Еще один прекрасно-идиотский вечер. За окном жидкая зима, лужи вместо пушистых сугробов и дождь вместо мягкого снега. Люди снуют туда-сюда, хлопают подъездные двери, включается и выключается свет в окнах соседнего дома, подъезжают и останавливаются на ночную парковку тени-автомобили.

Тоска…

Макс в старых джинсах с раскрытой книжкой сидит на полу, у батареи центрального отопления, греет спину – в комнате температура плюс пятнадцать и ханыжного вида сантехники не обещают больше. Мама вяжет. Металлические спицы так и мелькают в ее руках и горловина будущего свитера уже почти готова. Она в зеленом халате, в белых волосах бигуди, лицо покрыто толстым слоем косметической маски, прямо как замумифицировано живительным бальзамом. Старая развалина телевизор настроен на что-то затянувшийся бразильский сериал по первому национальному, мама – Лидия Степановна – регулярно отрывает взгляд от вязания и устремляет его в экран.

– Мам, он снова сегодня придет?

– Ты про Сергея Ивановича? Да. Он обещался зайти. Уже должен быть.

Лидия Степановна, слегка полноватая матрена, остановила манипуляцию со спицами, посмотрела на мерцающий экран и медленно повернулась к сыну.

– Мам, я что-то не совсем понимаю… Он что – мечта твоей жизни?

– Максим, мы с тобой уже говорили. Мне 42 года. Лучше…

– Лучше быть одному, чем с кем попало, – перебил парень.

– Лучше я себе не найду. А Сергей Иванович вовсе не такой уж и плохой. Ну, может не очень он…

Лидия Степановна замялась, подбирая правильное слово.

– Не очень интеллигентный. Но в целом! Пьет и курит мало. Деньги в дом приносит. Ну, подумаешь, дал мне пощечину за то, что опоздала от подруги. Тебя дома тоже не было, вот он и разозлился, что целый час на улице ждал меня, чтобы внутрь попасть. Я ведь старуха уже. Думаешь, мне хочется на старости лет одной оставаться? Ты, небось, скоро женишься, заведешь себе детей, а я одна в этом доме. Умом тронусь.

– Не женюсь, – с какой-то мрачной уверенностью заявил Макс, усмехаясь и взлохмачивая рукой черные волосы.

Он снова погрузился в книгу.

– Как знать, как знать. Тебе восемнадцать. В твои годы я уже с твоим отцом в походы ходила, – и Лидия Степановна криво, мечтательно улыбнулась, – как знать…

Она работала воспитателем в детском садике за мизерный, крохотный оклад. Должность не лишена приятных моментов, но проблем гораздо больше. Вечно орущие чужие дети, дневной сон, обед, методисты с сумасшедшими программами. Напряженная и добросовестная работа добавила морщин на без того постаревшее, когда-то очень симпатичное лицо. Младший воспитатель, Верочка, только что окончившая пединститут и устроившаяся в этот дурдом по чьей-то проекции, не выдержала и трех месяцев.

– Лучше не базар, хот-доги продавать, – категорично заявила она, забирая трудовую книжку. Ей было легко. У нее отец, мать, компьютерный брат, и муж – без пяти минут дипломированный переводчик. С голода не умрешь. А что делать одинокой женщине, только и умеющей, что вязать и подставлять горшки кричащим карапузам?

– Паршивое время, – сказала Лидия Степановна.

– Паршивые люди, – отозвался Макс.

Она стояла на остановке в ожидании автобуса, когда на нее случайно натолкнулся этот гражданин. Лет сорок пять на вид, в короткой куртке, в лисьей шапке на голове. Он был слегка подвыпившим. Наступив на ногу Лидии Степановны, он счел своим долгом извиниться и попросил для этого телефон. И странное дело – надежда на ту самую единственную Встречу убила страх и обычную в таких случаях «Я на улицах не знакомлюсь, извините» – фразу. Лидия Степановна без колебаний нацарапала свой номер на обратной стороне пачки «Примы» без фильтра. Подвыпивший гражданин позвонил на следующий день с предложением встретиться. Его звали Сергей Иванович, он работал охранником на заводе и в отличие от всех маминых предыдущих мужчин, был холост.

– Он дает нам деньги, – еще раз сказала Лидия Степановна, с укором посмотрев на сына, углубившегося в изучение учебника по социологии.

Дважды раздался дверной звонок.

– Максим, открой. Я крем смою – попросила мама, быстро отбрасывая прочь вязание. Она потянулась за полотенцем и пачкой тампонов для очистки лица. Максим нехотя закрыл книжку и поплелся в коридор. Открылась дверь и явила мокрого от снега-дождя Сергея Ивановича. Он всегда звонил дважды, придавая этим своему приходу некую загадочность и уникальность.

– Здоровченко, Максимыч! – переступил порог Сергей Иванович. Охранник представлял собой худого щепковатого мужчину среднего роста с непомерно маленьким серьезным личиком, похожим на печеную картофелину. Под маленьким лобиком шевелились маленькие брови, под ними бегали маленькие близкопосаженные глазки, под маленьким носиком иногда открывался и закрывался маленький ротик с маленькими зубками.

– Хай, – устало выдавил из себя парень и крикнул вглубь квартиры: – Мам, Сергей Иванович пришел. Проходите, она там.

– Спасибо, спасибо… Как делишки? Как учеба? Что нового? – Сергей Иванович кряхтя стащил с себя куртку, встряхнул ее и повесил на вбитый в стену гвоздь.

Заставить его улыбнуться было делом невозможным. Он только подхахатывал.

– Да ничего. Вот завтра у нас диспут по вопросам социологических ис…

– Лидочка! – не дослушав монолог молодого человека, Сергей Иванович вошел в комнату, широким театральным жестом распахивая дверь, ожидая, пожалуй, по-меньшей мере «Барин, барин приехал!». Мама переоделась и поменяла внешний вид со скоростью новобранца в армии – теперь на ней сидело элегантное платье бирюзовых цветов, бигуди были спрятаны в глубины шифоньера, маска смыта.

– Да, это… Социологических исследований… – покривился Макс.

Заварив себе чай, он отправился в свою комнату. Это было его королевство. Поостынь, мама, здесь мои порядки и правила. Одну стену целиком и полностью покрывали постеры журнала Cool, две томных брюнетки из Playboy и до неприличия здоровый плакат группы Metallica. На противоположной стене висели книжные полки: старые, с плохо двигающимися стеклами и стоящими перед книгами фотографиями. На узкой, как тюремные нары, кровати валялась гитара без шестой струны, на подоконнике за зелеными шторами стоял кассетник.

– Черт, скорей бы завтра… – поставил Макс чай на стол, раздвинув целые пласты конспектов и учебников. На столе, да и в комнате действовало одно правило, а именно – никаких правил. Здесь царил постоянный рабочий беспорядок. Макс включил магнитофон – что-то сонное, блюзовое и, погасив лампу, уселся на подоконнике.

Двор между двумя многоэтажками затихал, готовясь ко сну. Людей становилось все меньше и меньше, горящих окон все больше и больше, а ночь все уверенней накрывала город своим грязно-серым плащом. Каждый вечер одно и тоже. Просто удивительно, как до сих пор люди не попрыгали с крыш со скуки и однообразия. Наблюдая со своего девятого этажа за суетящимся внизу муравейником, Максим иногда представлял себя Богом. Совсем нетрудно – чуточку воображения. Он смотрел и представлял, чем эти люди занимаются. Вот этот, например, с коляской, должно быть, молодой папа. У него дома готов ужин, жена гладит ему рубашку на завтра и поминутно выглядывает в окно, высматривая мужа. Они редко ссорятся, а когда это все-таки происходит – то занимаются любовью и мирятся. А эта толстая тетка с сумкой – почтальон. Она идет с работы. На нее накричала заведующая, но у нее все равно хорошее настроение. Ее сын получил работу в хозяйственном магазине продавцом масляных красок. А эта девчонка пришла в гости. Здесь живет ее брат – ну, скажем, на третьем этаже, – музыкант в ресторанном оркестре, хороший музыкант. Все свое свободное время он репетирует или прогуливается с собакой неопределенной породы вокруг этого дома. Музыкант. Музыка.

– Для меня музыка – это все, – брякнул Макс за столом во время паузы между длинной речью Сергея Ивановича про особенности работы стражем на заводе РТИ. Этот разговор имел место месяц-полтора назад. – Если я не покупаю парочку новых кассет в месяц, я не могу нормально жить.

Без того перманентно горячая атмосфера на кухне накалилась.

– Да? – хмуро переспросил Сергей Иванович. Ложка с куском голубца вопросительно застыла в воздухе.

– Конечно. Каждая группа создает свой мир, передает мироощущение, свое внутреннее…

– Слышь, музыкант, а где ты бабки, где ты бабки берешь? Я че хочу сказать? Я хочу сказать, ты ж пока студент, нигде не работаешь? Так где?

– Мама дает, – развел руками Макс. Что тут непонятного?

– Так. Мамка. А мамке даю я. Так получается, я пашу на этом заводе на твои дурацкие кассеты с оперетками? Так получается, да? Рискую своим местом, пропуская ворюг ради этих твоих опереток с визгом и криком?

– Сереженька, успокойся! – защебетала мама, пытаясь остудить пыл будущего отчима. – Он пошутил. Он берет деньги со стипендии и из копилки. Да, Максим? Ведь, правда? Скажи лучше, как там…

Тогда конфликт был замят, но впоследствии Сергей Иванович несколько раз скрыто упрекал Макса за то, что тот живет за его счет, поскольку заработной платы Лидии Степановны хватало едва лишь на квартплату и хлеб.

– Никогда больше не упоминай про деньги в его присутствии, – попросила после мама, с упреком глядя в спину моющего посуду Макса.

Они вдвоем сюсюкаются в комнате, а он сидит на подоконнике и пьет чай. Архетип одиночества. Да, он один. Мать отгородилась от него условной стеной – все ее силы направлены сейчас на удержание последнего кавалера около себя, казалось, она даже сознательно поглупела, чтобы снизойти до уровня не шибко умного охранника. Что же касается самого Сергея Ивановича, то в его лице искать друга или просто вежливое участие/понимание было бесполезно. Унитаз в общественной уборной на вокзале был более приветлив.

Раньше у Макса был друг. Его звали Артем, сосед, живущий на три этажа ниже в этом же подъезде. Они дружили с детства. Артем поступал в Днепропетровский университет на исторический факультет, но то ли приемная комиссия не увидела в нем будущего историка, то ли взятку большую запросили, то ли он просто засыпался на одном из экзаменов – результат был тот, что в сентябре этого года его забрали в армию. Он так и не сказал, почему не стал студентом.

Писал ему редко. Макс всюду таскал за собой эти, как правило, очень короткие, неразборчиво написанные письма. Потом по углам бумага конверта изнашивалась и письмо приходилось оставлять дома. Жаль. Оно приятно грело душу. Ты не один…

Вечер одновременно летит быстро, как камень, сброшенный с моста и медленно, как мед, который переливают из бочки в бочку. Наверное, это такие правила игры в одиночество: короткие долгие зимние вечера с пяти до одиннадцати, когда не хочется читать, писать, рисовать, играть на гитаре или видеть одно и тоже по телевизору. Время тоже в сговоре. Коварная стрелка словно знает, что ты смотришь на нее каждые пять минут, когда, когда же я смогу пойти в ванную, почистить зубы и лечь спать, чтобы утром повторить все опять?

Наконец, часы смилостивились. До встречи, тоска вечерняя и…

Здравствуй, тоска утренняя. Будильник звонко скомандовал «подъем». Настольный армейский прапорщик. Веселее. Артем, к примеру, уже два часа на ногах. Макс, дрожа от холода, вскочил и быстро оделся. За окном сырость, слякоть, соседний дом заволокло туманом, и теперь он похож на английский замок с привидениями. Мама уже на кухне. Она слушает радио и жарит себе омлет.

– Королевский Роял с сыром, – слабо, затуманенно улыбается она. Глаза сонно щурятся, выражая доступную мысль «Ой, дорогие мои. Вы знаете, я еще в постели».

– Угу. С добрым тебя… – также сонно выжал из себя сын. Проглотив бутерброд с сыром и запив его остывшим кофе, он схватил сумку, взял в гостинной забытый вчера учебник по социологии и выскочил на улицу. Сергей Иванович сладко спит, открыв рот, как оперный певец и выставив худые волосатые ножки, эдакий хоббит-скряга, из-под одеяла. Рядом на подушке еще виднелся отпечаток головы Лидии Степановны. Глядя на него, Максу вдруг стало до омерзения противно. Нет, не банальная сыновья ревность, нет. Черт, как жаль, что сегодня не его, Сергея Ивановича, смена и, скорее всего, он будет дрыхнуть до полудня.

В троллейбусах большинство по утрам досыпают. Лица суровы, как каменные монументы с островов Пасхи. Контроллер-попрошайка, всегда злой на весь белый свет, собирает дань за проезд, раскачиваясь на широко расставленных ногах. Не контроллер, а бывалый морской волк, всю жизнь бороздивший океаны. Макс плюхнулся в кресло, махнул проездным, и подобно упомянутому большинству, погрузился в дебри самосозерцания. Летом, не сейчас, он всегда надевал черные солнцезащитные очки.

Рядом села девушка лет двадцати пяти, она оценивающе поглядела на своего соседа и отвернулась к противоположному окну.

Женщины. В них тоже была проблема. Несмотря на свои почти восемнадцать, Макс все еще оставался девственником. Какие-то жуткие комплексы делали окружающих женщин злобными, неприветливыми существами. Едва он начинал разговаривать с представительницей слабого пола, его лоб покрывался испариной, сердце грозило выпрыгнуть прочь, а язык переставал слушаться, заплетался и отказывался произносить даже самые простые с точки зрения фонетики фразы. Банально. Разумеется, все эти симптомы имели место на фоне вполне нормальной для мужчины физиономии. Бывшие одноклассники останавливали его на улицах и говорили. В их лексиконе появились новые слова: «секс», «куннилинг», «по-залету», «отминетила» и т.п. образчики субкультуры. Они расспрашивали. Ты все один? Где твоя девчонка? Что она умеет? И чтобы не выглядеть в их глазах отсталым архаизмом, Макс придумал себе подружку, благо воображение работало как надо, дочь отставного военного, одиннадцатиклассница, рыжие волосы и родинка на подбородке. Теперь он смело описывал ее своим знакомым.

Но не зацикливался на этом. Что-то доброе, надеющееся внутри Макса уверяло, что будет праздник и на его улице. Что все недовольство своим видом исчезнет со временем. Что найдется в этом либо в другом городе человек, который сможет разделить его фантастически громадный внутренний мир…

Проехав несколько остановок и чуть не пропустив свою, Макс поднялся и не глядя на соседку, вышел, неуклюже наступая кому-то на ноги. Красотка наверняка вообразила его ужасным гордецом. Плевать. Слившись с толпой студентов, он направился к своей alma mater.

Сельскохозяйственный институт снаружи походил как минимум на академию наук. Шикарное здание белого цвета с гигантскими колоннами и, внутри, большими аудиториями, высокими потолками, массивными партами времен старославянских школ. Многие классы были настолько темны и мрачны, что казалось, вот-вот войдет поп с розгами и начнет шлепать нерадивых и ленивых учеников своих за невыученный Закон Божий. Большинство студентов – приезжие из сел и дети колхозных магнатов. Не самое лучшее место для полноценного общения нашему герою.

– Мои любимые писатели – Диккенс и Толкиен, – попробовал завязать знакомство Макс с наиболее интеллектоподобным студентом своей группы еще на линейке второго сентября.

– Шо дикен, шо толкин – один хрен. Я болію за «Шахтар», – ответил этот уникум на полном серьезе. Был соблазн предположить, что Диккенс для него являлся полузащитником «Манчестер Юнайтед», а Толкиен – пока сидящим на замене форвардом, скажем «Арсенала».

Больше Макс не делал попыток пойти на сближение с коллективом, он стал жить своей жизнью, а группа экономистов ФЭМ-19 своей. Обычно человек с более-менее общительным характером способен примириться с одиночеством, только если оно избавляет от общества тупых кретинов и идиотов. Так и произошло. Став одиночкой, не участвующей в многочисленных попойках, обсуждениях преимуществ одной машины перед другой и постоянный перекурах в сортире с невообразимым количеством нецензурщины, Макс понял, что так легче.

Правда, его иногда поддевали школьными шуточками: то мелом стул натрут, то тряпку грязную в сумку засунут, то скомканным листком бумаги на паре запустят. Макс старался не реагировать. Игра шла в одни ворота. Впрочем, видя его полное безразличие, команда соперников постепенно ослабила давление.

– Мам, я не хочу идти в эту свинопасню, – после неудачно сданных экзаменов в Киевский институт имени Драгоманова, факультет филологии, Макс уперся рогом, не желая и слушать не только про специальность, связанную с сельским хозяйством, но и вообще про факт учебы в родном городе.

– А в армию хочешь? Сергей Иванович уже заплатил большую взятку в деканат. Ты пойдешь вне конкурса. И помни – сотни молодых людей умирают от зависти к тебе. Ты уже студент, это звучит гордо.

Эх, мама была настроена категорично…

Мечта об учебе в Киеве, розовая мечта любого рядового жителя-провинциала близлежащих столице маленьких городов, больших сел и ПГТ, лопнула, как знаменитый трест О` Генри. Прощай, Хрещатик, Днепр, Андреевский спуск, библиотека Вернадского, Республиканский стадион и рок-концерты на Контрактовой площади. Здравствуй, опостылая Белая Церковь, массив Леваневского, грязная Рось, развалюха-троллейбус, статистика растениеводства, тридцать три кабака на каждый район и вконец обнищавший театр имени Саксаганского.

Пары летят.

Профессора сменяют доцентов, наглядные пособия превращаются в цветные карты и диаграммы, иногда группа вскакивает с места, и, подобно стаду баранов переходит на другое пастбище. Макс стоически переносит ненавистные лекции. Мысли его заняты своей комнатой, книгами за пыльными стеклами. Он путешествует по Аляске вместе с Джеком Лондоном, защищает Эсмеральду вместе с Квазимодо, охотится за Моби Диком вместе с эксцентричным капитаном Ахавом, следит за ужасающим превращением героя Кафки.

И так повторяется пять дней в неделю. Иногда семинары, зачеты, диспуты – как сегодня, например, хоть какое-то разнообразие. Странно, но Макс ждет выходных все эти пять дней, а когда долгожданные суббота и воскресение подходят, его единственным желанием становиться побыстрее перескочить их. Почему-то именно на выходные появляется страшное ощущение бесцельности собственной жизни и острее чувствуется одиночество в паре с непониманием остальных…

Мама постепенно стала меркантильной, как и отчим. Они поженились в конце января. Новый год в их компании был незабываемым. Скучнее могло быть только в чопорной Англии пару столетий назад.

– Мам, я песню написал, – как-то вечером, когда была смена Сергея Ивановича, застенчиво сказал Макс, – хочешь, сыграю?

И сыграл. На гитаре без шестой струны.

– Знаешь, неплохо. Ох. Только кому это нужно, – всплеснула руками мама, – если бы продать ее. А то как слова ладненько идут.

– Не, а смысл, сам текст? Как тебе?

– А я что, понимаю? Нормально вроде…

Тон, каким эти слова были сказаны, не располагал к дальнейшим расспросам. Макс пожал плечами, взял гитару, листик в клеточку с каракулями и ушел к себе в комнату. На диване лежал начатый томик Булгакова, ночь обещала быть долгой и бессонной.

– Забери меня… – на следующий вечер сидел он на любимом подоконнике, глядя на фиолетовое небо со звездами, без единого облачка. На кухне слышались пьяные голоса – к Сергею Ивановичу пришли коллеги по работе, отмечать повышение зарплаты. – Забери меня к себе. Кем угодно – шутом Бегемотом, Азазелло или Фаготом. Только забери. Я больше не могу…

– Пдем, Максмыч, слабаешь чёй-то на гитаррре, – панибратски просил пару минут назад Сергей Иванович, дыша горьким и тошнотворным, – пдем, мля, че ты как неживой?

А сейчас он говорил вслух сам с собой. В основном для того, чтобы дать проверку мыслям, дескать, все ли они в порядке? Все ли они под крышей? Звезды и луна, взирающие с неба уже тысячи лет, холодное небо и тьма, абсолютно равнодушные к короткой жизни человека, по-прежнему молчали. Луна с его окна была видна только в конце зимы – начале весны. Летние полнолуния он встречал у Артема на балконе. Они курили понарошку, набирая в рот дым и важно выпуская его обратно. При этом вполне серьезно обсуждали достоинства одних марок перед другими. А потом думали, печально глядя на блюдце спутника планеты. Сколько людей вот так поднимали свои глаза наверх в поисках ответов? А сколько поднимают сейчас? А сколько будут?

Время бежало. Зима быстро шла к концу. Неделя, вторая, тут и весна. Зачастили оттепели, укоротились юбки, вернулись птицы. Макс запустил учебу. С трудом сдав зимнюю сессию на тройки и совершенно не думая про летнюю, он забросил конспекты в самый дальний угол – как своего рабочего стола, так и своего подсознания. Книги, интересные, живые, завладели им. И поистине: лучшее лекарство от обыденности этого мира – погрузиться с головой в мир другой, бумажно-книжный. Он читал запоем много и все подряд, мешая классиков, исторические романы, криминальное чтиво, фэнтази, пьесы, приключения.

– Забери меня… – повторял он каждый вечер, сверля звезды взглядом.

По залитым весенним солнцем улицам он гулял, получая дичайшее удовольствие от появляющейся в последнее время все чаще и чаще самодостаточности. Он бессовестно игнорировал занятия, просиживая в парке Петровского с книгой, пивом и парой беляшей. Если в плэйере были свежие батарейки, окружающее воспринималось большим видеоклипом. Но ближе к вечеру это чувство радости от жизни затихало, он возвращался в свою комнату, келью, видел мать, отчима, ел, пил, опять читал, если было настроение, и молился темному небу, ярким звездам и белой луне, когда его не было.

– Забери меня… Забери…

Он по-прежнему был один. Присылаемые раз в месяц письма из Луцка, где служил Артем, лишь на несколько дней лишали его ощущения безнадежно глухих стен вокруг. А еще он познакомился с девушкой. Оба сидели в парке и читали одну и ту же газету «Я – молодой». Разве не повод познакомиться? Марина была полной, и полнота ее портила. Но какой незаурядный ум, какая широта мышления, объем знаний – при работе продавца пива! Они иногда сталкивались в парке, на улице – город-то маленький – болтали, спорили, хохотали без каких-либо половых притязаний. Но потом она исчезла. Макс пытался разыскать ее, но безуспешно и таким образом, снова остался в одиночестве.

– Забери меня, – шептал он, лбом прислоняясь к холодному стеклу окна, – забери…

И отчаянно летели вниз белые самолетики из бумаги в клеточку с глупыми стихами…

Однажды вечером мама зашла в его комнату, громко шлепая тапочками по линолеуму и зевая, позвала:

– Максим! Я слышала какой-то треск. Это у тебя? Там по телевизору «Зимнюю вишню» показывают, а я канал найти не могу. Сергей Иванович тоже настроить не может. Ты…

Ее поразила непривычная пустота кровати, убранный стол – вечная помойка из бумаги, порядок в комнате, и самое главное – отсутствие Максима на месте, хотя полчаса назад он ужинал и собирался провести весь вечер за книгой. Как и всегда. Окно было открыто, весенний ветерок развевал шторы, и Лидия Степановна поспешила его закрыть – все-таки не так уж и тепло на улице.

– Мама родная. А ну, брысь отсюда! – На подоконнике за магнитофоном спокойно сидел маленький черный котенок, большими глазами смотрящий на Лидию Степановну. Она не любила представителей семейства кошачьих. С приобретенным в детском садике командным железом в голосе, она строго повторила: – Кис-кис! Кыш! Брысь отсюда!

Котенок посмотрел вниз, словно раздумывая, а не сигануть ли ему вниз.

– Брысь! – еще раз раздраженно повторила Лидия Степановна, топая ножкой. – Максим! Я же запретила тебе приносить животных домой! Максим?

Котенок лениво спрыгнул на пол и прошмыгнул мимо ног женщины в узкую щель между дверью и косяком. А в прихожей протяжно мяукнул. Лидия Степановна, тихо ругаясь, проследовала за животным и открыла дверь, клацнув замком и сняв цепочку. Котенок исчез на лестничной клетке.

– Ишь, хвостатая дрянь, дорогу уже выучила! Максим! Я же говорила – никаких животных дома! Я выгнала твоего кота. Пшел! Брысь!

Дверь захлопнулась. Лидия Степановна с негодованием поморщилась, запахнула бессменный зеленый халат, и, проверив рукой, на месте ли бигуди, вернулась в комнату.

– Максим! Послушай, детка, настрой мне…

Она обошла все три комнаты, включая везде свет и даже заглядывая под кровати и в шкафы – хотя ее сын не был склонен к таким шуткам. Нескольких минут хватило, чтобы понять, что Максима нет дома. Сергей Иванович проверил еще раз и развел руками. Утром он позвонил в милицию.

– Да не волнуйтесь вы так. Он ушел, а вы просто не услышали, – успокаивал толстый, как глобус участковый, обводя комнату парня равнодушными глазами, – как оно бывает? Затянувшийся банкет, день рождения друзей. Где он проводил свободное время?

– Я не знаю… У него не было друзей, – всхлипывая, отозвалась мама в неснятых до сих пор бигудях, – он один. Он всегда был один…

Теперь у нее появилась привычка подолгу смотреть в окно вечерами. Вот уже год после внезапного и таинственного исчезновения сына она делает это каждый вечер. Лидия Степановна смотрит на двор, на останавливающиеся на ночную парковку машины, на молодого человека с белой коляской, на зажигающиеся и гаснущиеся окна. Иногда – очень редко – на крыше соседнего дома появляется темный силуэт кошки. Он всегда сидит у антенны и, как кажется Лидии Степановне, смотрит прямо в окна их несчастной квартиры. Ничего странного Лидия Степановна в этом не видит. Нет необычного и в том, что кошка – или кот? – приходит только вечером, на закате. И уж конечно ничего нет непонятного в том, что животное это постоянно одно. Ведь кошки любят одиночество. Они тоже одни.

Всегда одни…