Посвящается К.Т.П., чья забота и любовь превышает страдание и сострадание…

На подоконнике стоял букет из опавших листьев тополя, таких больших, что они даже и не думали проваливаться в столь огромную вазу. Их принесла Аксинья. Больничная палата была чиста, как руки матери. В палате стоял запах лекарств, этот запах знаком каждому с рождения, с детства. Стоит его вдохнуть и тут же появляется легкая слабость в ногах.

– И всё же есть в этом букете что-то угнетающее, а что, я до сих пор не могу понять, – упираясь всем своим телом в подушку, говорил Арсений.

– Наверное, то, что они опали, – стараясь не глядеть в глаза Арсению, отвечала Аксинья.

Жизнь пятнадцатилетнего мальчика изменилась, когда он почувствовал, что ноги его не слушаются. Дни проходили мучительно долго. Врачи, уже не зная на что им надеяться, ничего не говорили; а близкие то и дело спрашивали, и всё как бы ждали ответа, который им хотелось услыхать. Мальчик же не поправлялся и лучше ему не становилось.

В палате Арсения была тишина. Пауза между Арсением и Аксиньей постепенно переходила в вечность.

– Ну, тогда я приду завтра. Ладно? В это же время. Хорошо? – наконец-то произнесла Аксинья.

– Ты точно придёшь? – подтянув больничное одеяло до подбородка худенькими руками, спросил Арсений.

– Конечно, – слегка смутившись, отвечала ему Аксинья. – Если хочешь, я могу придти с твоими одноклассниками? Хочешь?

– Нет. Приходи лучше сама. Очень прошу, приходи.

Что-то защемило в сердце у Аксиньи, впервые она поняла, что кто-то в ней нуждается, нуждается в её заботе. Она коснулась губами его бледного лба. Ещё раз сказала, что завтра обязательно придёт и уже нехотя, ушла. Арсений накрылся одеялом, из-под которого торчала только его нестриженная макушка, и оставленный в полном одиночестве подумал о подаренном ему поцелуе. И все же казалось ему, что это не выражение вежливости, а поцелуй дарованный любимому.

Прошла ещё неделя. Доктора огласили Арсению диагноз, из коего следовало, что ходить он будет не в силах, но организм молодой – всякое может случиться. В течение этой недели опали почти все листья с деревьев, по которым он больше не сможет пройти. Близкие выплакали все слёзы. А Аксинья всё так же продолжала навещать больного. Они сидели с ним в палате часами и разговаривали, иногда просто молчали оттого, что нечего было сказать, тогда воздух в палате становился особенно тяжёлым, и минуты молчания, казалось, были часами. Каждое посещение заканчивалось поцелуем в лоб, и этого поцелуя он снова ждал после каждого ухода Аксиньи.

Дни становились всё холоднее, ветер бродил сквозь голые ветви деревьев, солнце уже не так часто радовало своим присутствием. Поздняя осень.

Утром пришли два медбрата. Когда медсестра меняла постельное бельё они должны были перенести Арсения на кушетку. Один из медбратьев перенося его на кушетку, спросил, не больно ли он взял его ноги, Арсений ответил, что нет. На самом деле он не чувствовал боли, но разве мог медбрат, которого он видел впервые в жизни, знать это. Больничная постель была застелена, новые простыни слегка похрустывали, как будто были только с мороза и пахли морозом. На душе был холод.

Сегодня снова должна была придти Аксинья. Время шло мучительно долго. Он достал из тумбочки яблоко, которое было, будто отполировано и принялся его жевать.

Через некоторое время пришла Аксинья.

– Привет, – сказала она, задорно улыбаясь.

– Привет, – сказал Арсений, улыбнувшись ей в ответ.

– Ну, и как дела?

– Хорошо.

Арсений не знал, что говорить, да и Аксинья была в этом деле не очень мастеровита. «Наверное, стоит спросить, как у неё дела» думал про себя Арсений. Но спросил он совсем другое:

– А почему ты приходишь ко мне?

– Ты же просил, – после некоторого раздумья ответила Аксинья и покраснела.

– А если бы я не попросил, ты бы стала приходить?

Аксинья по-детски кивнула головой и ещё больше покраснела.

– Значит дело совсем не в том, что я тебя просил? – продолжал Арсений.

– Значит не в том.

– А в чём?

Аксинья не отвечала.

– Тебе меня жалко, – ответил он за неё. – Ты думаешь, что ко мне больше никто не будет ходить? А ведь и правда никто не будет. И всем меня жалко. Мне самому себя бывает жалко. И я бывает, накрою голову подушкой и кричу в неё. Я кричу не от боли в ногах, они у меня давно уже не болят. Но мне больно, очень больно. Не знаю, как объяснить. Я смотрю на тебя и мне хочется любить. Я люблю тебя. Но я, я прикован… Таких не любят, таких жалеют. И когда ты приходила снова и снова, я должен был сказать тебе, что мне больно, больно не стоять перед тобой, а лежать прикованным к кровати. Но за один твой поцелуй я готов был пересилить все муки, и спрашивал, постоянно спрашивал «ты придёшь?» – Арсений затих, испугавшись сам того, что сказал и посмотрел в сторону окна. Около него была Аксинья, она стояла всё время спиной к Арсению и сейчас не поворачивалась.

– Ты вправду думаешь, что я прихожу к тебе ради того, чтобы выделить очередную порцию сочувствия? Глупенький, – она кинулась к Арсению и, задыхаясь, начала целовать его. – Боже мой, какой ты глупенький. Я ведь люблю тебя. Слышишь? Люблю.

Они вмести плакали, и их детские слёзы катились по щекам.

– Может быть, хочешь яблоко? – наконец-то заговорил Арсений, утирая слёзы

– Давай! – сказала она, снова заревев.

Арсений потянулся к тумбочке и сквозь плач закричал:

– Ноги, ноги! О Боже, какая боль!