ты прав Джон Донн. Но ведь ты также написал, дерзко написал: «Смерть, не возносись!».

И вот она – судьба, одна, общая для всех – Смерть. Ну, и что? Горев работал, у него была семья и несколько лет счастливой жизни. А потом – пьянство и смерть. Вот и вся жизнь. Ерунда какая-то. Абсурд и бессмыслица. Да, но он же дорожил этими недолгими моментами счастья. Он жалел обо всем, кроме этих нескольких лет. Значит, они были, они и остались. Он только ими и жил. А это и есть жизнь. И если есть такая штука, как вечность, значит, все это имеет смысл. Не все было впустую даже в такой жизни, как у Горева. Была женщина, была любовь, дети. Сколько, поди-ка, было прекрасных дней и волшебных ночей. Нет, ничего невозможно потерять, нет такой силы, которая смогла бы отнять у меня мой первый снег и первый поцелуй. Ничто не теряется!

Я не заметил, как уснул. И мне приснился Виктор Горев. Он улыбался мне. Мне показалось, что он выглядит счастливым, здоровым и молодым. Я увидел его таким, каким не видел при жизни. На его лице был румянец, глаза весело смотрели на меня. Он ничего не говорил, просто смотрел на меня и улыбался. И не было никакой смерти, и я не чувствовал страха.

Утром меня разбудил доносящийся из кухни шум. Пахло чем-то вкусным. Жгучий гремел своей чашкой, что-то аппетитно поедая. По голосам я узнал родителей и сестренку Аню. Я чувствовал себя бодрым и отдохнувшим, и не было уже никакой тяжести в груди. Я тихонько встал, оделся и вышел на кухню.

– А! Родители заявились! – сказал я, шутя, и, подойдя к матери, поцеловал ее. Потом поцеловал сестру и по-мужски, за руку, поздоровался с отцом.

– А мы все ждали, когда ты проснешься, и не хотели тебя будить. Ты так сладко спал, – сказала мама.

– Да. Мне приснился хороший сон, – ответил я и подошел к окну.

– С первым снегом тебя сынок!

– Жгучий, гулять! – закричал я.

Пес бросил свою чашку и громко залаял. А я пошел к себе в комнату и быстро оделся по-зимнему.

– Ты позавтракай сначала, – предложила мама.

– Нет, я не хочу ничего пропустить. Это ведь первый снег! – возразил я и начал обуваться. Родители вышли в коридор, наблюдая за мною.

– Ты уже решил, чем займешься? – строго спросил отец.

– Да папа, я отучусь в институте и стану учителем истории.

Они удивленно переглянулись.

Мы со Жгучим быстро выбежали из подъезда. На улице было кругом белым-бело. Свежий морозный воздух бодрил, мне хотелось двигаться. Я отобрал у пса палку, которую он уже успел где-то откопать и побежал в парк. Жгучий не любил, когда у него что-нибудь отбирали, и побежал за мной, громко лая, а я перебрасывал палку из одной руки в другую. Я изворачивался, как только мог, а потом, что было сил, зашвырнул ее далеко вперед. Я остановился и глубоко дышал. В парке было тихо. Деревья стояли голые и застывшие, как на картине. Везде лежал белый снег. Он искрился и ослеплял, и когда я закрывал глаза, то видел улыбающееся лицо Виктора Горева.




 

 


Рассылки Subscribe.Ru
Подписаться на NewLit.ru

 
 
 
 
 
  Интересные биографии знаменитых учёных, писателей, правителей и полководцев
 

 

Новости Авторы Проза Статьи Форум Карта
О проекте Цитаты Поэзия Интервью Галерея Разное
На Главную
  • При перепечатке ссылайтесь на NewLit.ru
  • Copyright © 2001 – 2006 "Новая Литература"
  • e-mail: NewLit@NewLit.ru
  • Рейтинг@Mail.ru
    Поиск