Боль расплавленным металлом текла по телу, проникая в каждую клетку, в каждый уголок мозга. Казалось что меня бросили в доменную печь. Я кричал на весь белый свет, умолял остановить этот кошмар, но меня никто не слышал. Постепенно сознание стало выплывать из этого огненного ада.
      - Бабка, иди скорей, твой жмурик зашевелился!
      Я попытался открыть глаза, и снова резкая боль заставила меня закричать. Хотя потом я узнал, что кричал про себя, а на самом деле это больше походило на крик придушенного котенка.
      - Иду, милые, бегу!
      Маленькая старушка, почти божий одуванчик, настолько невесомая, что казалось сквозняком в форточку вынесет, просеменила мимо двух здоровенных парней, развалившихся в мягких креслах, стоящих у дверей палаты.
      - Цыть, окаянные, разорались. Вот пожалуюсь Катерине Ивановне, что табачище жрете целыми днями прямо в горнице, ужо она вам задаст.
      - Да ладно, Варвара Степановна, - примирительно буркнул один из качков, - разве сами не понимаем.
      - Ну, а как понимаете, так и ступайте с Богом.
      Парни немедленно поднялись с кресел и, тихо затворив за собой двери палаты, вышли в коридор.
      - Ну что, сокол ты мой милый, отудобел, малость? А и лежи, лежи, и ничего не говори. Сейчас дохтур придет, посмотрит тебя, да и порадуешься вместе со мною, что оклемался ты.
      Тут в палату вошла медсестра, сделала укол и вышла. И все это молча, как робот. Боль постепенно начала отступать, унося с собой мутную завесу с моего сознания. Наконец, она пришла почти совсем, лишь изредка давая о себе знать редкими, хаотично разбросанными по телу булавочными уколами. Разум прояснился настолько, что я смог задать себе вопросы: где я, как сюда попал и что со мной случилось. Как меня зовут я знал: Егор Снегов. На первый вопрос ответ я нашел быстро, достаточно оглянуться вокруг. А вот остальные два мне предстояло выяснить. Какое-то чувство предсказывало мне: чем скорее это произойдет, тем лучше.
      - Вот и славно, вот и славно, соколик ты мой, теперь уж точно на поправку пойдешь, - приговаривала бабулька, и, наклонившись ко мне прямо к уху, озираясь вокруг, прошептала:
      - Соколяток-то твоих яхонтовых Павлуша досмотрит пока, поди чай сам знаешь, мужчина он сурьезный, надёжа. Сам скорее сгинет, а малых твоих никакому ворогу в обиду не даст.
      - Кто Вы, бабушка? - прохрипел я.
      - Батюшки светы, не признал, - охнула старушка, - Дак как же енто, милой, аль не помнишь Степанну то? Ведь это ж я, должница твоя, по гроб должница, заступник ты мой. Ведь от смертушки лютой - позорной уберег меня старую.
      Она всплеснула маленькими, высохшими ладошками и прижала их к лицу. Сухонькие старушечьи плечи, на вид как у девочки - подростка, мелко задрожали, из-под пальцев потекли два маленьких ручейка и она тихо, почти по-щенячьи, заскулила.
      - Загубили сатаны проклятые, разбили светлую головушку.
      Мне почему-то стало стыдно, больно и обидно от того, что я никак не мог вспомнить эту женщину, хотя смутное знание внутри меня подсказывало что мы с ней старые знакомые. Меня начал терзать вопрос: о каких это соколятках она мне говорила, и кто этот "сурьезный надёжа Паша"?
      Но расспросить ее в этот раз мне так и не удалось. В палату вошел высокий, статный мужчина, еще не старый, лет пятидесяти, пятидесяти пяти, с пышной, но уже вовсю белой шевелюрой. Это был врач.
      - Ну-с? Как тут наш больной?
      Варвара Степановна уже не скрываясь в голос запричитала:
      - Не признал меня сударик-то мой, доктор! Беда-то какая, горе необъятное!
      - Ну полноте, полноте голубушка, - успокаивает ее доктор, - это бывает при таких травмах.
      - Травмах? - подумал я.
      - Дак ведь он мне заместо сына родного стал, кровинушкой своей его зову, как же это можно, доктор, чтоб так над человеком издеваться, что он своих узнавать перестал! - чуть не кричала старушка.
      - Вот что, голубушка, - решительно повел ее к дверям врач, - идите сейчас же к Марине, Марину, медсестру нашу знаете?
      - Знаю, знаю милок, - откликнулась та.
      - Вот и скажите ей, что я велел Вам сделать укол, а то Вы и больного волнуете, и мне не даете делом заняться.
      - Поняла, поняла батюшка, - старушка живо выскользнула из палаты и притворила двери.

      - Нуте-с, голубчик, наконец-то Вы выкарабкались. Пусть не совсем пока, но уверен, самое страшное у Вас уже позади.
      Доктор, по манере обращения, по внешнему виду, производил впечатление врача сошедшего со страниц старых еще дореволюционных, русских романов. Умный, воспитанный, интеллигентный, все понимающий человек. Но более всего поражали его глаза, хотя и отчасти скрытые очками они светились, прямо-таки лучились каким-то необыкновенным и в то же время пронизывающим все естество светом. Казалось он видит меня насквозь, как под рентгеном и как это ни странно, от этого взгляда становилось спокойней на душе. Утихала совсем боль, и я почему-то сразу проникся к нему доверием хотя наверное таким и должен быть настоящий врач.
      - Доктор, что со мной, где я, в смысле в каком городе, как я сюда попал? Что это за охрана? Кого охраняют? И от кого? - выпалил я одним махом.
      - Ну-ну, голубчик, не все сразу. Сразу-то Вам и не осилить пока. Да и не волен я Вам, коль сами Вы не помните, открыть всего. И по медицинским показаниям, и по моральным. Да-с. Слово дал. И никто Вам, по крайней мере сейчас, не скажет, и не расспрашивайте. Одно могу Вам сказать. Охрана эта для Вас благо, хотя признаться, я сам не очень люблю таких, если можно так сказать "охранников". Но что поделаешь, мы с Вами не вольны в этих вопросах. Скажу Вам одно: не волнуйтесь. Все хорошо будет, - и добавил, подумав, очень тихо, - Я в это очень хочу верить.
      - Да, интересное кино получается, - про себя содрогнулся я, - уж если доктор сомневается в этих громилах, так во что же я влип?
      - Док, так все-таки ответьте мне, пожалуйста, от кого же меня охраняют?
      Доктор, немного помолчав, ответил:
      - Я думаю, сударь, прежде всего от самого себя, чтобы глупостей не наделали. Ну а об остальном, коль Вы сами не вспомните, Вас известят видимо когда наступит время!
      Он нажал кнопку на немыслимом агрегате, который стоял около моей кровати. Моментально в палате материализовалась, нет не вошла, а именно как бы из воздуха появилась, уже знакомая мне фея-медсестра со шприцем в руке.
      - А теперь, голубчик, отдохните немного, для первого раза достаточно.
      И я погрузился в мягкую, баюкающую темноту.

      В следующий раз я очнулся ночью. Горела подсветка. Еще не открыв глаза, я почувствовал, что не один в палате. Приоткрыв глаза я решил осмотреться. Да-а, что же все-таки происходит? Палата была упакована что называется по полной программе. Тут и видео, и музыка, и холодильник, а уж об аппаратуре около моей кровати и говорить нечего. Прямо пульт управления звездным крейсером. И хоть мне по-прежнему было страшновато, но все равно немного отпустило. Проштрафившемуся не создавали бы таких условий. Уж скорей бросили бы в подворотне. (Я еще не знал тогда насколько был прав во второй части моего предположения). Боль была терпимой и я дал волю своим мозгам.
      Во-первых, я уже понял что нахожусь в элитной и по всей видимости закрытой больнице. Что мне это дает? А вот что!
      Кто-то очень не хочет, чтобы я отошел к праотцам. Это плюс. А вот почему, это мне еще предстояло выяснить. Во-вторых, у себя в городе, я по крайней мере, о таких делах не слышал. Значит я не дома. Какая-то мысль плыла по краю сознания, но никак не могла до конца проявиться. Это раздражало и не давало сосредоточиться. Тогда я решил провести разведку боем, благо было с кого начать.
      Я попытался пошевелиться, но от вспыхнувшей вновь боли застонал.
      - Егор Николаевич, Вам плохо? Может сестренку позвать?
      Но я уже собрался с силами:
      - Не надо. Лучше сядь поближе и дай попить.
      Охранник мгновенно очутился около меня и налил в высокий хрустальный стакан "Боржоми".
      - Может все-таки врача? - с тревогой продолжал он.
      - Не надо. Садись рядом, поговорим, - я выпил воду, которую он мне дал.
      - Как тебя зовут?
      Он обалдело посмотрел на меня:
      - Бугай.
      - Да нет, не прозвище. Имя скажи, ведь зовет же тебя как-то мать, не "Бугай" же?
      Он совсем ошарашено взглянул и, почти запинаясь, выдохнул:
      - Ю-юрий. Вы что, забыли меня?
      - Успокойся, не забыл. Просто с глазами что-то, - соврал я.
      Да, дела. Выходит знал я его хорошо и он меня тоже. Мало того, выходит так, что я в какой-то мере командовал им или ими.
      - Ну ладно, тезка, считай что заново познакомились.
      Он просиял:
      - Да ты что, Николаич, ты ж мне и рассказал что мы тезки и что у меня три имени оказалось.
      Определенно мы с ним достаточно давно и близко знакомы. Я решил закрепить успех.
      - А что, тезка, покрепче найдем чего-нибудь в этом монстре? - я показал на холодильник.
      - Нельзя ведь Вам, Егор Николаевич, - вновь перешел Бугай на официальный тон, - Ведь Екатерина Ивановна с меня шкуру с живого сдерет если с Вами что-нибудь…
      - Ты не мужик что ли, Юрок, баб бояться - в постель не ходить. И потом, кто в доме хозяин, я или мыши?
      Охранник ухмыльнулся и пошел к холодильнику.
      - Тут, Николаич, загрузка по борта.
      Вновь всплыло в памяти, что мы с ним в свое время здорово копались в машинах. Изредка он меня на себе доставлял до двери. Двери чего? Дома, машины, гаража? Проклятая память. Ну ничего, даст Бог, разберемся.
      - Николаич, тебе чего? Марочного или полегче?
      - А водка есть?
      - Даже нецелованного флакон стоит.
      - Себе чего хочешь, а мне полтинник чистого, только соку грамм десять капни. Чтоб запах отбить.
      - Да ты что, Николаич? - застыл он.
      Я решил пойти ва-банк:
      - Сейчас сам встану, ну?
      Он засмеялся:
      - А ты все такой же как прежде, Николаич!
      - Каким же мне еще быть? Голова на месте, да и все остальное вроде тоже.
      Юра прыснул:
      - Мы уж боялись, что мозги тебе напрочь вышибли.
      Ага, значит меня били. Кто? За что?
      - Знаешь, Николаич, я с твоего разрешения тоже нецелованного приму. Не возражаешь?
      Я выразительно посмотрел на него.
      - Молчу, молчу, Николаич.
      Он достал пакет сока, добавил мне в стакан немного и подошел к кровати:
      - Лимон?
      - Точно.
      - Я же говорю не изменился, - с удовлетворением произнес он и подал мне стакан.
      Вот когда в полной мере я ощутил, что означает выражение "небо в алмазах". От удара произведенного спиртом по моим, казалось оголенным нервам, мир вспыхнул миллионами всяких немыслимых цветов, фигур, красок, звуков и еще чего-то неописуемого, необъяснимого. Когда я открыл глаза, то увидел перекошенное ужасом лицо и "камазовские фары" вместо глаз у Бугая.
      - Я в порядке, догоняй, - выдохнул я.
      Маска ужаса на его лице внезапно сменилась выражением такого неподдельного восхищения, что мне вдруг стало неловко, как будто отнял конфетку у ребенка.
      - Силен, Николаич, жить будешь! За твое здоровье! - он с шумом втянул в себя спирт и, запив соком, еще долго морщился и вздрагивал.
      - Что это тебя так корежит, тезка?
      - Я что, ты на себя посмотрел бы сейчас, трясло как отбойный молоток. Я думал кранты.
      - Ну ладно, лирику в сторону. Как я здесь оказался?
      - Ты что же, не помнишь? Нет, не помнишь, - ответил он сам себе. - Ты в отключке был. Короче я тебе сейчас растолкую что знаю, хоть и знаю я немного. Звонит как-то Пашка Паленый.
      - Постой, постой. Его-то ты откуда знаешь?
      - Да ты что, Николаич, - возмутился Юрий, - он ведь считай первый в нашем кагале после Екатерины, тебя и Варвары.
      - Опять стоп. А Кэт здесь причем? - наугад выстрелили я.
      - Как это причем? - снова вскипел он с недоверием глядя на меня. - Она ведь всю Москву на уши поставила ублюдков тех разыскивая, что тебя чуть не прижмурили. А ты причем, - обиделся он. - Москва до сих пор ходуном ходит.
      - Окей, - примирительно проворчал я, - извини, не прав.
      - Ладно уж, разве я не понимаю, - успокоился Юран, - короче, звонит Паленый Варваре, мол нашел тебя почти мертвым на полигоне, ну на свалке значит. Что делать не знает, "бабок" нет, ментов боится, как бы не припутали, если откликнешься ненароком. Вобщем бабка его накрутила, чтобы Паленый с ходу на любую цену соглашался и волок тебя живого или мертвого прямиком на дачу. К этому времени она хозяйку отыщет и та организует все. Ну, больничку там и прочее. Паша, молодец, взял за глотку "мусорщика" и за пятьсот баков, с мигалкой, на "мусорке" тебя прямо на дачу и притаранил. Правда неувязочка вышла, когда платить стали. "Сейфа" помнишь? Так вот они с "Упырем" решили опустить "мусорщика" на четыре сотни, ну а парень молодец оказался, уперся, - засмеялся Бугай. - Ну помяли немного его. Да я тут успел подскочить, узнав про тебя. Короче "мусорщика" отпустили с миром, я ему за ущерб еще пару сотен накинул. Дальше сам понимаешь, дело техники. "Карета" во дворе дожидалась, ментовские прямо до места проводили. Знаешь, Николаич, ведь Варвара, первый месяц от тебя не отходила. Спала, столовалась здесь, прямо около тебя. Все плакала да молилась. Ее у нас все после этого уважают крепко, даже "Катюша" наша и то вроде бы как побаивается. И ведь надо сказать, комар, не более. А глянет, честно, вся спина мокрая. Ну а за тебя Катерина готова ноги ей мыть, особенно после этого.
      - Заливаешь, чтоб Кэт да …
      - Век на одну зарплату жить! - торжественно произнес охранник, что мне стало немного не по себе.
      - Николаич, спросить можно?
      - Валяй.
      - Слухов много ходит, да все пустые. Кто она тебе, Варвара? Во мне умрет, ведь она молится за тебя.
      - Теперь, Юра, я уже и сам не знаю, - честно и прямо глядя на него ответил я.
      Тягостное молчание повисло между нами и я решил задать вопрос мучавший меня:
      - Пашка-то как меня нашел?
      - Так в том и дело, Николаич. Он по каким-то своим надобностям на полигон заехал. Тебе их бомжовские дела известны, извини конечно, не про тебя речь. Он углядел когда иномарка туда нырнула, ну и решил посмотреть, что за гуси залетели. Видит мешок из багажника выкинули и ходу. Он к мешку, а там ты. Такие дела.
      - Машину-то он запомнил?
      - Обижаешь. И машину, и номера, да только пустышка это все оказалось. В "гадюшник" я сам вместе с Катериной ездил. Машина оказывается у ментов на это время "горячая" была. В угоне. Вобщем концы в воду.
      - Вернее на свалку, - мрачно пошутил я. - Ладно, Юрок, устал я. Отдохнем давай, еще наговоримся.
      - Спи, спи, Николаич, - засуетился он, - сестренку позвать с уколом?
      - Спасибо, тезка, не надо. Я уж теперь как-нибудь сам.
      - Годится, Николаич. Утро вечера мудренее, разберемся.
      Да-а. Почти как у Кэрролла "все страньше и страньше". Подумать мне было над чем.

      Подведем предварительный итог. Вот только откуда начинать танцевать? Слишком много вопросов и слишком мало ответов. Нет, зацепки конечно есть. Только вот зацепки за что? Меня хотели убить, но все-таки не убили. Или наоборот. Меня не хотели убивать, а чего-то от меня добивались. Вот это пожалуй верней. Вопрос: чего? И кто? И почему? Вот и вернулись к нашим баранам. От чего ушел, к тому и приполз. Так, так, ушел. От чего или от кого? Возможно. Давай разберемся с остальным.
      Начнем с ближних. Охранник. Я его знаю, это точно. Мало того, мы похоже с ним в очень хороших отношениях, почти друзья. По крайней мере формула "начальник - подчиненный" не вытанцовывается. Далее. Бабушка Варвара. То что она во мне души не чает доказано. То что я ее не боялся, но уважал и, возможно, любил сомнению не подлежит. Но вот как и почему - темный лес. Черт, не виляй, тебя очень интересует твоя благодетельница, Екатерина Иванова. По всему видно, что тут не шуточные дела.
      С ней как с Юрой, хоть и очень хорошим, но все-таки недалеким парнем не отделаешься. Тут надо крепко подумать, чтобы не ошибиться. Единственное светлое пятно - это Паша Паленый. Его я знал, если это конечно он, по Владимиру. Но как он очутился на Московской свалке, а то что я в Москве, я уже не сомневался, для меня пока загадка. С этими мыслями я уснул.

      - Ну-с, молодой человек, давайте просыпайтесь. Ишь ты, - удивился доктор, - видимо и впрямь дела хороши, раз спите так крепко.
      - Здравствуйте, доктор. Вы уж простите, я вчера не узнал Ваше имя-отчество.
      - Полноте, батенька, сам виноват, не отрекомендовался. Но настолько рады мы были, что не до формальностей. Максим Максимович Островерхов. Прошу любить и жаловать. Ну а Вы, насколько я знаю, Егор Николаевич Снегов.
      Из-за плеча доктора выглядывала вчерашняя бабулька, несколько смущенная, но, по всему было видно, очень радостная и довольная.
      - Так давайте Вас посмотрим.
      Он достал стетоскоп, прослушал меня, помял живот и удовлетворенно улыбнулся.
      - Вы не поверите, Егор Николаевич, но я удивлен несказанно. В моей обширной практике похожий случай был только один раз. Но Ваш случай вообще уникален.
      - Что Вы имеете в виду?
      - Когда Вас привезли, Вы, как бы это сказать, были скорей мертв, чем жив. Обширные ушибы и разрывы внутренних органов, тяжелейшее сотрясение мозга, к счастью без гематом. Про переломы руки, ноги, ребер я и не говорю. В придачу большая кровопотеря, переохлаждение и, вследствие того, почти полная остановка сердца.
      - Не я, а труп хладный мой.
      - Практически так, батенька. Хотя есть у меня подозрение, что именно переохлаждение и спасло Вам жизнь.
      - Анабиоз?
      - Совершенно верно. Ведь как Вам и должно быть известно, в этом состоянии процессы метаболизма замедляются, что позволяет организму меньше расходовать жизненной энергии. Следовательно дальше поддерживать свою жизнедеятельность.
      - Сохраниться как молоко в холодильнике?
      - Точно. Точнее не скажешь.
      - Максим Максимович, скажите. Когда Вы отпустите меня на волю?
      - А куда вы так спешите? Только вчера пришел в себя, а уж и сбежать норовите. Нет, полежите пока. Посмотрим Вас, подлечим. Правду сказать я Вас понимаю, много вопросов, мало ответов. Так вот. Завтра, пожалуй, я разрешу навестить Вас Екатерине Ивановне. Ну а сегодня, вот Вам Варвара Степановна. Но прошу Вас, не терзайте ее сильно, - и, понизив голос, произнес, - думали за Вами отойдет, если с Вами что случится. - Он помолчал немного, потом, обернувшись назад, произнес. - Все. Получайте, голубушка, Вашего Егора Николаевича из рук в руки. Мне пора. Дела, знаете ли.

      Когда доктор ушел, бабулька подошла ко мне. Положила руку на мою голову и, перекрестив, торжественно сказала:
      - Здравствуй, сердешный ты мой, здравствуй Егор свет Николаевич. - И поклонилась.
      - Ну что Вы, Варвара Степановна, зачем? - мне было неловко. - Лучше посидите со мной, поговорим о том, о сём. Расскажите мне что-нибудь.
      - Понимаю, милок. Голова у тебя заживет, сам Максимыч обещал. А я пока и расскажу о чем спросишь. Только вот поведай мне старой: совсем не помнишь свою паву?
      - Совсем, - признался я, - словно пылесосом по мозгам прошли. Потому и боюсь я встречи с ней. Даже лица не помню ведь.
      - Любит она тебя сильно, - просто произнесла бабулька, настолько просто, что я сразу понял - это правда.
      - Боишься, говоришь? Бояться надо не тебе, а ворогам твоим. Вот кому уж бояться, так бояться. Да и то сказать, она ведь, как беда-то приключилась, в Испанию летела. Так она прямо в аэропорту заказала самолет и обратно. Покеда добиралась, тебя уж и лечить здесь начали. Она голубушка три дня и три ночи никого к тебе не подпускала окромя Максимыча, иногда меня старую. А так всех прямо-таки силой выпроваживала. Юрка Бугай у дверей стоял, да дружина его. Они ни милицию, ни прокурорских, никого не допустили. Уж убивалась-то как, с лица спала, глазоньки свои все выплакала. Ну а потом уж я власть прибрала, негоже хозяйке дело свое бросать-забывать. Дак она меня по телефону своему научила звонить, трубочку махонькую подарила. Возьми мол, Степанна, коль чего - только тронь кнопочку, я и отвечу. А сама, чуть минутка выпадет, глядь она уж и здесь. Правду сказать, не возьму я в толк. Чего енто ее здесь "Катюшей" дразнят? Юрка-то объяснил мне старой. Мол пушка такая в ту войну была. А ведь золотое у девки сердце. Вот только хоть и много у нее добра всякого, а радости в жизни до тебя не было. А уж как ты появился, так для нее свет в окошечке загорелся.
      - Варвара Степановна, я Вас умоляю. По-Вашему, я ангел во плоти, только крыльев не хватает. Ведь я простой обыкновенный человек. Рядовой таксист, ничем не выдающийся. И выпить могу, и матом бывает ругаюсь…
      - Простой, да не обыкновенный, - перебила она меня, - не ангел, это правда, дак, ведь за это-то она и полюбила тебя видать. Ну а выпить да ругнуться, кто из наших русских мужиков не может. Разве что больные какие. И не спорь с Варварой, - жестом остановила мое возражение, - лучше подумай вот о чем, соколик. Поговорку-то помнишь небось?
      - Про козла? - немного обиделся я.
      - Фу-ты, ну-ты и что за блажь у тебя в голове. Про картошку, сокол ты мой, про картошку и окошко. Ведь на роду вам написано вдвоем быть, по всему видать.
      - Что же мне делать, бабушка? - тихо спросил я.
      - Все в руке Божьей, - ответила она, перекрестившись.
      Я был растерян и раздавлен. На секунду у меня возникла страшная мысль, что лучше бы мне не возвращаться с того света. Но я отогнал ее и решил принять все как есть. В конце концов, не зря же тезка мой Георгием Победоносцем прозывается. Я решил сменить тему.
      - Варвара Степановна, а как там Пашка поживает? Курить все бросает или бросил уже?
      - Да никак ты Пашку нашего вспомнил, аль подсказал кто? - она недоверчиво на меня взглянула.
      - Сам, Варвара Степановна, сам.
      - Слава тебе, Господи! Спасибо тебе Пресвятая Божия Матерь! Дошли мои молитвы. Теперь уже точно прав Максимыч, вспомнишь ты и паву свою разлюбезную, и нас грешных. Слава тебе, Господи! - она часто, мелко закрестилась, губы ее зашевелились в беззвучной молитве.
      Я затих, не хотел ей мешать, отнимать у нее хоть малую толику радости. Я понимал, что хлебнуть лиха пришлось ей полной чашей, если она всей своей душой прилепилась к такому чужому человеку, каким был для нее я. Неизвестно сколько ей еще осталось на свете и много ли радости будет в остатке ее жизни.
      Наконец, помолившись, она снова наклонилась ко мне:
      - Ну вот. Слушай. Паша наш на секретном задании, у Изольды сейчас. Сторожит твоих…
      Договорить она не успела. Дверь распахнулась и в палату ворвалась словно снежный вихрь молодая, ослепительной красоты женщина, разрумянившаяся словно с мороза.
      - Егорушка, мой любимый!!! - она упала мне на грудь и заплакала.

      Я не знал, что мне делать. Украдкой поглядывая на Варвару Степановну, я надеялся на ее помощь. Но она сидела прикрыв глаза, как бы отрешившись от всего. Неожиданно она посмотрела на меня и приложила палец к губам. Это было несколько не то, что я хотел, но я решил последовать совету. Что ж молчание - золото. Мне хотелось выиграть немного времени и выбрать линию поведения.
      Екатерина покрывала мое лицо поцелуями и, если честно признаться, мне было это приятно. Какое-то сладостное томление наполнило меня. Мое лицо было мокрым от слез Катерины и со стороны можно было подумать, что плакали мы оба.
      Наконец она оторвалась и, немного отодвинувшись, стала меня разглядывать, гладя мое лицо руками. Я хотел что-то сказать, хотя что я мог сказать, чтобы не разрушить ее неподдельного счастья. Но она приложила свой палец к моим губам и тихо прошептала:
      - Молчи, молчи, давай помолчим, - при этом такой страстный восторг струился из ее красивых, чуть раскосых карих глаз, что у меня все оборвалось внутри.
      Я не помню сколько времени прошло. Может минута, может день, а скорее всего вечность, но я никак не мог оторваться от этих глаз, этого лица. И чудилось мне я уже погиб, растворился в ней, и никогда не найти мне дороги обратно в реальность. Да и не хотелось мне обратно.
      А она все смотрела на меня и глаза ее рассказывали о том, что она любит, любила и не хочет от жизни больше ничего.
      Но горе тому, кто попытается это у нее отнять.
      Она не переставая гладила меня по щекам, голове и руки ее пахли ландышами, весной, первым дождем, молодой травой. Запах этот дурманил, увлекал за собой. И не хотелось больше ничего, кроме как вдыхать этот запах и идти за ним хоть к черту в зубы. Это было сильней меня. Может быть от этого, может от слабости, а скорее от всего вместе голова у меня закружилась и я провалился в беспамятство.

      Очнулся я от того, что кто-то плакал рядом. Плакал горько и безутешно, как по покойнику.
      - Успокойся, голубушка, успокойся, - журчал тихо старушечий говорок, - успокойся, милая доченька. Бог даст все образуется.
      - Неужели он все забыл, - рыдала Катерина, - все забыл. Этого не может быть, это невозможно. Я не хочу этого! - чуть не кричала она.
      - КЭТ! Подойди ко мне, - как можно мягче сказал я.
      - Баба Варя, - жалобно простонала Катя.
      - Иди, голубушка, иди, - подтолкнула ее баба Варя легонько.
      Катя робко придвинулась ко мне.
      - Наклонись, - она наклонилась и я бережно взял ее голову в свои руки.
      - Да я все забыл, - сказал я глядя в ее глаза и, видя в этом омуте такую боль, что не передать словами, добавил: - Забыл, но я обязательно вспомню, обещаю. Но вот одно я помню точно: я тебя любил, - и помолчав немного, - и кажется люблю до сих пор.
      Она сидела потупив взгляд, словно боясь поверить и спугнуть то, что она услышала.
      - Ну вот теперь ты его разбудила, девонька, Слава Богу! - негромко проговорила Степановна.
      Катя несмело, как девчонка, взглянула на меня и, бережно обняв, снова заплакала.
      Признаюсь, мои глаза тоже не остались в долгу.

      Мое пребывание в больнице превратилось в сказочный сон. Да, я действительно ЕЕ любил. Это факт.
      Я ждал ЕЕ появления каждый день, каждую ночь, каждую минуту. И ОНА появлялась все же неожиданно. Ни дня, ни ночи для НАС не существовало. Я узнавал ЕЕ даже по звонку в дверь и ОНА врывалась в палату возбужденно-радостная, с сияющим лицом, горящими глазами. Мы часами, не произнося ни слова, разговаривали, разговаривали. О чем? Обо всем. О НАС. Я рассказывал ЕЙ о своей любви, читал в ЕЕ глазах нежность и безграничную верность. ОНА уходила, и я закрывал глаза и снова, снова объяснялся ЕЙ в любви. Ко мне приходил Юран, пыталась разговаривать баба Варя, но ни у кого, даже у доктора ничего из этого не выходило. Я мог разговаривать только с КАТЕЙ. Это было наваждение.
      Но рано или поздно всему приходит конец. Пришлось возвращаться на грешную землю и мне.
      Как-то утром медсестра привезла в палату кресло-каталку.
      - Это мне?
      - Вам, Егор Николаевич.
      - Неужели на прогулку?
      Тут в палату вошел Максим Максимович:
      - Нет, молодой человек, не на прогулку, а домой. Вы ведь, кажется, давно собирались по делам или забыли уже? - На губах у доктора играла добродушная усмешка.
      - Как домой? - растерялся я. - В этом таки мне полгода до дома добираться, да и ни одежды, ни документов, ни денег у меня нет. А Катя знает, что Вы меня выписываете? И где Варвара Степановна? Хоть с ней попрощаться.
      - Ну-у, батенька, - огорчился доктор, - мне о Вас лучше отзывались. А Вы подумали невесть Бог что. Нехорошо. Екатерина Ивановна Сереброва занята очень важным делом, потому и не смогла за Вами приехать. Варвара Степановна поспешила готовить Вашу встречу. Ехать Вам не полгода, а всего около сорока минут и доставка уже здесь.
      В палату ввалился с ворохом одежды в руках Юрка Бугай.
      - Поздравляю, Николаич, с выпиской. Сейчас оденем тебя и домой.
      Я смешался, до того все оказалось неожиданным.
      - Простите, Максим Максимович, я немного растерялся.
      - Ничего, это бывает. Я не в обиде. Юрий поможет Вам одеться, а я потом подойду.
      - Ты-то чего такой довольный, Бугай? - нахмурился я.
      - Не ворчи, Николаич, не смогла Катерина сюда подскочить, домой подъедет. А ты что, сам не рад что ли, что линяешь отсюда?
      - Рад, - буркнул я влезая в штаны.
      Собственно я не знал радоваться мне или печалиться. Я конечно понимал, что наша с Кэт феерия чувств не может здесь продолжаться до бесконечности (как бы мне этого не хотелось). Наступало время расставлять точки.
      И вдруг меня разразило. Ведь за все время, как я очнулся, я ни разу не вспомнил о своих проблемах.
      - Ведьма, - с удовольствием отметил я.
      - Что ты сказал? - не расслышал Юрка.
      - Я сказал ведьма твоя хозяйка.
      - Это она может, - расплылся тот.
      - Ну ничего, приедет домой, я ей покажу как людей морочить.
      - Это вряд ли, - отозвался Юрка.
      - Почему? Твои кабаны помешают?
      - Да ты что, Николаич! Я им тогда сам клыки выкручу и в оченно интересное место повкручиваю. У меня не пикнут.
      Я хмыкнул.
      - Пашка не проявлялся?
      - А ты в курсах? Давно не было. Если был, то он черт и умеет сквозь стены проходить.
      - Что так?
      - У нас Катерина сейчас знаешь сколько охраны нагнала? Сядь, а то упадешь. В три кольца теперь работаем. Так что где тут Пашке, мышь не проскочит.
      Я насторожился. Лезть в мышеловку мне почему-то не хотелось. Тем более в качестве приманки, как я понял.
      - Почему, не знаешь?
      - Не говорит. Только обмолвилась тут как-то, вроде как ненароком, мол "крыс много развелось", мол "крыс останавливать будем".
      Вот это шляпка без гвоздя, но в панталонах. Пожалуй, рановато мне выходить из амнезии, хотя я никому и не говорил, что кое-что я уже начал вспоминать. Тут кусочек, там фрагментик. Правда полностью табло еще не загорелось, но я уверен, это дело недель, если не дней. И в этой ситуации придется быть предельно аккуратным.

      Тезка вынес меня на руках, хотя я и сам худо-бедно мог передвигаться. На улице нас поджидал роскошный лимузин. За ним стоял джип, а около него курила команда сопровождения. Я помахал им рукой. Реакция была настолько бурной, что вороны с соседних деревьев разлетелись в разные стороны.
      - Чего это они, тезка? - спросил я.
      - Как чего? Тебя рады видеть, Николаич.
      - А я что, крестный папа у них?
      - Да ну тебя, Николаич, рады что ты наконец дома будешь. Ведь пока тебя не было, она же всем жить не давала.
      - Ну с этим разберемся. Мужик мужиком, а на служивых отыгрываться нечего.
      - Не наезжай, тезка, - серьезно сказал Юрка, - она редкую ночь глаз не сомкнула, тяжко бабе, понятно? - он прищурился, - А то ведь я и тебе ноги выдерну и вместо ушей приклею.
      Я демонстративно окинул взглядом его поистине богатырскую фигуру и небрежно заметил:
      - А не слабо?
      - Молоток! - хлопнув меня по плечу рассмеялся Юрка, - вот это по-нашему.
      Подошел Максим Максимович.
      - Нуте-с, молодой человек, вот Ваши бумаги. Надеюсь с Вами еще увидеться, поговорить по душам, а то ведь Вам в последнее время некогда было, - улыбнулся он.
      - Вы простите меня доктор, но сами понимаете…
      - Понимаю, Егор Николаевич. Лучше Вашего лекарства еще не придумано.
      - Но уж теперь, док, просим к нашему шалашу.
      - Совершенно с Вами согласен. Ко мне теперь тоже только с дружеским визитом, по-иному не рекомендую. Ну, прощайте. Вам ехать надо, да и мне пора, больные ждут. Но если честно, чертовски жаль с Вами расставаться. С Богом друзья!
      Доктор отошел от машины и мы тронули. В зеркало я видел, что он стоит и смотрит нам вслед.