Новости Авторы Проза Статьи Форум Карта
О проекте Цитаты Поэзия Интервью Галерея Разное
Rambler's Top100










сборник рассказов



МоZкВа 2OOз гоД





Содержание:



  1.      Сказ про Мале Бжика, Катьку Сё и ее мужика
  2.      Пожиратель неба
  3.      Иван Царевич
  4.      Петр Петрович, а вовсе не Иван Иваныч
  5.      Жопа
  6.      Конечная
  7.      Крейцерова соната
  8.      Лошадь без головы
  9.      Любви нет
10.      Маньяк убийца
11.      Повешенный
12.      Полный пиздец
13.      Я прожил три жизни на дне песчаного грота.
14.      Червячки
15.      Сказка про трех оранжевых лягушек и незадачливого француза
16.      Семья Пузиковых
17.      Пелагея Дмитриевна
18.      Колхозная мечта или резиновая баба


 







 
 
 
 

Сказ про Мале Бжика, Катьку Сё и ее мужика



Все персонажи данного рассказа являются вымышленными. Любое сходство с реальными лицами является случайным и не преднамеренным.



Посвящается Кулликовой О.



Часть 1. Мале Бжик и его головы.




      Жил был Мале Бжик и был он велик, как не многие из великих, и равных ему в его величии почти не было. И было у Мале Бжика шесть голов и две по половинке. Головы Мале Бжику совсем не мешали, он даже иногда гордился ими, если был не в бане. Баню Мале Бжик презирал так как никогда не расставался со своей любимой бас балалайкой, на которой в три глотки орал свои решительные песни, которые, в свою очередь, вычитывал из актуальных газет и журналов одновременно. Конечно же он не был Александром Македонским, он был Мале Бжиком, что не менее важно в наше суровое житье бытье и в этом ему помогали головы. У Мале Бжика была излюбленная пословица, которая ни днем, ни ночью не сходила с двух его уст. Она являла как бы кредо Мале Бжика и была словно некая повинность у всех голов принадлежащих этой титанической личности. Две караульные головы должны были в унисон, не создавая диссонансов звучания, повторять - “Одна голова - хорошо, две - лучше, а шесть - ха-ха-ха - превосходно”.
      Головы сами по себе занимались каждая своим делом: одна спала; другая пела; третья плевалась; четвертая непрестанно бредила строительным мусором и требовала каску; пятая внимательно наблюдала за происходящим, изредка критически высказываясь всего лишь одним единственным, но не вполне благозвучным словом, берущим начало со второй буквы русского алфавита; шестая голова обладала огромных размеров языком с помощью которого постоянно ухаживала за своими и соседними ноздрями, постоянно жуя, пережевывая склизкие продукты их жизнедеятельности.
      Все головы водке предпочитали пиво, ни чуть не заботясь о мочевом пузыре Мале Бжика, который нужно сказать, без лишней скромности, страдал и страдал жестоко. Как только в поле зрения голов оказывался хмельной, покрытый пенной шапкой, напиток, как тут же они, все разом, бросали свои насущные дела и принимались употреблять данный продукт ни сколько не заботясь о состоянии всего организма Мале Бжика. И лишь две печальные половинчатые головы грустили, как никогда.
      Нельзя сказать, что головы Мале Бжика вели стадный образ жизни - это было бы в корне ошибочно, скорее это был племенной союз, где каждая отдельно взятая голова несла некую функциональную нагрузку, а вместе делали общее дело на благо Мале Бжика. И лишь две половинчатые головы не имели ни прав, ни обязанностей в силу своей неполноценности. Они лишь занимали место на широких плечах хозяина. И чего уж там кривить душой, угнетали Мале Бжика и раздражали своим присутствием трудолюбивые полноценные головы. В часы отчаяния Мале Бжик в тайне помышлял о том, что бы удавить во сне басовой струной эти две бесполезные головы. Но ему мешало то что эти половинчатые никогда не спали и вообще отвергали возможность сна, не говоря уже о сновидениях и тем паче теоретических выкладках ненавистного Зигмунда, которого неполноценные не переваривали на дух. Шесть полноценных голов в тайне от Мале Бжика строили козни и плели сети заговора против семейного урода в лице двух половинчатых голов.




Часть 2. Визит Катьки Сё к Мале Бжику.



      Как-то раз к Мале Бжику пришла Катька Сё, его давняя подружка. Выпятив губы, она произнесла в знак приветствия, то что произносила всегда, увидев своего закадычного Мале Бжика.
      - Канифольно мозга запухлярно выпячиваешь!
      Головы почуяв знакомый запах Катькиного подлого нутра пришли в возбуждение и стали замышлять презлое. “Промедление смерти подобно” - электричеством пронеслось по шести черепкам, отчего глаза в этих черепках завращались с такой дикой скоростью, что Катька Сё, нужно отдать ей должное, перестала выпячивать губы, но рот закрыть побоялась. Из множества вращающихся глаз один все же не вращался. Он пристально хватал Катьку Сё за горло подтаскивал поближе и тыкал опухшей от пения мордой в выбивающиеся из стандартов половинки. После 35-го сталкивания Катькиной морды с Мале Бжикинскими полуголовинами и не получив ни какого, хоть самого малюсенького, эффекта, бдящее око решило внедриться в мозг тупоумной гусыни.
      На шестом часу бурения Катькиного черепа, глаз обнаружил угреобразную извилину беспредметно разгуливавшую в пустошах Катькиного черепа.
      - Эврика (что значит нашел) - сказал почерневший от натуги глаз, успевший завербовать глистообразную мозгу, проживающую в Катькином черепе, и вывалившись из гнезда издох.
      - А что Мале Бжик подарит мне, на мой 82-х летний юбилей творческой деятельности? - в тот же момент словно пораженная шаровой молнией или посаженная голой задницей на муравейник, расположившийся вокруг кактуса, поросшего крапивой, заорала во всю свою луженую глотку Катька Сё, предоставив раскрасневшимся, набирающим вторую космическую скорость глазам приятеля заслуженный отдых.
      - Ну, ну, ну, ну, ну…- сказал Мале Бжик - не знаю, не знаю, не знаю, не знаю, не зна…
      - А подари-ка ты мне - крякнула Катька Сё не дав закончить, начинавшую стремительно развиваться, искрометную мысль Мале Бжика - эти головные аппендиксы. Они тебе все равно, что собаке Мерседес бенс, а мне приятно.
      - Да ты что - возмутился Мале Бжик - да я же, это тебе того…
      - А чего и в правду подари, хоть пустяк, а порадуешь. Значит решено.
      - Ничего не решено (6 раз), чего это я тебе их буду дарить. Если у тебя 14 титек это не значит, что две из них ты должна подарить мне.
      Последующие 4 часа Катька разыскивала свою, куда-то запропавшую, глистовую мозгу, и еще два дожидалась ее экскрементов, надрывно повторяя, с интервалом в пол секунды, первую букву русского алфавита.
      Наконец дождавшись результата анализов головного угря произнесла.
      - Хорошо, полторы титьки взамен на две половинчатые головы. И не спорь, у тебя явная не кондиция, а у меня первый сорт, высшее качество. Я думаю нет смысла рассказывать, ты и сам превосходно знаешь лицо моего товара. И еще - если на мой 82-х летний юбилей творческой деятельности не принесешь мне эти чертовы поуголовинки, останешься и без титек, и без…, в общем думай. Моего мужика ты знаешь. Все пока.
      - Ну когда, - жалостливым голосом проскрежетал полный злорадства и надежно скрываемого самодовольства Мале Бжик - когда юбилей то?
      - Завтра в 7 утра. Не опаздывай.
      Ликование Мале Бжика не знало границ. Великий деятель искусств был счастлив, как бывает счастлив избавившийся от 8-ми дневного запора. Непревзойденный мастер интриг ликовал, ему без всякого труда, не беря в расчет геройски павший глаз, удалось не просто так впарить свои некондиционные головы, но при этом еще поиметь 1,5 Катькиных грудей, привлекающих к ней львиную долю фанатов. Мале Бжик уже в тайне составлял процентную пропорцию оттока почитателей Катькиного таланта и возрастающее количество у себя.
      В 7 утра Мале Бжик появился у Катьки Сё. В 7 05 Катька Сё имела две Мале Бжикинские половинчатые головы. В7. 10 Катька Сё осиротела на 1,5 титек, с грустью размышляя о функциональном применении некондиционных голов.




Часть 3. 82-х летний юбилей Катьки Сё.



      На юбилей собрался весь свет общества. Катьку просто завалили подарками.
      Ей подарили новый еще не запатентованный музы-кальный инструмент. Простота конструкции и при этом выразительность звука просто поразили всех. Состоял этот инструмент из обычного эмалированного таза заполненного водой. Для исполнения музы-кальных партий требовалось погрузить одну из частей тела, в данном случае - заднюю часть музыканта, исполняющего ту или иную мелодию и выбирая тон и ритм опираясь на природное музы-кальное чутье и слух, натужно выпускать из себя воздух, погруженной в воду частью организма. Эффект был потрясающим. Музыку можно было не только услышать, но и увидеть в виде нот облаченных в пузыри. Новый инструмент был тут же опробован Катькой Сё. Она исполнила дивную увертюру своего сочинения. После чего еще 15 раз ее вызывали на бис. На 16 раз изнеможенная Катька Сё упала в обморок, но вскоре пришла в себя и исполнила увертюру еще 8 раз.
      Этот выдающийся концертный номер грубым образом прервал заскучавший без внимания обладатель 1,5 Катькиных титек. В надежде получить львиную долю аплодисментов юбилярши он исполнил свой новый 126-й хит о нелегкой судьбе столичной девушки, почитательницы его таланта, нелегально проживающей в провинции и в тайне испытывающей слабость к токарным станкам. Песня получилась на столько трогательная и жизненная, что еще 3 часа после ее завершения все безутешно рыдали. Однако ни кто не отреагировал на внесенное Мале Бжиком предложение скинуться на предмет страсти (токарный станок) для этой милой барышни.
      Пока все рыдали Катька Сё любовалась Кремлевской таблеткой многоразового использования, выпуска 66-го года, подаренной юбилярше одним из членов высшего эшелона власти.
      По всеохватывающей глобализации ликвидирования различных недугов включая: геморрой, гонорею, гайморит, вшей всех мастей, глистов разных половых принадлежностей и многое другое, таблетке не было аналогов во всем мире. Даже моча младенцев и свиной кал уступали ей в эффективности.
      - Помогает - поинтересовалась Катька Сё.
      - Еще бы - ответил член - весь аппарат с родственниками родственников пере вылечила, а до этого посылали в Гондурас выводить бычьи цепни из крупного рогатого, затем в Мозамбик, в общем там длинный послужной список. Если надо я вышлю по почте, или лучше с курьером, так будет безопаснее, информация строго засекреченная, почитаешь на досуге.
      Катька Сё хрюкнула от удовольствия в знак благодарности. Тут как тут, словно сивка-бурка нарисовался Мале Бжик гордо неся на себе 1,5 бывшие Катькины титьки.
      - О, чего это у тебя, дай глянуть? Ну хоть одним глазком.
      - Знаю я тебя, одним, одним - пробормотала Катька ни о чем, собственно говоря, не думая, это природная жадность говорила за Сё, при этом лицо юбилярши выражало крайнюю задумчивость, граничащую чуть ли не с мудростью. - Не дам, ты у меня постылый хитростью титьки похитил, а мне пихнул свои огрызки, отдавай обратно, - набросилась Катька Сё на Мале Бжика, разглядев на нем некогда свое, родное.
      - Эн, нет - поспешил ретироваться Мале Бжик - это ты мне угрожала, хотела даже еще кое-что оборвать. Нет уж голубушка, обратно не мен. И тем более мои, как ты изволила выразиться огрызки - это подарок. Что ж я его по-твоему обратно заберу?
      Катька Сё молчала, как обычно ни чего не думая. Постояв с полчаса она проскрежетала сквозь зубы:
      - Не покажу - и опять же действуя по негласному велению природной жадности, тут же проглотила кремлевскую таблетку, подаренную толстым членом в шляпе, которая с грохотом покатилась вниз ее утробы, обдирая ребрами стенки Катькиного пищевода.
      - Тазафон - что есть мочи крикнула юбилярша. И в тот же момент около ее округлой задней части появился таз с водой. И виновница торжества вновь, но уже более вдохновенно исполнила партию басовых ключей к своей увертюре, сорвав приличный куш аплодисментов.
      Праздник, как это водится, длился еще три долгих недели. После чего по настоятельным просьбам голов Мале Бжик покинул веселящихся, что бы успеть подготовиться к своему бенефису.




Часть 4. Катька Сё, ее мужик и Мале Бжикинские головные половины.



      Разбирая подарки мужик Катьки Сё обнаружил две половинчатые головы.
      - А это чего? - многозначительно поинтересовался он, у сочинявшей новую увертюру для двух тазофонов и деревянной ложки, Катьки Сё.
      - Мале Бжикинские половинки - автоматически, неестественно пропела Катька погруженная с головой в сточные воды вдохновения, переполняющего кишечник.
      - А… - глубокомысленно произнес мужик Катьки Сё.
      Но вдруг поймал себя на мысли, что ничего не понимает и резонно задал наводящий вопрос, дабы выяснить суть явления.
      - А зачем?
      Сбитая с ритма и совершенно бездарно израсходовавшая последнюю порцию вдохновения Катька Сё распахнула настежь окна глаз, разбив в вдребезги все стекла и что есть мочи заорала.
      - Что зачем?
      Совершенно опешивший от такого ответного вопроса, мужичек крякнул и слегка пошатнулся. Подлая сопля негодования высунулась из его правой ноздри, для проведения структурного анализа ситуации. Мужик Катьки Сё дабы не нагнетать обстановку, в миг задвинул подлую глубоко в пазухи.
      - Ну я просто - замычал он пытаясь сгладить конфликтную ситуацию.
      - Что просто - вновь заорала кипящая Катька - ты видишь я творю, откуда мне знать зачем. Подарил и все.
      Катька Сё была хотя и тупа, но что касалось хитрости, тут она могла дать фору любому. Слегка понизив высоту и тембр голоса, чуть прищурив один глаз, как бы ожидая эффекта со стороны мужика, произнесла так, между прочим:
      - Еще за это у меня 1,5 титек взял.
      - Что? - изрыгнул схваченный за хвост лев.
      - А что я по-твоему могла сделать - опустив, переполненные лукавого блеска, глаза в таз с водой и понизив тембр голоса до нужной величины - я слабая женщина, а у него, ну ты знаешь сколько у него голов.
      Крупные крокодильи жемчужины Катькиных слез плюхались в гладкую поверхность тазофона и разламываясь, разлетались алмазной крошкой по всему пространству, забитой подарками комнаты.
      Через 30 часов у раздобревшей, от подаренного кем-то одеколона, Катьки Сё на столе лежали 1,5 ее титек и Мале Бжикинские причиндалы, коими он некогда гордился. Они придавали его возвышенной фигуре некий шарм и потаенную мужественность.
      - Хо - хо - хо… - улыбаясь запахом одеколона произнесла Катька Сё и лобызнула мужика в запотевшие уста.
      - Ай да добро! - взгляд ее был прикован к дородному Мале Бжикинскому достоинству. - Ай да добро! - в пятый раз произнесла она, с нарастающим восхищением, и уж было собралась произнести эту фразу в 6-й раз, и уже открыла, пахнущий одеколоном и двумя гнилыми коренными зубами, рот, как в этот момент мужик Катьки Сё, заметив неладное, схватил величавую часть Мале Бжика и терзаемый ревностью скрылся за входной дверью Катькиного жилища.
      Когда он вернулся обратно Катька Сё не обратила на него ни малейшего внимания. Она была занята анальным производством мыльных пузырей к предстоящему бенефису. Технология производства, придуманная ей самой, была достаточно проста, но в то же время уни-кальна и требовала по меньшей мере опыта и сноровки.
      Катька густо мылила задницу, набирала побольше воздуха в легкие и прогоняла его, с помощью приспособления для прочистки раковин от засоров, по всем трубам своего талантливого организма. И на заключительном этапе - сконцентрировавшись, медленно и очень аккуратно выпускала воздух через заднепроходное отверстие. Пузыри получались неописуемой красоты и довольно внушительных размеров, и непременно с Катькиным логотипом.
      - Ну, чего там? - сконструировав последний пузырь презрительно спросила Сё.
      - А то - огрызнулся ее мужик, по-видимому тоже Сё - что возвратил я ему его добро в зад.
      - Как же это? - негодующе залепетала Катерина.
      - Да вот так, и все. У тебя вон его головы есть и хватит тебе.
      Катька Сё сразу же забыла про причиндалы и всю свою неуемную энергию направила на Мале Бжикинские головные аппендиксы.
      - Что же делать то с ними, а? - не обнаружив в своей голове должного применения подарку, спросила Катька мужика.
      - А хрен его знает, я могу их ему…
      Но Сё прервала его не дав договорить.
      - Чего? - заорала она - тебе дай волю ты и меня снесешь этому упырю.
      Посрамленный и явно застыдившийся мужик опустил глаза и тихо себе под нос пробормотал:
      - Тебя не снесу.
      - Ну так то будет лучше. Давай прояви смекалку - чувствуя превосходство, доброжелательно повелительным тоном произнесла Катька.
      - Я не знаю - ковыряясь в носу прощебетал мужик - может соединить их, что ли? Можно гвоздями, а можно и бокарезами скрутить.
      - Ну уж нет - сказала Катька - это ты мне весь антураж испортишь. То что соединить можно - это мысль дельная, но садить их лучше на клей и потом бы не мешало зашлифовать, затем морилочкой пройтись.
      - На клей так на клей - воспрянул духом мужик и принялся шкурить половинки, вызвав тем самым у подопытных явно негативные эмоции.
      Ошкурив и густо смазав клеем момент мужик стал пристыковывать разрозненные половинки.
      - Ох, ты, тудыт то их в ухо, не знаю уж что и делать? Ты взгляни-ка - они и в правду некондиционные. Все левые, как же их склеивать то?
      Катьку это печальное заявление повергло в крайние пустоши пессимистического калабса.
      - Сука - в сердцах произнесла она - еще 1,5 сиську взамен попросил, а что подсунул?
      Два дня и две бессонные ночи гадали Катька с мужиком скажем прямо не простую загадку. И в конце концов решили стыковать так как есть, а уж после, и вот тут - они с мужиком расходились во мнениях. Он предлагал доработать молотком, а она - постирать в новой подаренной на юбилей центрифуге. Но не придя к единому знаменателю, иначе говоря не найдя консенсуса, решили для надежности испробовать обе.
      Однако после предварительного замачивания в концентрированном отбеливателе склеенные половинки распадались. И в связи с этим было принято крепить их на бокарезы с потайной головкой. После проделанной операции собранные полуголовы приобрели вид скудный, прямо так и затрапезный вид. И все бы ничего, но случилось нечто непредвиденное сборщиками. Головы стали себя вести не вполне адекватно существующей действительности. Две из четырех половинок дико и широко улыбались, а две другие не менее дико и прескверно куксились готовясь разрыдаться.
      Увидев, что две собранные головные модели одновременно и хныкают и хихикают, Катька ткнула мужика пальцем и ехидно вякнула.
      - Неправильная сбор-очка, лажа вышла с - и грозно рявкнула - ПЕРЕДЕЛАТЬ!
      Мужик Сё был дисциплинирован до крайности и в миг все перекрутил, переставил, пере еще чего-то там.
      Однако положительного результата это не принесло, даже усугубило дело. Головинки после очередной сборки не просто хныкали и хихикали, они уже во всю гоготали и выли одновременно, при этом вся эта жуткая вакханалия сопровождалась сморканием и плеванием во все стороны света. В общем вели себя аппендиксы вызывающе.
      - Да - печально выдохнула Катька - может их постирать?
      - Да нет - встрял мужик - молоточком доработаю и все дела.
      - Ну хорошо - пробормотала уже на все согласная Катька, лишь бы заткнуть этого двуглавого урода и подумав добавила - потом я их замочу.
      После этой фразы все половины, как по команде приняли вид задумчивый и не слегка испуганный.
      - А потом постираю - немного помолчав выдохнула Катька Сё.
      После соответствующей подгонки и стирки головы приобрели вид сносный. Хотя надо отметить, что проявляющаяся первоначально схожесть с Мале Бжикинскими головами, исчезла вовсе. Даже сам Мале Бжик и его шесть голов с их тонким аналитическим чутьем, вряд ли смогли бы унюхать в них родственничков. Новоиспеченные головы оригинальностью конструкции не уступали, а даже в 10 раз превосходили своих бывших узурпаторов.
      И все бы казалось было хорошо, но придирчивая и порой лютая Катька Сё, нашла все же изъян.
      - Мне не нравится - топнула она ногой на своего мужика.
      - Ну что еще, вид вполне - искоса глядя на головы произнес мужик.
      - Мне не нравится - повторила Катька и хлопнула ногой об пол так, что от подобного действа великая кремлевская пилюля вылетела из нее как ядро из пушки.
      - Да что еще - взвизгнул мужик.
      - А то, - шваркнула она нижними зубами о верхние, при этом потеряв два передних деревянных и уже гнилых, сделанных из отборных корней дуба, вставленных ей 3 года назад одним достойным лесорубом, почитателем многочисленных Катькиных талантов, во время гастролей Катьки Сё по лесам Брянщины - что одна из них похабно улыбается, а другая противно куксится.
      От всего происходящего одна голова из состояния насупленного куксения перешла в разряд неудержимого рева, а другая стала надрывно гоготать. Примерно так - ЭГЫ - ХЫ - ХЫ, ЭГЫ - ХЫ - ХЫ - в захлеб, с характерным бульканьем и хрюканьем.
      - Ну - Катька ткнула в них пальцем, как бы укоряя мужика.
      Тот лишь пожал плечами.
      - Сделай что ни будь.
      - Что именно?
      - Именно то - заорала Катька усилив нервное состояние голов - что бы эта - она ткнула пальцем - не выла, а эта - она вновь ткнула пальцем, показывая уже на другую - не гоготала, как …
      - Как? - развел руками совсем уже раздосадованный мужик.
      - Не знаю, не знаю, придумай, что ни будь.
      - Может - робко предложил мужик - молоточком подработать?
      Эти слова оказали на головы неизгладимое действие. Плачущая голова вдруг принялась дико хохотать, как бы давая понять, что мол я исправилась и подрабатывать меня вовсе не нужно. Ту же операцию с точностью до наоборот проделала и другая голова - прежде хихикающая.
      - А - а - а … - гулко и протяжно заорала Катька.
      От этого истошного вопля души все обои, наклеенные на кануне великого юбилея, отклеились тонкими лоскутами и стали напоминать скорее серпантинные ленты нежели цветущий ковер благополучия, а люстра убоявшись затряслась мелким эксцентрическим позвякиванием и в конец перепугавшись, осознав всей своей вычурной барочно-хрустальной душой дальнейшую свою бесполезность, рухнула посередь комнаты.
      Тут уж не выдержав заорал мужик Катьки. Его чаша терпения раскололась вместе с любимой люстрой, коею он собирал, монтировал и вешал 12 лет. 12 лет жизни в мгновение ока рухнули к его волосатым ногам. 12 лет жизни в осколки, в прах, в говно…
      От этого неслыханного вопля отчаяния, осознав момент и поняв безвыходность ситуации вслед за обоями и люстрой посыпалась штукатурка. Головы совсем потеряв ориентацию во времени и пространстве стали истошно орать гимн страны советов непонятно на чьи слова и каком языке. Однако при всем этом догадаться о чем они поют было совсем не сложно. Хотя вряд ли то что они делали можно было назвать пением, это скорее походило на обреченные вопли, угодившего в медвежью берлогу хомячка. Катька Сё услышав фальшивые нотки яко бы гимна, до того вознегодовала, что принялась орать втрое истошнее, на что мужик ответил с несвойственным ему вдохновением и упорством усиливая мощность своих выходных голосовых характеристик, от чего вслед за уже полностью обвалившейся штукатуркой посыпались кирпичи. Почуяв неладное, отдаленно напоминающее перлхарбор, извержение вулкана в Помпеях с ожившей картины Карла Брюллова, и последний судный день, соседи перепуганные до смерти, с не менее истошными криками стали вываливаться из окон совершено не понимая, что происходит.
      Наблюдавший за этим из песочника мальчик, был на столько шокирован увиденным и услышанным, что закопал свою голову в песок и проплакал там 3 часа, не взирая на уговоры бабушки. К вечеру все стихло.




Часть последняя, заключительно печальная.



      Восемь долгих лет Мале Бжик был в трауре по своим пяти головам, откушенным, оторванным, отрубленным, расколотым, в порыве дикой ярости, мужиком Катьки Сё. Обнадеживало только то, что после долгих изнурительных операций удалось полностью восстановить прежнюю форму и работоспособность Мале Бжикинского добра. После восьми лет черной депрессии изрядно постаревший и осунувшийся обладатель одной, чудом оставшейся головы предстал перед публикой. Но это был уже совсем иной человек. Ни привычек, ни хваткости, ни цепкости, ни всего прочего, что в былые времена его отличало от других людей, уже не осталось. Однако надо признаться, что хотя и одна голова теперь украшала усохшие плечи Мале Бжика, но нес он ее гордо, запрокинув назад, царапая носом небо. Восемь лет - большой срок, все течет, все меняется. Неблагодарная толпа успела забыть своего прежнего кумира, а новый - старый, сгорбленный, ни чем не отличающийся от других, ни кому уже не был нужен.
      Мужик Катьки Сё погиб совершенно ужасно и нелепо. Официальной причиной его смерти считается то, что яко бы на него рухнул потолок и придавил его. Правоохранительные органы связывают разрушение дома с хорошо спланированным террористическим актом. След Кавказский. Однако совсем не потолок трагически прервал цветущую жизнь Катькиного мужика. Во время взаимной перебранки с Катькой по поводу голов ор стаял страшенный. Катькин мужик стараясь перекричать Катьку набрал в легкие побольше воздуха и не заметил, как в месте с воздухом засосал кирпич, презревший притяжение стены, который вошел, как пробка в бутылку, не в то горло мужику Катьки Сё. Если бы этот кирпич вошел в то горло, то и проблем то бы никаких не было, возможно со стулом и то вряд ли. А он вот подлый взял да и залетел, да не в то. И все бы ничего, залетел и залетел, но в том то и дело, что кирпич напрочь перекрыл вход и выход, а Мужик в это самое время действуя инстинктивно, уже не мог дать обратный ход, остановиться на пол пути. Вот он и крикнул, что есть мочи. А для чего же он тогда воздух набирал полной грудью? Вот тут то бедолагу и разорвало, буквально в лохмотья, хуже чем обои.
      После такой чудовищной самоликвидации мужика Катьки Сё, угреобразная извилина, квартировавшаяся в черепе Катьки, не выдержав подобного накала страстей, умерла от сердечного приступа, оставив свою квартирную хозяйку без столь полезного жильца. Катьке Сё чудом удалось спастись из-под завала. Дом рухнул спустя 10 минут, после чудовищной гибели Мужика Катьки Сё. Однако же не удалось ей спастись от рухнувшей на нее, вслед за домом, много тонной стены забвения, которая навеки погребла Катькин светлый дар с бесконечным множеством талантов в различных областях жизни.
      Что же касается двух собранных Мале Бжикинских головинок, то после катастрофы они вновь приобрели свой первоначальный вид. О дальнейшем их жизненном пути история умалчивает.




 
 
 
 

Пожиратель неба






      Петр Сигезмундович Свищ по прозвищу Дезил Долбовский решил съесть небо. Уж больно он был голоден. Ел он небо, ел, ел, ел и вдруг почувствовал некое недомогание. Хирург осмотревший Сигезмундовича для начала направил больного к проктологу. Так Дезил Долбовский лишился девственности. Как только проктолог, по образованию астроном, заглянул своим вооруженным глазом в петрово нутро, так тут же и обомлел.
      - Красота то какая, вон Альфа Центавра, а вот ковш большой.
      - Какой еще ковш? - вознегодовал лишенный невинности Дезил.
      - Ну, медведица большая, а вон неподалеку и малая.
      - Тебе чего, моя задница зоопарк что ли? Какие еще медведи к чертям собачим? - взвыл Долбовский.
      - Гончие псы немного подальше, сейчас разгляжу их получше. Красота! - с восхищением произнес проктолог. - Да по вашему внутреннему миру можно карту звездного неба изучать. Вы постойте-ка минут десять, я сейчас.
      Проктолог побежал за глав врачом.
      - Случай уникальный, Гравий Полидурович. У этого больного внутри небо звездное с ковшами, псами, раками и всем прочим.
      Гравий Полидурович, так звали глав врача 18-й клинической больницы, пристально посмотрел на проктолога.
      - А вы батенька часом не переработали, может вам стоит отпуск взять, на море поехать, отдохнуть так сказать, развеяться?
      - Я вас уверяю, Гравий Полидурович, истинная правда. Я и сам обомлел, когда все это увидел заглянув, простите, в его задницу.
      - Ну, хорошо, хорошо - с плохо скрываемым недоверием произнес глав врач - поглядим.
      Врачи вошли в кабинет, где на столе, согнувшись в три погибели с телескопом торчащим из заднего прохода, на корячках стоял великий пожиратель неба - Дезил Долбовский.
      - Прошу вас - сказал проктолог, предлагая глав врачу убедиться воочию необычным явлением.
      - Да, любопытно, любопытно.
      Гравий Полидурович слегка наклонился и припал глазом к окуляру, торчащего из задницы пациента, телескопа. Но в тот же момент, словно пораженный током, он грохнулся на пол, при этом корчась и истошно вопя.
      - Что с вами? - затрясся перепуганный проктолог.
      - А, а, а… - вопил глав врач - ничего не вижу, ничего не вижу….
      - Как же, как же так? - недоумевал, совсем потерянный и испуганный проктолог.
      - Сколько мне еще так стоять? Я вам, что проститутка? - ругался проклиная все и всех утомленный процедурой Дезил Долбовский.
      - Подождите больной - закричал ничего не понимающий проктолог - что в конце концов происходит.
      Глав врач все катался по полу и дико визжал.
      - А, а, а…. Ничего не вижу, ничего не вижу….
      - Да сколько можно ждать, подохнуть мне что ли с этой трубой в жопе, в конце то концов?
      - Да, что происходит, я не понимаю? - чуть не плача визжал проктолог.
      - Выньте из меня эту гадость, я уже не могу, у меня все внутри горит. Выньте эту гадость.
      - А, а, а …- причитал глав врач.
      - Заткнись, твою мать - заорал проктолог и резким движением выдернул телескоп из заднего прохода Сигезмундовича.
      От дикой и невыносимой боли Петр Сигезмундович завыл словно десять тысяч паровозных гудков в раз, от чего все стекла и двери в помещении вылетели разом, а стены затряслись, как ветки деревьев от сильного ветра. Задний проход Дезила Долбовского при этом расширился до таких невероятных размеров и от туда хлынул лучистым потоком яркий, ослепительный свет, а немного погодя показалось во всей своей красе лучезарное солнце. Покинув утробу Петра Сигезмундовича оно вместе с небом вылетело в оконный проем и заняло свое прежнее место, где и находилось испокон времен, где находится и сейчас.




 
 
 
 

Иван Царевич






      Проснулся Иван царевич с бодунища страшного, башка трещит. Он ей - головой то, на право поворотил, а там ни в сказке сказать, да ни пером описать - баба яга лежит, в чем мать ее яга родила. Зажмурился царевич и поворотил на лево головенку свою больную, а там тоже баба яга виду мерзейшего и еще обнаженнее первой. Иван головой туды - сюды, туды - сюды, да как заорет благим матом:
      - А, а, а, а …
      Бабки ежки проснулись и тоже давай кричать, но не как царевич, а на иной манер - сладострастно так, с придыханием.
      - А, а, а, а …
      От этого свинодействия Иван еще громче принялся вопить.
      - А, а, а, а …
      - Чего орешь то? А, а, а, а … - спросила левая бабуся.
      - Только очухалси, еще ничего не разглядел толком то, а уж знай себе орет - сказала правая.
      Иван замолчал, мозги его заскрипели, как не смазанные дверные петли.
      - Как чего ору - возмутился Иван постепенно приходя в себя - что мне еще нужно виде…
      И тут царевич осекся, обнаружив у себя на теле две упругие женские груди с торчащими, как наконечники от стрел, от возбуждения сосками.
      - А, а, а, а … - пуще прежнего залился Иван.
      - А, а, а, а … - еще сладострастнее, почти захлебываясь застонали бабуси.
      Через полчаса уже не молодые сказочные женщины порядком подустав свою утреннюю распевку прервали.
      И левая говорит Ивану:
      - Чего орешь то дурачина? А, а, а, а …
      А правая.
      - Толком не разглядит ничего, а знай себе базлает, как угорелый.
      Ваня притих на секунду другую. Руками за промежность схватился, а там …
      - А, а, а, а … - пуще прежнего разошелся царевич.
      - А, а, а, а … - еще сладострастнее заквакали бабуси.
      Через десять минут они выдохлись, старость не радость.
      - Чего орешь то? А, а, а, а … Ты еще и не видел ничего, а визжишь, как порося недорезанная, устали уж мы от тебя.
      А правая.
      - Ты Ваня вместо чем орать, пошел бы да в зеркало глянул.
      - Срамота то какая! - во все горло завопил Иван, кое-как встал и робко поплелся к зеркалу.
      Подошел к зеркалу и зажмурился, пытаясь изгнать из головы напасть. Долго он так стоял ни как не решаясь взглянуть правде в глаза. Но наконец собрался с духом и приоткрыл левый, потом правый глаз и остолбенел. Из зеркала на Ивана царевича смотрела девушка красоты неписаной, фигуры точеной, кожи бархатной.
      - О… - сказал Иван совершенно растерявшись.
      - То-то и оно Ваня, что - О, а ты все - А да А, оглушил прям совсем. Чего спрашивается орать то зазря, чай не в лесу.
      Иван долго стоял перед зеркалом вращая глазами, собираясь с мыслями.
      - А чего это со мной сталось то, а? - только и смог выдавить он из себя.
      А девушка на него из зеркала смотрит и нежным таким голоском, словно ручеек журчит и говорит ему:
      - Оптический обман, Ваня.




 
 
 
 

Петр Петрович, а вовсе не Иван Иваныч






      Ни у какого не Петра, не Петровича было имя Иван Иванович. Но все, по каким-то непонятным для Ивана Ивановича причинам, звали его Петром Петровичем. Иван Иванович на них ужасно обижался за это и говорил им злые гадости, на вроде того - “подлецы”.
      Но больше всего Иван Иванович огорчался, когда любимая кошка использовала его ботинки в качестве ночного горшка. Всякий раз утром Иван Ивановичу приходилось выливать из них всю ночную мочу любимой скотины и топить эту пушистую тварь в унитазе с ее же собственной мочой. Однако, на следующее утро ситуация повторялась. И в один прекрасный день Иван Иванович - светлая голова решил кардинально изменить свою унылую жизнь.
      И все бы было складно, да гладко, но окружающие, видя, как страдает уважаемый человек Иван Иванович от обид и унижений, решили изменить свое поведение по отношению к Ивану Ивановичу и никогда более не называть его Петром Петровичем. И даже кошка осознав всю пагубность и тлетворность своих ночных, мокрых дел, решила поступиться принципами и ходить по нужде только туда, куда ходит ее хозяин.
      Проснувшись утром Иван Иванович сказал себе: “Отныне и вовеки вечные я ни какой не Иван Иванович, а вовсе даже Петр Петрович и этому ужасно рад!” Он вдруг почувствовал необыкновенный прилив положительной энергии и во весь рот улыбнулся отражавшемуся в зеркале Петру Петровичу. “Затем - продолжил он, не переставая улыбаться - я больше не буду топить котика, пусть ходит в мои башмаки если нравиться”. Петр Петрович встал и как обычно отправился выливать из своих ботинок кошачью мочу. Но каково было его изумление, когда он обнаружил, точнее не обнаружил в своей обуви ни чего, кроме стойкого въевшегося запаха кошачьих сяк. Киска сидела рядом и мурлыкала, смотря влюбленными глазами на медленно сползающую улыбку на лице хозяина.
      Петр Петрович аккуратно взял кошку и усадил в башмак.
      - Давай пописяй.
      Но мохнатое четвероногое тут же из него выпрыгнуло. Петр Петрович взял вредное существо за шкирку и усадил в башмак.
      - Ссы - повысив голос сказал он.
      Но результат был то же, как и в первый раз, кошка выпрыгнула из вонючего ботинка и принялась тереться о ногу хозяина, на отрез отказываясь гадить в его обувь. На сорок пятой минуте бездейственного принуждения Петр Петрович сорвался и изменил данному Иван Ивановичем Петру Петровичу обещанию. В порыве ярости он схватил ласково мурлыкающее животное за хвост и со всей дури долбанул его о стенку и затем утопил в унитазе вместе с ботинками. Унитаз ни как не ожидал от Петра Петровича такого циничного поступка и что бы хоть как-то отомстить ему за убийство столь любимого существа, которое каждое утро нежно щекотала его бока своим пушистым мехом, засорился. Петр Петрович, трясясь от ярости и возмущения, так отругал унитаз, что даже сам поразился чудовищной беспардонности своих слов, к которым унитаз в отличие от Петра Петровича остался равнодушен.
      - Так, надо держать себя в руках - попытался успокоиться Петр Петрович, пнул унитаз и вышел из туалета.
      - Ну ничего, ничего - подбадривал себя Петр Петрович выходя из подъезда на улицу, где столкнулся нос к носу с соседом по лестничной площадке.
      - Привет Иван Иванович! - подмигнул ему сосед.
      У Петра Петровича кольнуло сердце. Он почувствовал как из недр его нутра, словно лава из вулкана, поднимается звериная ярость.
      Невероятными внутренними усилиями Петр Петрович погасил очаг возгорания и молча, словно не замечая соседа прошел мимо.
      Сидящие на лавочке старушки, увидев Петра Петровича хором поприветствовали его.
      - Здравствуйте Иван Иванович! В магазин решили прогуляться?
      Пожар потушенный секунду назад, вспыхнул с новой невообразимой силой и его уже было не унять.
      Глаза Петра Петровича налились кровью словно у породистого испанского быка, ладони сжались в кулаки и он решительный и безудержный как танк попер на старушек. Но вдруг остановился, повернулся и решительно двинулся по направлению к открывающему дверь в подъезд соседу.
      Со всего размаху Петр Петрович заехал обидчику в ухо. Удар был произведен с такой чудовищной силой, что сосед в то же мгновение, словно карточный домик, рухнул на землю. Трясясь от гнева Петр Петрович наклонился над поверженным врагом и заорал ему в поврежденное ухо.
      - Я Петр Петрович, Петр Петрович. Ты понял меня недоносок хренов. Повтори кто я.
      В голове хренова недоноска творилось нечто невообразимое, все звенело и булькало, какая-то неописуемая скрежещущая пустота разрасталась, разрывая изнутри черепушку. Мыслей не было ни каких, они либо вылетели, либо попросту подохли от сотрясения.
      - Ты че Иван Иваныч спятил? - заорал ничего не понимающий сосед лишенный напрочь мыслей и слуха. Петр Петрович со всего маха заехал поверженному, но не покоренному, тупому, как осел врагу, ногой в живот.
      - Петр Петрович, урод. Называй меня, урод, Петр Петрович.
      После пяти минут методичного пинания Петром Петровичем футбольного мяча именуемого в свою бытность соседом, последний лишился всякой надежды называть кого либо, кем либо. Он попросту умер.
      Закончив с соседом Петр Петрович устремил свой хищнический, жаждущий мщения взгляд на старушек. Однако к этому времени они уже успели ретироваться.
      Петр Петрович расстроенный отсутствием старушек в последний раз пнул бездыханное тело соседа, походившее к этому времени на некий мешок с непотребностью, и пошел себе в магазин. Но в магазин Петр Петрович так и не попал, а попал Петр Петрович под машину.
      P.S.
      Летая над собственным телом, безмятежно покоящимся в гробу, Петр Петрович материл и бил всех прощающихся с ним. Он так громко кричал, что его зовут Петр Петрович, а вовсе не Иван Иваныч, что напрочь сорвал голос, за что и был отправлен на излечение в рай, ну уж а потом видно будет.




 
 
 
 

Жопа



Часть 1



      У Федотовны жопа была, как рукавица. В нее помещалась целая рука и там естественно обогревалась газами различного происхождения. На газы жопа Федотовны была щедра и щедрости своей нисколько не стеснялась, и при любом удобном случае давала о себе знать. Однажды муж Федотовны грея у нее в жопе свою простуженную голову вдруг самым чудесным образом исцелился от насморка.
      - Экая полезная у тебя жопа - произнес он вылезши и вдохнувши полными ноздрями ароматного воздуха. - Надобно ее в дело употребить, зарегистрировать, как медицинский препарат от насморка и разбогатеть на этом деле.
      Жопе Федотовны эта затея явно понравилась и потому она одобрительно промычала на своем жопьем (не поворачивается написать - языке, но делать нечего тому и быть) языке.
      Муж Федотовны привел домой кореша с застарелым гайморитом и отсталостью нюха. После 15 минут пребывания выше обозначенного, для излечения этих пагубных недугов, в жопе Федотовны, душа кореша вышла через затылок и принялась страждуще блуждать по просторам организма Федотовны и через неделю настолько обвыклась, что заставила собственно душу Федотовны покинуть тело через жопу Федотовны. С этого момента муж Федотовны и душа кореша в теле Федотовны и роскошная жопа Федотовны стали жить не тужить и радоваться жизни.




Часть 2



      Когда мужу Федотовны надоела кочевряжная душа кореша, он решил использовать жопу Федотовны, как душегубку. Сменив в теле своей жены добрый десяток душ, муж Федотовны сам захотел вселиться в ее тело. Однако ничего у него из этого не вышло. Он лишь вновь обзавелся насморком. Что же касается последней души, обитающей в теле Федотовны, то необходимо отметить, что она, как только голова мужа Федотовны залезла в жопу Федотовны, в миг покинула тело. И стой поры тело Федотовны стало вести бездушный образ жизни. Что касается души Федотовны - по ночам она стала навещать супруга, чиня ему неудобства.
      - Что тебе мешает? - спрашивал ее муж - тело свободно, входи без стука.
      Но душа Федотовны только молча била тарелки о голову сопливого супруга.
      - Сука - всякий раз, как только Федотовна давала о себе знать, повторял ее муж.
      На исходе второй недели муж Федотовны совсем занемог от насморка и незаживающих ран на всем теле.
      - Я скоро умру - сказал он появившейся душе Федотовны, как только оправился от удара в голову газовой плитой, и вот тогда мы с тобой встретимся и я тебя стерву придушу.
      Сдох же муж Федотовны от насморка. Густая сопля забила его носоглотку, и он промахнулся, отрубая бездушному телу Федотовны безобразно висящую голову, предварительно заточенным, до состояния крайнего заострения, топором. Муж Федотовны промахнулся и попал себе по ноге отрубив ее напрочь, забрызгав при этом густо посаженные глаза бирюзового цвета, принадлежащие бездушному телу Федотовны.




* * *



      “Я если хочешь отварю тебе ноги, а если хочешь дверь, но могу и пожарить печень - ты только пожалуйста верь и не ебись с кем попало в подвалах, а то я вряд ли смогу и не сможет ни кто”.




 
 
 
 

Конечная






      В автобусе у Пети зачесалась голова и он принялся ее чесать. Вдруг, бах, ему заехали в морду новые жильцы, но он стал сопротивляться выказывая фигами гостенепреимность. Петя сплюнул оба выбитых зуба. Ну и что, что без зубов - подумал Петя - я не акула там, что бы здесь меня потрошили, одно дерьмо вытаскивая, а взамен другим набивая, для того что бы дети потом ходили и тыкали мой рот своими грязными пальцами, которыми трогают не бог весть что, а потом не моют, и ногти не стригут, и на ногах тоже. Тут Петя увидел дяденьку, доставшего из своих штанишек кожаный шланчик, мирно поливающего из него куперозный куст сирени. Нет, не птица - догадался Петя, - птицы не писяют, они только ка… - Петя не договорил и увидел тетю, сидящую на корточках. Штанов на тете не было, оголенная задница блестела, как жестяное изделие. Тетя тужилась, как при родах, большой толстый червяк лез из нее.
      Жирна - подумал Петя - такую подстрелить и мяса, и перьев хоть чем ешь, останется еще свиньям всяким на выброс или утилизацию. А можно в клетку и говорить научить - типа - “Жопа сумасшедший, или задница кретин”. Ну там матерные частушки про трамвайно троллейбусное управление и начальника его, и зама его, и кондукторов его, и пассажиров его туды же. А потом, блядь, застрелить ее и порубить на кусочки, кусочки сварить в мясорубку, все поперчить, поделить и в акулий живот. Вынуть …
      И тут Петя потерял сознание, либо сознание Петю. В общем что то произошло и Петя упал.
      - Что вы, что вы, - запричитала молодая барыня, стоящая рядом с ним - очнитесь, очнитесь - принялась она проводить реанимационное расследование прибегнув к помощи пинцета, выдергивая по одному волосику из заросших Петиных ноздрей. - Я могу, могу - обратилась она к народу. - Я должна, должна - сказала она себе.
      На тридцатой минуте реанимируемый скончался, девушке к этому времени уже удалось практически полностью ощипать остывающего, до пояса и перейти от саван и редколесий к интимной области тропических кустарников разросшихся из ряда вон дико.
      - Ох, хо, хо, хо, хо - сказала она раздосадовано. - Господа, господа - обратилась она к народу страдающему болезненным воздержанием и злокачественной бессонницей, как результатом болезненного воздержания - господа, кто знает, как хоронят птичек?
      - Как мусульман в ковре - крикнули из толпы.
      - С чего это ты подобрал - раздался звучный бас - как христиан их хоронят, птица это христианский символ.
      - Каких простите христиан вы имеете? - прозвучал из толпы ехидный, тонкий, как комариный челн, голосок.
      - Как католиков - сказал студент и получил в ухо, от чего душка на его очках загнулась и совершенно зажала ему ухо. От чего ухо пришло в негодность, а студент оглох.
      “Вот ведь - думал глухой студент - из-за каких то гадливых птиц католиков потерял слух, хуево. Не за любимую ботанику, не за ненавистную родину, да просто не за хрен, за католиков. Хуево”. На следующий день глухой студент записался в ислам и было собрался записаться еще кой куда, что бы отомстить как следует тем из за кого он лишился слуха, даже почистил ботинки и причесался, а бриться не стал. Но тут вдруг обнаружил что во всех двенадцати метровых хоромах его жил площади нет ни одной пары чистых носков и тут же загрустил. Включил радио и стал его смотреть дымя папироской, затем облил керосином пустой холодильник “свиняга” и включил газ. Перед смертью слух к нему вернулся, но первое что он услышал после долго висящей глухоты - так это взрыв лишивший его жизни. Хоронить глухого студента, обретшего слух не пришлось
      - Птиц топят - крикнул чей то засушливый голос.
      - Птицы вам не печка, что бы их топить, их разжигать нужно - возмутилась дама в шляпе и добавила - вандал и скотина - сопровождая свое добавление бескомпромиссным ударом в нос стоящему по левую руку соседу, завистливо смотрящему на нечеловеческий зад гражданки без шляпы.
      - Птиц едят - робко сказал мальчик.
      Реаниматор доверчиво посмотрел на мальчика, затем на покойную птицу Петю и с надеждой в голосе спросил у возбужденной толпы:
      - Ни кто не голоден?
      Толпа недоверчиво посмотрела на мальчика.
      - Вообще то - промямлил он заплетаясь и смущаясь, не находя себе место под яркими молниями лютых глаз - я так себе учусь. У меня там по зоологии пары стоят, у нас училка дура. А во может ботаник знает он у нас в школе практиковался на нас, но почему то сбежал.
      Все посмотрели на глухого очкарика, выковыривающего душку от очков из уха. Он тупо изучил обстановку, окинув испуганным оком дикую волчью стаю, прикрыл рукой еще не поврежденное ухо и печально улыбнулся. При этом его взгляде, дополняющем весь трагизм происходящего улыбкой, все скривили брезгливые гримасы и презрительно плюнули в очкарика. После чего и вовсе потеряли к нему интерес, переключаясь на похоронную тематику в плотную касающуюся птиц.
      - Их не хоронят - сказал кондуктор - конечно если они не приобрели талон на право проезда, а если приобрели - и она развела руками.
      - А, что с ними делать - спросила удрученная девушка с пинцетом в руке, оставшись без дела.
      Тут опять влез мальчик и блеснул своим не по детски развитым мозгом.
      - А, может его поделить, столбиком.
      Эта идея сразу всем понравилась. Дохлого и небрежно общипанного, на подобие магазинной курицы, Петю взяли за голову и выбросили в любезно открытую шофером дверь, на встречу одиноко стоящему столбику. Но вышло так, что не Петя поделился столбиком, а столбик, о который шарахнулось Петино упругое тело, загнулся, как дюралевое весло, пополам и даже один единственный горящий глаз его закрылся от возмущения.
      Народ аккуратно отделил Петю от хлипкого столбика и затащил его в салон.
      - Герой - крикнул кто-то из толпы.
      - Орел - раздалось в другом конце.
      - Львов - крикнул кто-то.
      - Вильнюс.
      - Сиэтл.
      - А почем все иностранные - возмутился бас похожий на балалайку. - Давай наши - Ленинград.
      - Ленинграда нет уже давно, сейчас он Петербургом зовется, еще впереди санкт стоит - ехидно сказала женщина с яйцами.
      - Кикимора - заорал на нее балалаечный.
      - Вы там живете? - сострила с яйцами - чего населенный такой пункт под Парижем, нет не была.
      - Побываешь еще - грубо прервал ее балалаечный и зачем то показал ей фигу.
      Тут опять нарисовался мальчик. Он поднял руку, согнув ее локте и заорал что есть мочи, потрясывая ей.
      - Я, я, я, я, я знаю, знаю на Л, я знаю на Л.
      Кондукторша выбросила мальчика в окно, предварительно осведомившись у него о наличии талона дающего право на проезд в общественном колесном транспорте.
      - Хорошо - сказал балалаечный немного подумав - Лубянка.
      Все разом заткнулись, а с яйцами даже присела, словно испугалась грома или взрыва, при этом повредив два яйца.
      - Конечная - заорал автобусник. И они плавно вошли, словно нож в масло, в зеркальную гладь полноводной реки, которая спустя какой-то неопределенный промежуток времени доставила их без хлопот и проблем до моря.
      - Птиц по-разному хоронят - сказал изрядно нахлебавшийся и от того пришедший в полную непригодность автобусник - в зависимости от их социальной принадлежности и среды обитания.




 
 
 
 

Крейцерова соната






      Был вечер, точнее сказать, была ночь. Великий ум эпохи, Лев Толстой, ни как не мог заснуть, и от того лежал на спине. Бессонница мучила ослабший в боях организм мыслителя, и по причине из всего извлекать пользу, он начал размышлять на тему плотской любви. Обнаженные тела, слюни, судорожные движения, стоны, вздохи, безнравственные позы - какая мерзость, какая гадость, какое бесстыдство, - размышлял Толстой. И пока его гибкий, тонкий, пытливый ум разоблачал темную сторону физических отношений, указательный палец правой руки, как нож мясника, вонзился в плоть. В этот момент жена Льва Николаевича что-то сладостно простонала во сне, и, причмокивая губами, пустила вязкую, липкую слюну на подушку. “Какая мерзость”, - шепотом произнес Толстой, все еще размышляя о половом акте. “Страшно подумать, здоровый мужик облизывает бабу, словно ложку после обеда. Тьфу, гадость”, - чуть не крича произнес писатель и погрузил на несколько миллиметров свой палец во влажную, теплую дырочку, - “Ах, хорошо!” - от этого действия сладостная дрожь пробежала по телу гения, а температура подпрыгнула до 37 градусов Цельсия. Но холодный и безжалостный ум философа оставался непоколебим. Он продолжал вскрывать язвы мерзопакостных наслаждений. “Кто виной этому безобразию - они”, - и Лев Николаевич с остервенением протолкнул свой палец еще на несколько миллиметров в глубь, расширяющейся по мере проникновения туда продолговатого предмета, обозначаемого в быту не иначе как “палец указательный”, маленькой дырочки. Эффект поразил Толстого. Лев Николаевич на мгновение потерял ощущение реальности, слезы умиления брызнули из глаз, проделав нелегкий путь по скуластому лицу гения, бесследно исчезли в густой бороде философа.
      Но, вскоре все прошло, и гениальный писатель, не вынимая своего пальчика из теплого, влажного и очень уютного домика, продолжал спокойно, с присущей ему оригинальностью рассуждать: “Итак, всему виной они - женщины. Кто соблазнил Адама - Ева. Вот. А из-за кого погиб Пушкин”, - как бы обращаясь к своей спящей жене, спросил Толстой. “Спишь, дура, а того не знаешь, что такой ум, такой гений, такой талантище погиб, и из-за кого, из-за такой же …”. И по причине образованности и воспитанности, слово, которое должно было прозвучать, не прозвучало. Толстой его опустил и произнес лишь: “…как ты”. Но потом подумал, что вряд ли можно говорить о нормах приличия, когда речь идет об убийстве Пушкина. “Шлюха”, - истошно заорал он. Жена в ответ лишь почмокала губами и вновь пустила вязкую, липкую слюну на подушку. “Тьфу на тебя. Из-за такой образины стреляться, да не в жизнь!”
      Успокоившись немного, граф решил протолкнуть палец поглубже, настоящее положение его уже не удовлетворяло. Он потихоньку засунул пальчик по самый изгиб. Граф вдруг вспомнил, что земля вращается, и принялся сообщать пальцу вращательные движения, от чего вызвал немалые раздражения в дыре. Огрубевшая от нелегкого крестьянского труда кожа пальчика, принадлежащего гениальной руке не менее гениального писателя, почувствовала липкие, мерзко-влажные выделения. Но это не могло остановить бывшего вояку, который был не из робкого десятка, потому не считал целесообразным из-за какой то мелочи рушить то, что было достигнуто муками. “А может мне роман написать?” - безмолвно вопрошал себя Лев Николаевич и тут же себе отвечал, - “А почему бы нет. А про что? А про …” - он взглянул на свою любимую супругу и сделал страдальческое выражение лица, - “Про любовь. Война и мир. Пожалуй, да. Что ж не плохо”. Он было хотел вскочить и приняться за написание, но вспомнил, что правая рука у него занята. А в этом деле должны участвовать все органы, это неотъемлемая часть творческого процесса, и он остался лежать в кровати. “Вот ведь, не доставать же палец в конце концов, всему свое время”. А жидкость тем временем увеличивалась в количестве и вытекала из бывшей маленькой дырочки теплыми струйками. “Еще один рывок” - подумал граф, - “не стоит останавливаться на пол пути. К черту роман, к черту все. Не могу ни о чем думать”. Он стал тихонько, плавно проталкивать палец все глубже и глубже. Температура тела графа к этому времени поднялась до 38 градусов по Цельсию, рот непроизвольно открылся, глаза прикрылись, гений тяжело дышал.
      Буква “А”, произносимая им по мере продвижения пальца в глубь дыры, менялась в тональности и скорости произношения. С каждым миллиметром она возрастала и увеличивалась. Предчувствуя финальную сцену этого необычного акта, граф весь напрягся, скукожился, затрясся, из глаз брызнули слезы.
     
      АПЧХИ! - это был финал.
      Палец, как пушечный снаряд, со свистом вылетел из маленького, влажного и столь любимого философом носового отверстия, а вместе с ним огромная масса соплей, благополучно долетевших до стены и в последствии вяло сползших на деревянный свежеструганный пол. “Ух, хорошо”, - только и успел произнести граф Толстой, как тут же заснул крепким молодецким сном.
      P.S. Вскоре весь интеллектуальный мир с трепетом и восхищением читал одно из величайших произведений, талантливого русского литератора Льва Николаевича Толстого, под названием “Крейцерова соната”.




 
 
 
 

Лошадь без головы






      Какое странное небо сказала лошадь. Нет ничего в этом странного сказал некто. И все-таки я склонна думать что странного много сказала лошадь. Уж так уж уж так уж. Да так уж вот ничего теперь не поделаешь коли оно так есть и очень странно что вам это не находится. Почему не находится очень даже ничего но то что вы оповещаете я склонна считать преумножая ваши вздохи на разность моих выдохов в сумму наблюдаемого ничего не выходит. А что выходит. Да все то же и выходит и входит, все то же, что в принципе странно, но не страннее странного уж коли на то не пошло. На что же пошло на попятную скажете вот уж нет я говорю всегда что знаю или думаю думать. Так ли уж думаете думать. Иначе я не я а вы не вы к стати кто вы. Я как раз не я, а то что вы это вы - так это только характеризует вас с хвоста, как бы там не называли вас любители острых воображений и все мне известно про вашу оголтелость, и видимо в этом скрыт тот камень преткновения. Да уж так вот и в этом. А где, а где? Да не знаю, а вы? Что! Я! Да я, да я. Если вы со своим увядшим мозгом и гоготаньем ничего более не умеете, вряд ли вам поможет такой как я. Какой такой, какой такой, какой такой, какой такой, какой такой. А почему у вас зубы деревянные. Какой стыд, то небо, то зубы, вы уж чем ни будь одним любуйтесь, ну честное слово уж не знаю что вам сказать. Ну а что ваши зубы походят на маленькие черные тучки такие бывают при грозе. При грозе нет, нет, нет, нет, нет, нет. Да, ад. дж. нетнетнетнет. Пьфу ты конина жесткая. Я конина? Да. Ну не всегда же я конина. Как это? Очень просто. Вот вы кто? Ах ты морда шпионья чего добиваешься. Ну вот видите до чего вы договорились конина со шпионьей рожей. Тут небо разинуло пасть и откусило грозовыми облаками лошадке шею. Безголовая лошадь побежала себе странствовать по свету но уже ни когда ни кого не называла странным и не жевала травы и не ржала и никто ее не называл лошадью да и вообще давно это было.




 
 
 
 

Любви нет






      - Нет любви - сказал Казюльский.
      - Как же так нет? - спросила Майя Фостерклод.
      - Вот так - сказал Казюльский.
      - А чем докажешь - сказала Майя Фостерклод.
      - А вот чем - сказал Казюльский и рассказал Майе Фостерклод свою грустную историю.
      Грустная история Казюльского из которой он сделал правильные злоключения.
      У меня жила жаба и я ее любил. Так начинался рассказ Козюльского. Она надувала пузыри и пела по ночам свои странные жабьи песни. Но вскоре такой поворот дел меня начел тяготить и я решил что ни будь поменять. Мне захотелось, что бы жаба стала больше и прекраснее, и пела громче. Для этого я не поленился, сходил на улицу и принес килограмм соломинок. В несколько этапов я решил модернизировать предмет моей страсти до размеров собаки. Но после первого сеанса жаба лопнула и забрызгала все мое лицо своими отвратительными кишками. И вот после всего этого, я спрашиваю тебя - разве так поступают когда любят и сам же тебе и отвечу - нет, она могла бы и не лопать на первом сеансе если любит меня. Так? Так! Вот отсюда и вывод напрашивается сам собой - любви нет.
      - Да - многозначительно сказала Майя Фостерклод - свинья эта твоя жаба была - по всему видно.
      - Свинья - поддакнул Казюльский - но главное то что любви то нет.
      - Должно быть так - сказала Майя Фостерклод.
      Они помолчали минут пять.
      - А послушай Казюльский - сказала Майя Фостерклод - давай я тебе буду петь по ночам, размером я как собака и пою громко, меня и надувать для этого не надо?
      - Ну что ж - сказал Козюльский - давай попробуем, только все равно ты меня не переубедишь в обратном.
      - Нет, нет, нет, я и пытаться не буду, просто буду громко петь, а что да любви так это дело десятое, ведь можно и так без…
      - Можно - сказал Козюльский - но только позволь мне надуть тебя до размеров лошади.
      Хорошо - сказала Майя Фостерклод - и не бойся я не забрызгаю твое лицо своими кишками, я упругая не то что жаба.




 
 
 
 

Маньяк убийца






      Иванов лежа на диване занимался созерцанием потолка. В вялых мозгах нехотя шевелились мысли. “Нет денег, нет работы, ничего нет. Что же делать?” - в сотый раз спрашивал себя Иванов. Вдруг с потолка обвалился кусок штукатурки и ударил Иванова по голове. Нет, от этого он не заговорил по французский, а просто потерял сознание. Когда же Иванов очнулся для него все вдруг стало ясно. Он встал с дивана и пошел в ванную комнату. Там умывшись, побрившись и почистив зубы он заглянул в свое мужественное лицо с торчащими, как весла у лодки ушами и заплешинами на голове, и со сталью в голосе произнес - “ Я буду работать маньяком убийцей”. Иванов долго рылся в темной комнате, не найдя ни чего подходящего, он вытащил из груды старых вещей потрепанного плющевого мишку, которым играл в детстве. Мишку маньяк убийца аккуратно посадил на кресло, а сам встал склонившись над ним и грозно зарычал.
      - Я маньяк убийца - после этих слов он схватил медведя за горло и принялся трясти - я тебе не какой ни будь грабитель-вор. Ты думаешь мне приятно тебя насиловать и убивать, ну уж нет, у меня работа такая, я не могу иначе.
      И так он разошелся, что в порыве бешенства оторвал мишке голову. Успокоившись немножко и отдышавшись Иванов мужественно произнес: “Я готов”.
      Погладив брюки и рубашку, почистив пиджак и ботинки маньяк убийца Иванов отправился на работу.
      В глухом, московском переулке ему довелось встретить молодую фигуристую девушку с грудью достойной восхищения. “То, что надо” - решил Иванов. Но по натуре новоиспеченный маньяк был застенчив и даже порой побаивался женщин. В связи с этим он не решился подойти к девушке, а остановившись в метрах десяти от нее лишь нелепо покашлял, дабы привлечь ее внимание.
      Прекрасное создание не вынимая изо рта сигарету зорким глазом произвела оценку ценности. “На безрыбье и петух облезлый рыба” - подумала девушка и жалостливо улыбнулась незнакомцу.
      - Девушка не нужна, дядя?
      - Да, вообще то я тут - замямлил Иванов.
      - Тысяча двести за ночь.
      - Да, я тут, некоторым образом…- вновь принялся бормотать маньяк.
      - Я вижу, что ты тут. Я спрашиваю развлечься хочешь?
      Иванов превозмогая робость и дрожь в ногах дрожащим голосом произнес.
      - Видите ли, я некоторым образом маньяк, маньяк убийца.
      Девушка сплюнула истлевшую до фильтра сигарету.
      - И что? Тебе нужно скинуть? Ты дядя, прямо, как на рынке. Ну хорошо тысяча, пойдет.
      - Да нет, вы не поняли, я здесь работаю. Я на работе. Я маньяк убийца.
      - Убийца говоришь.
      Девушка пристально вгляделась в маленькую фигурку с оттопыренными ушами на лысой голове и грозно двинулась в направлении маньяка. Прелестное создание схватила, покорно стоящего словно телеграфный столб, Иванова за ухо и потянула к земле, а затем со всего размаху дала маньяку убийце такого пинка под зад, что тот пролетев несколько метров ударился головой в кирпичную стену.
      Очухался Иванов в больничной палате. Рядом с его кроватью сидел опер уполномоченный Архиневолокоточерепопандриковский, так он представился потерпевшему.
      - Не пугайтесь, теперь вы в безопасности - успокоил он Иванова. - Нам нужна ваша помощь. В городе действует маньяк убийца и вы единственный, кто остался в живых после его налета на вас. Могли бы вы описать как он выглядит?
      - У него - пересохшим ртом произнес Иванов - грудь большая и пинается он очень сильно. Наверное бывший футболист.
      P.S. Иванов лежа на диване занимался созерцанием потолка. В вялых мозгах нехотя шевелились мысли. “Нет денег, нет работы, ничего нет. Что же делать?” - в сотый раз спрашивал себя Иванов.




 
 
 
 

Повешенный






      Петр Сигезмундович Свищ по прозвищу Дезил Долбовский решил покончить с этим миром, или попросту сказать, решил повеситься. Он чинно накинул петлю на торчащую из потолка люстру и подтянул веревку, в результате чего люстра не выдержала и оборвалась, при этом больно ударив самоубийцу по голове.
      “Не справедливо” - подумал Петр Сигезмундович Свищ по прозвищу Дезил Долбовский, когда его тело покоившееся в деревянном ящике накрыли крышкой. Тук, тук, тук - вылез один гвоздь, потом второй. Бряк, бряк - застучало по крышке, затем усилилось, а после наступила тишина.




 
 
 
 

Полный пиздец






      Осенью всегда грустно.
      Какое там блядь грустно - полный пиздец.
      А зимой холодно.
      Какое там блядь холодно - полный пиздец.
      Зато вот весной.
      Какое там блядь весной - весной просто полный пиздец.
      А летом жарко.
      Какое там блядь летом - летом просто наиполнейший пиздец.
      Так вот оно и выходит куда не глянь всюду пиздец.
      Я бы даже сказал - полный.
     
      Скажем тебе грустно, а скажем от чего?
      Иди в пизду.
      Нет скажи от чего?
      Иди в пизду.
      Ну нет скажи.
      Иди в пизду.
      Да нет же.
      Нет, да - иди в пизду.
      Ну я же у вас беру интервью.
      Тогда не болтай, а делай это спокойно и осмысленно.
      Хорошо. А это еще что?
      Хуй.
      А зачем?
      В качестве ответа.
      Какого?
      На предложенные тобой вопрсы.
      Но я …
      Иди в пизду.
      Тебе и впрямь грустно но от чего?
      От интервью - иди на хуй.
     
      Вот скажем если тебе ни кто не звонит?
      Правильно ставь ударение.
      Хорошо и что тогда?
      Идут они на хуй тогда, мне не о чем с ними пиздеть, я занимаюсь онанизмом на Сорокинское произведение, оно меня возбуждает.
      На какое?
      По хуй.
      Хорошо и что тогда?
      Применительно к тебе догадайся сам.
      Но ведь нельзя же так вот всех.
      Кого всех.
      Ну вообще там вот.
      Никого нет я один.
      А я.
      Ты прекрасный человек.
      Почему?
      Потому что ты в моей башке.
      Почему?
      Так вышло и я этому рад.
      Ладно тогда позвони мне или ну в общем догадываешься.
      P.S.
      Всяк писатель, если он писатель должен иметь толстую жопу и при ней геморрой, как спутника жизни.




 
 
 
 

Я прожил три жизни на дне песчаного грота





Часть 1



      На другом конце песчаного грота ветеран второй цусимской компании Суй Хуй был скопцом по происхождению. И грудь у него была, как у бабы - толстая и висела, а соски большие и торчали.
      - Ты настоящий урод - сказал ему как-то дважды герой народа с глубокими продольными шрамами на животе, - ты должен этим гордиться. А это значит, как каждый гордый человек обязан проветривать свой живот раз в месяц, как это делаю я и мои покойные друзья - он снял шапку и добавил - давно. Смотри - сказал герой и бжик бегунком на пузе по молнии в право и в верх. Кишки выложил в таз, кипятком залил, зажмурился и затянул черного ворона. Допел как полагается до конца, кишки встряхнул и словно курицу в духовку, загрузил их обратно в пузо. Бегунком бжик и живот закрыл.
      - Вот так то.
      Суй Хуй стоял и в глазах его светилось непомерное восхищение замешенное на злобной зависти.
      - Я тоже хочу бегунок - сказал он и липкая слюна вывалилась из его маленького злобного рта и смачно плюхнулась на бетонное покрытие борцовского казимата.
      - Хуй, - сказал ему дважды - тебе не положен бегунок. Ты урод, а урод должен начинать с более простого.
      - Какого?
      - С гвоздей, болтов, шурупов.
      - Но я хочу бегунок - захныкал, как маленький Хуй.
      - Суй, сначала гвозди - сказал ему сердито дважды - и только потому, что урод и гордо несешь то что намотано на твоей заднице.
      Дважды герой посмотрел и вынес вердикт.
      - Будем резать, скидавай хлам.
      Суй Хуй хлам сбросил, чем ввел дважды в состояние близкое к клиническому.
      - Что это? - выпучив глаза и слегка оттопырив набедренную повязку, спросил дважды тыкая в грудь Суй Хуй.
      - Грудь - гордо произнес Суй.
      Кома отступила, дважды смахнул тыльной стороной ладони пот с куперозного лба и чуть подтолкнул глаза, для того что бы они заняли свое первоначальное положение, а затем откашлявшись произнес:
      - Подобрать, а то глядишь всяк так распустит, то нас любой враг одолеет и перестанет уважать. Ясно? Подобрать.
      - Но, как?… А … Я…
      - Не пререкаться в строю, - заорал дважды и сунул свою кулачину, весом в два мешка риса, в морду Суй Хуй.
      Хуй упал, разбросав все титьки по животу, срамно и неприлично.
      - Ты не только урод, но и позор нации - сказал герой и пнул поверженного. - В живот тебе, Хуй, не только не положен бегунок, но и гвозди нельзя осквернять таким срамом - сказал дважды герой народа и закопался в песок терзаемый тяжелыми мыслями о здоровье нации.
      А Суй Хуй валялся размазанный по бетонному полу и хныкал, проклиная дважды, грудь и прочее дерьмо не позволяющее ему иметь на пузе бегунок.




Часть 2



      А в это время на другом конце песчаного грота шел урок.
      - Ты будешь это читать - сказала Марья Ивановна и саданула Аполлона Коврижкина по башке четвертым томом войны и мира Толстого.
      - Он уебок и читать я его не буду - придя в чувство, сказал Аполлон - я Достоевского буду, он не уебок.
      - Кто не уебок - возмутилась Марья, - кто если ни он?
      - Толстой - бескомпромиссно произнес Коврижкин.
      - Значит Толстой - побагровела от злости Марья и со всей силы лягнула Аполлона в зубы.
      Коврижкин рухнул на пол, разбрасывая по блестящему паркетному полу выбитые зубы и пачкая его кровью.
      - Собирай - заорала Марья указывая на зубы - и не пачкать здесь. Ты что же не уважаешь труд уборщиц, а может быть ты вообще не уважаешь труд или может ты … - она хотела сказать пидор, но промолчала.
      Коврижкин молчал, сплевывая неугомонность плазматической жидкости на блестящую плешь паркета. Класс молча наблюдал за происходящим, не решаясь вступать в сору. Однако 95 процентов учеников морально поддерживали Коврижкина и считали Толстого именно тем, кем его считал Аполлон, самый красивый и элегантный мальчик класса. Марья Ивановна пронеслась черным мессершмидтом взгляда по головам собравшихся и с лета оценила ситуацию.
      Она водрузила свою ногу победительницы на поверженную голову Коврижкина, острой шпилькой нарушив целостность его барабанной перепонки.
      - По-моему он не любит нашего кормчего.
      - Кормчего? - вознегодовала толпа.
      - А что он любит? - потихоньку набирая обороты, входила в раж Марья.
      - Что? Что? - кричала голодная стая.
      - По-моему Британию.
      - Да, да Британию - заревели негодующие глотки, лязгая зубами и разбрасывая слюни.
      - А что я вас спрашиваю является символом страны если не флаг?
      - Флаг, флаг - заорала ненасытная толпа, превращаясь в единый механизм праведного гнева карательной машины, и набросилась на неприятеля.
      В результате четко проведенной спец операции Аполлон Коврижкин в облике британского флага был водружен на стену подвального помещения школы, где располагался музей уродов, а Толстой был признан самым почитаемым автором за всю историю человечества и полностью реабилитирован.




Часть 3



      А в это время на другом конце песчаного грота, зарывшись в песок насиловал свои мозги дважды герой, размышляя о том, как с помощью второго закона Ньютона и чертова третьего правила Лапеталя вынуть из пропасти застрявшую там совесть, ум и честь нации и избежать потопа после нас. Пока он размышлял, горючие слезы отчаяния Суй Хуй просочились сквозь песок и залили подземное убежище дважды.
      - Потоп - заорал герой и вылез в свет.
      - А это ты урод, а я уж думал потоп после нас, настиг нас при нас - успокоился дважды.
      Но вдруг героический взгляд его в очередной раз приковал неприлично деформированный бюст Суй Хуй.
      - Что? - разорвался словно арт снаряд герой дважды - почему не исполнено по сю пору? Убрать, убрать, убрать сейчас же.
      - Я в сунь мо был записан в детстве - попытался выстроить непрочный барьер своей страдающей от нападок состоятельности Суй - по этой вот самой и разжился фамилием, будь она тудыт.
      - Фамилия какая? - выстрелил слюной в лицо Суй Хуй дважды.
      - Суй Хуй - четко произнес оплеванный.
      - А звать? - рявкнул герой, прикусив подло вылезший, не известно по какой такой причине язык.
      - В - ответил Хуй.
      - Ну так Суй Хуй В, мне по хрен куда ты там был записан, хоть в жопу, а раз сказал убрать, то дважды повторять не стану и не проси - угрожающе произнес дважды и для острастки выплюнул откушенную часть языка.
      - Что ж мне их обезглавить, что ли? - захныкал урод.
      - Хоть в жопу - без всякой интонации сказал герой, беззаботно гоняя поврежденным языком слюни по бескрайним просторам полости рта.
      - Да куда еще то? - в голос заревел Суй Хуй В.
      - Что? - забасил герой и смачно сплюнул накопленную во рту влагу.
      Урод скинул набедренную повязку на бетон. От чего слегка оттопыренная повязка прикрывающая героические части дважды оттопырилась в два раза пуще прежнего, а сам герой приобрел вид крайнего негодования и досадной неопределенности, что не замедлило отразиться на его закопченном и уставшем от подвигов лице. Он вдруг ощутил невыносимую потребность закопаться, но переборол свое малодушное желание.
      - Где? Суй Хуй В - заорал он так, что густая поросль в ноздрях его поредела, как скошенный лесорубами лес. - Где? - и он брезгливо указал трясущимся от возбуждения и негодования пальцем туда, где ничего не болталось, а должно было болтаться обязательно по великому убеждению дважды.
      На что Суй Хуй В только развел руками.
      - Потерял? - засуетился герой, ища оправдания уроду - нельзя, нельзя бездействовать, надо искать, нельзя сдаваться, искать - повелительным тоном заорал он. - А это убрать, убрать, сутки на все про все, что бы здесь не было, а там было и что бы было все - полный боекомплект. Пшел, урод и лучше не возвращайся. Если не исполнишь, можешь откусить себе язык, под корень.
      Суй Хуй В опустил голову и заплакал, по лицу и ногам его предательски потекли воды различной консистенции. А разъяренный и раздосадованный герой не в силах выносить дальнейшее зарылся в песок, переполняемый яростью и гневом.




Часть 4



      А в это время на другом конце песчаного грота Марья Ивановна озадачила себя параноидальной мыслей. При росте два метра тридцать пять сантиметров и весе тридцать пять кило она решила похудеть, для преодоления своего же собственного рекорда, поставленного ей в прошлом году и закрепления непререкаемого авторитета среди учащихся, появившегося у ней в результате успешно проведенной карательной операции над Аполлоном Коврижкиным.
      Уринодиета включающая в себя ежедневный прием собственной мочи, через пару недель дала не совсем ожидаемые результаты. У Марьи Ивановны на большом сверкающем словно полированный стол лбу выросло то, что люди невоспитанные и грубые называют - хуй, а воспитанные и не грубые мужским половым членом. И вот это самое вылезло совершенно странным образом и к тому же без всего прочего, что к этому члену - хую прилагается. Имеется в виду, хотя и без этих сопутствующих шариков, Марьин вид оставлял желать лучшего. Она не на шутку приуныла и перестала ходить в школу. Мочу, сочащуюся теперь сразу из двух отверстий она пить перестала, дабы не усугубить вред, а напротив жадно, фанатично до неприличия принялась поглощать запасы съестного. При этом, как у тараканьего выводка съестным у нее считалась все то, что в рот пошло, а в рот шло все, вплоть до обоев и коврового покрытия. В скором времени Марья так раздалась во всех без исключения своих членах, что просто жуть. Не избежал этой участи и головной хуй - член. Он толстел и крепчал, как на дрожжах, каждый божий день прибавляя в весе и объеме. По этой причине Марье Ивановне было все сложнее держать голову прямо и оставаться в вертикальном положении. По пустой изъеденной квартире она передвигалась на четвереньках, таща свой головной член по дощатому полу, подвергая его неприятному трению и занозам, от этого член - хуй твердел, багровел и принимался фонтанировать Марьиным головным веществом, таким образом избавляясь от избытков мозга, за неимением выработок своего продукта либо по причине крайней возбужденности соседствующей с бескрайней ненавистью к своей мучительнице. Однако, находчивая училка, как только член делал стойку, опускала его в ведро с холодной водой и торжествовала очередную победу. Не смотря на это член выработал партизанскую тактику ведения войны, он под покровом ночи, когда Марья сладко посапывала причмокивая своим натруженным ртом, потихоньку избавлялся от ее мозгов, маскируя их под слюну утраченную толстушкой во время сна.
      Через две недели от свирепых учительских мозгов практически ничего не осталось. Отяжелевшая на шесть сот сорок килограмм Марья Ивановна вдруг испытала такой дикий сексуальный голод, что даже стены в ее изрядно похудевшей берлоге содрогнулись от ужаса. Все предметы в доме, которые могли бы хоть как-то помочь в этом нелегком деле, для этого нелегкого тела, увы, были съедены. И бывшая училка повинуясь своим низменным желаниям решилась на крайний шаг. Стоя на четвереньках, она уперлась пустой головой в исхудавшую стену и скрипя жировыми отложениями отягощенными последней стадией целлюлита, принялась подтягивать изнывающую промежность ко лбу, на котором зиждился вросший, откормленный до состояния не стояния, покрытый занозами и гниющими болячками член - хуй. Как не пыхтела Марья Ивановна и как не упиралась, а толку было чуть, член висел, а расстояние между воспаленной промежностью и закормленным объектом вожделения не сокращалось, хоть тресни. Бывшая учителка решила поменять тактику, повинуясь своим врожденным обезьяньим инстинктам она яростно схватила висячий головной отрост и принялась тянуть его, что есть мочи в направлении, расплескивающей свои забродившие соки, вульвы. Марья Ивановна была далеко не Некрасовская женщина, в два, в десять раз мощнее и выносливее, в двадцать раз сильнее и беспощаднее, она была, хоть и бывшей, но учительницей. Вполне резонно, что Марья его оторвала, но дело в том, что вместе с членом - хуем, оторвалась от пышного, страдающего звериным, непреодолимым, сексуальным голодом, тела и безмозглая голова.




Глава 5. Заключительная



      А тем временем, с той стороны песчаного грота в поисках лучшей доли шел на встречу счастью своему Сунь Хуй В.
      Зайдя в хлипкую избушку, страдающую дистрофией и разваливающуюся от внутренних неурядиц на другой стороне песчаного грота, напиться воды с маслом, он обнаружил нечто страшное и пугающее с одной стороны, но в тот же момент радостное и обнадеживающее на пути к идеалу, мечте всей своей жизни - бегунку на пузе. Сунь Хуй В профессиональным взглядом криминалиста оценил обстановку и сделал умозаключение о суицидальных наклонностях чудовища. Размышляя о похищении улики, отсутствие которой может пустить следствие по ложному пути и пагубно отразиться на свободе, а может быть даже и жизни самого Сунь Хуй В, но с другой стороны нельзя было упускать шанс посланный ему свыше, он принял решения согласно внутренним позывам своего кишечника, принебрегнув законом. Безмозглая голова чудовища, в которую был встроен детородный орган слоновьих размеров, в планы захвата преступника не входила, но и то что из нее торчало, тоже слегка обескураживало своей грузоподъемностью. По этому Сунь Хуй В решил отхватить лишь половину этого жирного питона, выросшего на лбу обезглавленной головы. Он вгрызся зубами в, на вид вялый, но упругий как бетон, член, при этом повредил себе зубы и чуть было не вывихнул челюсть. Тогда Сунь Хуй В раздобыл на улице гвозди и молоток, вернувшись в дом, прибив оторванную безмозглую голову Марьи Ивановны к полу, он принялся что есть мочи тащить член, как некогда репку дедка, бабка, жучка, внучка, мышка, кошка. Гордый и своенравный мутант - червяк упирался, что было сил, но на помощь слабому тщедушному человечишке пришел стальной молоток и они сообща, мобилизовав все силы в неравной схватке с оборонявшимся противником одержали верх над стойким продолжателем рода бегемотьего. Слава молотку. Член - хуй был извлечен из бывшей головы, бывшей училки и лежал свернувшись в клубочек неподалеку от мясистого обезглавленного тела.
      Сунь Хуй В выволок поверженный член на улицу. Один конец он водрузил на телегу, а другой, преждевременно подработанный молоточком, глубоко ввел себе между ног и направился в другую сторону песчаного брода.
      По дороге местный кузнец удалил жирные обвислые титьки Сунь Хуй В и с помощью нехитрых приспособ пришпандорил их к похищенному у безмозглой оторванной головы члену.
      Довольный и радостный Сунь Хуй В с чувством выполненного долга направился к покоящемуся в песке дважды герою, в надежде обрести заветный бегунок на пузо. Однако вылезший из песка дважды, увидев преображенного урода во всей своей красе, тут же лишился дара речи, глаза его потрескались и вывалились из орбит. Не управляя собственным рассудком он вновь закопался в песок, да так глубоко, что уже никогда не смог разыскать обратного пути. Через несколько лет от недоедания и вечной земляной сырости дважды усох и превратился в крота. Обучившись кротовьему делу он вскоре достиг потрясающих результатов и был возведен в ранг дважды почетного крота всех времен подземного летоисчисления.
      А тем временем убитый горем Сунь Хуй В страдал от голода из-за своей медлительности и неповоротливости причиной которой был трижды проклятый мутант - член - хуй, но еще больше он страдал от отсутствия на своем пузе бегунка, с помощью которого можно проветривать запревшее нутро и гордиться до скончания своих дней, бжикая в право в верх, вниз, в лево.
      - Ты всему виной - сказал в конец отчаявшийся Сунь Хуй В своему развалившемуся на тележке чудовищу и с остервенением принялся его пожирать. Не прошло и двух лет, как Сунь Хуй В съел извлеченный некогда из безмозглой головы детородный орган вместе с придатками в виде обвислых жирных титек, а после принялся поглощать свое никчемное, осиротевшее тело так и не познавшее радости от мерного бега бегунка. От былого уродства Сунь Хуй В остался лишь один язык.
      P.S.
      На том и другом конце, по мере того как разлагалась туша бывшей училки, как усыхал дважды, как пожирал себя Сунь Хуй В, время сжималось и становилось все меньше и меньше, и вскоре превратилось в маленькую какашку, которую шаловливый ветерок перемешал с бесплодной почвой песчаного грота.




 
 
 
 

Червячки






      - Продолжай - зарычал дед червяк на внука.
      - Не могу я больше жрать этот труп - чуть не плача залепетал червячок.
      - Если не будешь есть останешься таким и не вырастешь больше, или того хуже превратишься в земляного червя. Тьфу, мерзость какая, всю жизнь землю жрать. Ты этого хочешь? - почти кричал старый повидавший виды червяк.
      - Нет - глотая слезы бормотал внук - но это женский труп, а люди говорят, что женщины за одно с дьяволом и еще говорят, что все беды в мире яко бы от баб.
      - От живых, от живых баб, а не от мертвых. А если хочешь знать - кто подобное говорит, сам то телом женским не брезгует, а наслаждается им, но должен тебе сообщить, глупо и тупо наслаждается, да и что это за наслаждение такое от которого одни только беды, да болезни, а после смерть. Это нам с тобой радость - еда, от нее мы крепчаем, растем и силы набираем. Это им там важно мужчина ты, или женщина, а нам все едино, мы их иначе как еду и рассматривать не должны, так что ешь и не спорь.
      - Да не хочу я ее жрать - взбунтовался маленький червячок - она хоть и еда, но полу женского, а у меня от этого изжога, мне нельзя жирное, язва у меня.
      - Я тебе дам язва, я тебе такую изжогу покажу, что ты у меня сам станешь женского полу, жри говорю. Не будешь есть, тебя самого слопают.
      - Кто это интересно меня слопает?
      - Кто, кто, хоть кто, кроты, курицы, а то и того хуже сами люди, живые конечно.
      - Как это?
      - А так это, если еще раз покажешься на поверхности, что бы поднабраться всякой чепухи которой и без того набита твоя глупая голова, вот тут то тебя и схватят, зажарят и съедят. Жареных червей они за деликатес почитают, так то вот. И все бы ничего, только после того как тебя разжуют и проглотят, ты будешь долго сидеть у них внутри и что там будет никому не ведомо, только после этого вылезешь уже не червяком, а рыхлой отвратительной кучкой, люди ее называют дерьмом. А потом червяки, такие как мы с тобой в этом дерьме копаются, разыскивают родственников. Вот так то, ну хочешь быть дерьмом? - закричал дед.
      - Нет - буркнул себе под нос внучек.
      - Ну так жри пока дают.
      - Дедушка, а ты живых ел? - что бы хоть как то отвлечься от грустных мыслей, спросил маленький червячок. Ему совсем не хотелось есть, уже набивших оскомину, трупов и поэтому он всячески пытался сбить деда с толка.
      - Кого их?
      - Ну как, кого? Людей.
      - Доводилось пару раз - задумчиво произнес старый червяк, развалившись в своей уютной лодочке, в которой река воспоминаний понесла его в светлую героическую юность. - Ты знаешь разницы большой в этом нет, сначала они живые, после все равно приходится мертвых доедать, такова наша судьба - меланхолично, но гордо произнес дед и тут же вид его стал грозный и назидательный - жри давай, нечего мне тут болтать о всякой чепухе, живые, не живые, жри, что дают.
      - Нет - словно молодой революционер, восстал против монарха дедушки, внучек червяк - тоже хочу живых, мне уже вот где эти трупы, меня от них тошнит.
      - Рано тебе еще живых - попытался лавировать дедушка, умерив свой грозный пыл, почуяв зарождающийся, внутри внука, огонь свободомыслия - я прежде чем живых отведал, много мертвых перепробовал, сколько этого добра трупного пережрал и баб, и мужиков, все едино. Не беспокойся придет и твое время, если конечно есть будешь, а если нет, то уж и не знаю.
      - Дед, ну чего ты все человеки, да человеки, хоть бы собаку там, или кошку на худой конец.
      - Сначала это доешь, а уж потом поглядим там, собаку или кошку.
      Ну ладно - сказал маленький, но умный червячок, понимая, что в какие бы лабиринты не заводил он своего деда, старый мудрый червяк не слезет с него пока они вместе не доедят этот треклятый труп - все равно ведь обманешь. И зачем только люди умирают, жили бы себе вечно, вот бы было хорошо. - И с этими словами маленький червячок принялся доедать наполовину разложившийся труп женщины - Дед, но только это в последний раз.




 
 
 
 

Сказка про трех оранжевых лягушек и незадачливого француза






      Жили были в нашем болоте три лягушки. Лягушки, как лягушки, только, малость, цветом отличались они от своих сородичей, обыкновенных жабоподобных. Были лягушки оранжевыми, как апельсин. Народ наш местный называл их рыжими бестиями и надо признаться, побаивался слегка. Не так, что бы сильно, но все же обходил те места стороной. Лягушки же те, оранжевые, разговаривали про меж собой исключительно на собачьем языке, правда говорят, когда случалось им ругаться, то и по человечий могли сказануть, по-нашему то бишь по русский. Ну что уж тут, как говориться, в таком деле без острого словца, сообразного ситуации не обойтись. В других же иных случаях, только и делали, что лаяли себе, никого при этом не кусая. Гав - скажет одна, - гав, гав - ответит ей другая, - гав, гав, гав - подхватит их третья.
      И так вот ночи на пролет они и гавкали, а днем спали себе, да на солнышке грелись.
      Как-то раз в наши края забрел один французишка, якобы энтомолог, чего он поперся, спрашивается, на это болото - то одному богу ведомо, только увидел он этих лягушек, да и поймал их в свой большой сачок, прямо так и всех трех.
      А лягушки ему собачим языком и говорят - “Не ешь нас, мил человек, а то отравишься и умрешь”.
      Но французы, они же народ бестолковый, хоть говори, хоть не говори, им все одно - только б пузо свое набить гадостью там всякой. Вот он и не послушался лягушек и съел, всех трех за раз. На третий день и окочурился, сердешный, что ж поделаешь, схоронили мы его, да и забыли вскоре о том, что и был такой когда-то.
      А деревню свою мы в Лягушино переименовали, а то жуть как тоскливо после всего этого нам стало жить без тех диковинных рыжих бестий.
      Но говорят, дескать, где-то в лесу у нас заяц пятнистый живет, размером с маленького жирафа и ходит будь-то бы на задних ногах, аки человек, и песни поет по овечий. Только я думаю врут люди, не бывает таких зайцев на свете белом, может в сказках где и есть. Хотя надо признаться иностранцев мы к себе не подпускаем, даже за версту. Нечего им окаянным у нас делать. Пусть там у себя диковинных зверей пожирают, а наши они не для еды, а для радости обозначены. Вот так то.




 
 
 
 

Семья Пузиковых






      Все толстые, жирные и упитанные люди, так же страстно мечтают похудеть, как тощие поправиться. Хотя многие и станут возражать против этого постулата, будь-то, да вот я, да масса людей, да там, да сям. Все очень просто - можно обмануть окружающих, родственников, кого угодно, но себя уважаемые стоит ли, стоит над этим задуматься. Вот именно так, или все же несколько иначе, задумалась семья Пузиковых над сложностью проблемы но несколько иной и методами ее ликвидации. И вот что из этого вышло. Но как говорится все по порядку.
      У Пузиковых в доме всегда и все матерились по разным причинам: дедушка с войны не мог сказать пару слов не вставив между ними какое ни будь искрометное слово сочетание, он матерился исключительно словосочетаниями. Дед в этом вопросе был профессионал, не то что бы это у него профессия была такая, нет просто богатый жизненный опыт и убеленная годами мудрость. Бабушка материлась по очень простой причине - для того чтобы доходчивее объясниться с дедом. Скажи-ка ему например - “сходи старый за хлебом” - эффекта ноль. Вот тут то бабушка и применяла и тактику и стратегию, а где тактика и стратегия там без мата ну не как. Дед бывало, сядет у телевизора и слушает, потом вдруг не с того не с сего перематериться и стукнет по столу со всей ветеранской мочи, да так, что стаканы подпрыгнут и пустится в разъяснения, “да что они знают про мат ……. да мы благодаря ему родному всю войну протопали ……. не будь у нас его дак разве стали бы нас называть россияне и бояться во всем мире х.. на постном масле……… да если бы не он фриц бы нас давно в говно, а у нас по первости окромя кулаков да отборных русских матюков да и не было ничего……………… мат им видите ли помешал, а после войны хозяйство восстанавливали, лошади дохлые, люди замученные, вся земля в железяках, но выстояли и здесь ……….. а благодаря чему я вас спрашиваю ядрен ……. шишка, то-то и оно, и дальше так жить будем, а как иначе”.
      Так и повелось в семье Пузиковых от отца к сыну, от сына к своему сыну и так дальше по Пузиковской линии. Интересна характерная черта : в этой семье женщины плодоносили исключительно мужчинами. “Нет в роду Пузиковых бракоделов” - любил поговаривать дед и его дед, и его дед. Но, а женщины попадавшие в пузиковскую семью, как жены не имели ни какой возможности вести разговор по иному, ведь не даром говорят мол с кем поведешься того и наберешься.
      Итак в семье Пузиковых матерились всегда и все. И была еще одна отличительная черта этого семейства - все его члены были людьми через чур упитанными, просто жирными, ну и, как и всех прочих, их это ужасно тяготило, ну и, конечно же, в связи с этим возникала масса проблем, как со здоровьем, так и со временем, и с пространством. Большой человек, в смысле упитанный передвигается медленнее, а места занимает много. И вот на совете семьи было решено брать курс на похудение. Но перед всеми вдруг неожиданно вдруг встал вопрос - а как брать? Было предложено масса конструктивных решений, но для Пузиковых совершенно не пригодных, а единственного верного так и не удалось найти, и совет был распущен до лучших времен.
      И вот как-то раз, что называется, помог случай. Вызванная в школу мама вернулась оттуда крайне удрученной и поставила вопрос ребром. Тут же был созван внеочередной саммит, за круглым столом собрались все члены семьи Пузиковых, включая самого младшего Сеню ученика третьего класса средне образовательной школы номер пять. Мама выступила с вступительной речью.
      Выдержки из речи:
      - Чему вы учите ребенка? Ему жить в цивилизованном обществе среди нормальных людей, а не ху..сосов, как вы дедушка изволите их называть, его нужно учить говорить правильно, развивать его словарный запас, а не пи..еть, как выражаешься ты бабушка, и сколько можно учить ребенка если кто залу..нется на тебя по е..алу, что это отец, разве этому его нужно учить, разве так воспитывать. В школе на замечание учителя наш дорогой мальчик сказал ей: “Соси х..й”, что это я вас спрашиваю, всех приятелей он посылает, надеюсь вам не нужно говорить куда. Однако все учителя отмечают у него необыкновенные способности к учебе, схватывает на ходу - говорят они - но если так пойдет и дальше мы просто будем вынуждены отчислить вашего сына из школы, он разлагает учеников, ведь это же третий класс. Господи, куда мы катимся - сказали они, и я подумала, что правда на их стороне.
      - Х..ев моржовых на их стороне тыща штук, а не правда ………… и возмущенный дед выдал тираду, в которой для связок слов использовал предлоги "на", "в", "по" и т.д.
      Первая за всю историю семьи Пузиковых революционерка понимавшая всю сложность и безвыигрышность ситуации решила стоять на своем, что называется на смерть.
      - Нет папа - не давая договорить и обрывая, не успевшего завершить свои своевременные мысли, вошедшего в раж деда - нет, нет и еще раз нет. Мне по х..й, что вы говорите или же еще скажите, только ребенка я вам портить не дам.
      - Да ты супротив меня пиз..рванка е..аная, я тебя…
      - Что ты меня ху…сос сраный, не дам калечить, а если надо будет, уйду и его с собой заберу, я мать.
      Тут в спор вступила бабка.
      - А ведь и вправду дед, чего разъярился старый пердун, чай не сорок первый сейчас, ни голод, ни разруха, чего блякать то попусту, надо ведь и о молодежи подумать.
      - Заткнись пи да старая, а как трудности он будет превозмогать, как жить то будет в этом сраном мире, где любой так и норовит отъе..ать тебя, что по твоему он будет делать если рот не сможет открыть, если не знает ни одного слова которое бы отпугнуло неприятеля, а влюбится он в какую-нибудь мокрощелку да обманет она его, что тогда мя, бя, ути, пути, да заплачет. А так глядишь придет домой жахнет водки да выговорится от всей души то, все из него сразу и улетучится, весь груз спадет и ему легче будет.
      - Нет папа, не будет. Я вам не позволю - истерично закричала мама Севы.
      А Сева тем временем лишь пугался криков, да ударов по столу. Совершенно не понимая о чем идет речь он лишь обращал внимание на уже знакомые и запоминал новые, причудливые слова и даже целые словосочетания не вдаваясь в их смысл.
      Тут в разговор вступил отец Севы мужчина грузный и серьезный.
      - Кончай базар - рявкнул он так, что все тут же умолкли - предлагайте по существу, чего бес толку пи деть.
      - Я предлагаю - сказала мама - перестать материться вообще.
      - Ну уж это ……….. вам - возмутился дед - и хотел было развить свою мысль, но его прервала бабка.
      - Как же доченька перестать то нам, это ж хуже никотина, деду то это как воздух.
      - Пусть не дышит.
      - Цыц женщина - рявкнул отец на жену - хорошо, предлагаю перестать материться при ребенке…
      - Я знаю что из этого получится - перебила отца мать - все как было так и останется. Давайте уж тогда, коль на то пошло вообще не материться в стенах этой комнаты, на улице на работе если уж вы без этого не можете жить сколько угодно, но здесь ни-ни, а то раз кто ни будь не нарочно нет, ну а по привычке сматюкнется при ребенке, затем другой, ну а потом все останется как прежде, то есть, вот как сейчас.
      Мама высказалась и умолкла. Та горячность, с которой было произнесено выше ознаменованное заставило всех замолчать. Какая-то космическая тишина повисла в воздухе и все боялись ее нарушить. И тут Сева воспользовавшись замешательством старших блеснул своей эрудицией и выдал одну из дедовских тирад.
      - Вот вам плоды просвещения, полюбуйтесь - не замешкала с выводом мама.
      - Хорошо - сказал папа глядя в свое отражение в столе. Он понимал, что в данный момент от него зависит многое. Ему не было безразлично будущее их сына и потому был полностью на стороне жены, осознавая всю тягость возможной перемены в жизни семейства он был готов на эту жертву, но, как пойти супротив родного отца человека авторитетного и уважаемого не только в кругу семейства, но и за его пределами, - хорошо, давайте голосовать.
      - Нет сын постой - возразил дед - или я уже и слова не могу сказать? Вы там на работе значит душу будете отвадить, ядрен шишка тудыт то ее в сраку, а я засуну себе язык в задницу и буду по комнатам разгуливать в телевизор пялиться так что ли, е..уться вши на голове.
      - Ну ты же старый не всю дорогу дома сидишь, и на улицу выходишь другой раз - встряла поперек колеи бабка.
      - Цыц старая кошелка - рявкнул дед  я иной раз, кости ломит ежели, то и не хожу ни куда.
      - Ну, а в туалет то ты ходишь? - словно палку в колесо вставила мама.
      - Да вы уж совсем ох ели тут, что же мне пенсионеру, ветерану в сортире материться, так что ли?
      - Ну а что такого.
      - Помолчи - одернул жену отец Севы.
      - Что помолчи, надо что-то решать.
      - Хорошо - опять начел отец - вроде бы все высказались. Мам ты скажешь чего ни будь, - бабка лишь покачала головой. - Хорошо на повестке дня один вопрос о запрете употреблять нецензурные слова, а также выражения и прочую ненормативную лексику в стенах этой квартиры. Прошу голосовать поднятием руки. И так, кто за - трое. Кто против - двое, полтора дедушкиных голоса и полголоса Севы. Воздержавшихся нет. Все дорогие мои, с этого момента перестаем материться, так что собрание закончено попрошу расходиться.
      Однако толку от этого, как выяснилось через три дня не было никакого. Сначала не выдержал, увидев что - то по телевизору возмущенно отреагировал дед, затем невзначай проскользнул матек у бабушки, когда она обожгла палец готовив обед, затем придя расстроенный с работы обложил все начальство отец, а затем уж и мать подтянулась глядя на них. И все встало в прежнее русло, на свои места, и все довольны. Недовольны были только педагоги средне образовательной школы номер пять, так как Сева Пузиков по-прежнему посылал учителей куда по дальше и развращал учеников обучая их различным ненормативным словечкам вызывающим шок у родителей этих учеников.
      - Все - закричал мать с порога - меня уже зае..али эти прогулки по учителям, мне остоп..дило все это выслушивать. Либо мы все перестанем материться, либо я развожусь с тобой - она извергла из своих глаз молнии, обращаясь к отцу - и забираю ребенка и к е..аной матери ухожу из этого дом.
      - Объясни толком, что случилось - совершенно сбитый с толка и ошарашенный столь дерзким тоном и не менее дерзкой речью, спросил отец.
      - Х..ли вам объяснять. Я только что из школы, нашего сына выгоняют, а каково мне там всякий раз выслушивать: это просто ужас какой-то - измененным голосом, по всей видимости подражая голосу учительницы, начала мама ваш сын послал Марью Петровну, учителя с двадцати летним стажем, настолько далеко, что не поворачивается язык, а те нелепые предложения, которые он выдает на переменах своим одноклассникам, хвастаясь тем, что это его научил дедушка. Да - да не удивляйтесь - желчно выпалила мама обращаясь к прибежавшим на крик старикам - ваше воспитание, есть чем гордиться внук весь в деда. Что? - щетинясь словно волчица рыкнула она на обескураженных родственников. - А ты что, сопля зеленая - переадресуя свой гнев на маленького Севу, продолжала она изливать потоки ярости и гнева - своей тупой башкой не понимаешь, что нельзя материться. Что тебе Марья Петровна девочка что ли, чего молчишь?
      Сева как можно низко опустил голову, из глаз его плюхались, на новый недавно постеленный линолеум, большие крокодильи слезы.
      - Чего она залупается - промямлил жуя сопли Сева.
      - Что? - что есть мочи заорала на него мать, от чего Сева просто так и завыл в голос при этом стал слегка трястись, - я в конец уже е..нусь с вами со всеми, сколько же можно. - Мать рухнула на стул и тоже завыла в голос в унисон с сыном.
      - Ну все уймись - басом произнес очухавшийся от шока отец - хватит реветь.
      Однако не мать не сын не унимались.
      - Да все - уже нервничая сам повысил голос папа Севы - мам - он показал на сына и сделал старухе знак, что бы та увела мальца. Бабка не замедлила выполнить приказание, - все уже, все успокойся - отец подал матери стакан воды принесенный дедом - на вот выпей и перестань реветь в конце концов.
      Еле успокоив мать, все собрались за круглым столом решать главную и важнейшую на данный момент для семьи Пузиковых проблему.
      - Так. Все наревелись, можно начинать - тихо и спокойно, как настоящий оратор озаглавил начинающуюся баталию отец - давайте в этот раз попробуем все решить без крика, ругани, слез и взаимных оскорблений. Ничего не поделаешь всплывшую вновь проблему надо как - то решать. Вот только как, попрошу высказываться по существу дела и не нужно лить воду ни стой ни с другой стороны. Кто начнет, да еще сразу хочу предупредить - вопрос у нас стоит как именно нам прекратить материться, что для этого нужно. Все, кто хочет высказаться?
      - Я хочу - мрачный, как осенние сумерки, прохрипел дед. - Я прекрасно все понимаю, не идиот - начал он ровным и спокойным голосом, глядя исподлобья на собравшихся. Истерика случившаяся с женой сына произвела на него довольно сильное впечатление. - Но послушайте и вы меня. Что же мне то старику делать? Я начал курить с 10 лет, пить с пятнадцати, прошел войну, будь она не ладна, всю жизнь пахал, как проклятый и выжил благодаря вот этим рукам, да своему языку, кого угодно пошлю куда следует. И, что же мне сейчас перед могилой перестать дышать. Все эти слова, этот табак, вино все для меня, как воздух. Ну сдайте меня в дом для престарелых.
      - Тебя сдашь - огрызнулась мать Севы - наследующий же день выгонят.
      - Помолчи - оборвал ее муж.
      Дед словно наказанный ребенок низко опустил голову.
      - так, что же мне то делать? И скажите мне, как это можно вырезать сердце и жить дальше.
      - Ну ладно пап, что ты прямо - виновато произнес сын. Что ты кусаешься на всех - изменив интонацию добавив в нее железа, обратился он к жене - предлагай, чего делать то, а то только и знаешь, как орать бес толку.
      - Чего это без толку. Что есть то и говорю, гляди-ка правда им глаза колет.
      - Какая правда - закипел, будь-то стоящий на огне чайник, папа Севы Пузикова - ты кончай тут хреновину разводить, а то вон собирай шмотки и уя..ывай на все четыре стороны, найдешь там себе е..аря культурного, а сына сам воспитаю, худо ли бедно ли.
      - Вот как - оживилась мама - хорошо родной, а жалеть не будешь, или уж подыскал себе мокрощелку какую и дрючишь ее потихоньку. Ну правильно зачем жена, жена не нужна. Только я уже вам тогда сказала и сейчас скажу: х..й вы у меня увидите, а не ребенка.
      Бабка молча стояла в углу, прикрыв одной рукой нижнюю часть лица, а другой держась за сердце, покачивая головой.
      - Господи, господи. Боже ж ты мой, - залепетала тихонько она, но как не странно эта тихая речь возымела действия на много больше чем крик - что же вы как жучки тявкаете друг на дружку, побойтесь бога, вы ведь муж и жена, что ж вы и себя и друг дружку позорите.
      - Ладно старая, успокойся - дед чувственно обнял бабку и прижал к себе. И вы давайте кончайте этот сыр бор, а то, что же это ругаетесь, ругаетесь, а толку чуть, ни чего дельного.
      - Да, что от нее дельного можно ожидать.
      - Ну все я сказал, хватит тут выяснять отношения, давайте ближе к теме.
      Неловкая пауза повисла в воздухе после финального заявления деда, положившего конец раздорам между мужем и женой.
      Тишину, по драматизму сравнимую с безмолвием египетских пирамид, нарушила главный возмутитель спокойствия.
      - Я предлагаю за каждый матек наказывать - негромко, но с твердостью в голосе произнесла мама Севы.
      - Что ж ты нас пороть собралась - поинтересовалась бабушка.
      - Или может в угол, как Севу - поддакнул ее дед ошарашенный таким заявлением - уж чего не ожидал, так это то, что на старости лет меня в угол поставят.
      - Да ни кто вас в угол не собирается ставить - перебила его мать Севы.
      - А, что тогда может еды нас стариков лишите, очень гуманно с вашей стороны.
      - Да, что ты пап взбеленился то дай ей досказать то, может что дельное, хотя я тоже не понимаю чего ты там еще удумала.
      - Да ничего я не удумала, что вы в конце концов то предлагай, а то как последнюю не знаю кого тут разложили.
      - Ну ладно - как бы извиняясь произнес дед - ты давай не хнычь, а толком, что за наказание, то глядишь словно мальцов. Наказание - обидчиво прокряхтел дед.
      - Я подумала, а что если нам совместить, ну - мать слегка замялась - ну.
      - Да не мямли ты, говори, обнадежил ее отец.
      - Ну хорошо, а что если и бросить материться и начать худеть.
      - Я так и знал бабка, мы с тобой сняты с довольствия. Сначала мы с тобой бросим материться и есть, а там глядишь через недельку другую и помрем себе тихонько и все проблемы сами собой того, улетучатся.
      - Да, что вы папа все время меня выставляете словно я вашей смерти желаю - обиженно огрызнулась мать Севы - не надо голодать, ешьте на здоровье, да и если не пообедаете разок ничего с вами не случится, здоровее будете.
      - Вот вам пожалуйста - начел было вновь возмущаться дед, но мать Севы прервала его так и не дав развить до конца и без того ясную для всех обитателей квартиры тему.
      - Я не предлагаю вам голодать - почти завизжала он - а наоборот. Кто сматерится, то должен, наоборот, съесть что-нибудь.
      - Что, что ни будь - осведомился ее муж.
      - Да вот хоть торт - само собой, не произвольно вылетело из Севиной мамы.
      - Торт - задумчиво произнесла бабушка.
      - С чего бы это торт - возразил дед - я их отродясь не любил, да и так он мне даром не нужен.
      - Вот я про то и говорю, кто сматерится, тот съест торт, а съев десяток, он поймет, почем ныне фунт лиха.
      - Так я понимаю - обижено начал дед - что тут за намеки на фунт лиха ныне.
      - Послушай, пап, это уж через чур - встал на защиту жены сын - по моему это неплохое предложение, мне кажется, стоит попробовать, и нет тут никаких намеков.
      - Я эти торты жрать не буду - в ультимативной форме заявил дед.
      - Да вас ни кто не заставляет, как вы выразились жрать эти торты, просто не нужно материться и все, а уж если, то тогда, тогда.
      - Тогда - дед по старой привычке хотел выругаться, но осекся и промолчал, лишь в сердцах плюнул на пол, - ты старая тоже что ль на их стороне?
      - Ну а чего, старый, так глядишь ты почаще на улицу станешь ходить, воздухом дышать, спортом, может, займешься.
      - Заткнись-ка, давай балаболка, спортом еще. Ну ладно будь по вашему - дед махнул рукой тем самым подписывая полную и безоговорочную капитуляцию - позор на мои седины - бормотал он себе под нос от досады и отчаяния покачивая в разные стороны головой, направляясь в туалет.
      Исходя из того, что все члены семьи Пузиковых страдали ожирением и старались не есть сладкого, было принято по истине соломоново решение. Итак вердикт суда присяжных заседателей гласил: любой употребивший в стенах этой комнаты в своей речи не нормативную лексику должен быть подвержен наказанию. Провинившийся, то бишь преступник в наказание обязан был съесть торт, весь, один.
      И начались серые и мрачные будни: складирование тортов, ссоры, конфликты, депрессия, великая депрессия семьи Пузиковых. Однако это положение длилось не долго, несколько съеденных папой и дедом тортов остудили их пыл и утробные позывы к непристойным выражениям. И вот чудо, через пару месяцем мама вдруг обнаружила, когда ходила вместе с подругами в сауну, что похудела на пять килограмм. На следующий день в семье Пузиковых появились весы, и все обитатели квартиры по субботам вечером собирались вместе и принимались взвешиваться и обсуждать чудесное преображение.
      За три года и три месяца ни один из обитателей Пузиковского жилища не замарал стен квартиры грязной бранью непотребных выражений. Более того стройности и грациозности данного семейства можно было только позавидовать. Однако секрет такого преобразования хранился, что называется за семи печатями, и никто никогда из членов данного сообщества будь он пьян, либо в дружеской доверительной беседе или еще как, ни словом, ни делом, ни намеком не позволил сей тайне раскрыться.
      Но как-то раз мальчик Сева будучи внешностью привлекательным, а манерами учтив был приглашен на день рождения к однокласснице, которая славилась отличными оценками по всем школьным дисциплинам и безупречным поведением. В тот вечер Сева произвел неизгладимое впечатление на Машу виновницу торжества, отказавшись довольно учтиво от праздничного торта, мотивируя это тем, что вовсе не употребляет сладкого, умолчав тем ни менее о причине.
      После столь героического поступка Маша не просто зауважала Севу, она в него влюбилась.
      Через несколько дней Сева пригласил Машу в гости. Каково же было изумление девочки когда она увидела невероятное количество тортов находившееся в квартире Пузиковых.
      - Как же так? - спросила пораженная увиденным девочка. - Ведь ты говорил, что не ешь сладкого, что же тогда это такое, ты солгал.
      - Нет - невозмутимо ответствовал Сева - я сказал правду, более того врать не в моих правилах, в нашей семье не едят сладкого.
      - А, что это, зачем тогда все эти торты? - недоумевая спросила Маша указывая на лакомства.
      И тут Сева не на шутку испугался. Он понял, что в этот раз ему не удастся отмолчаться и придется признаться и нарушить священную клятву, а это чревато, здесь пахнет уже не тортом а очень даже плохо пахнет и заступиться за него будет некому. Но Сева испытывал к Маше не менее светлые чувства, нежели она к нему и он решился. Все влюбленные безумны и порой совершают поступки подталкивающие их в пропасть, а то и к смерти, но на то они и влюбленные чтобы не задумываясь о том творить глупости. И Сева Пузиков раскрыл страшную тайну семейства, опьяненный синевой больших мохнатых глаз одноклассницы.
      - вот по этому я, как и все мое семейство не ем сладкого - закончил свой долгий и такой не реальный, в глазах простого обывателя, рассказ Сева выложив все без остатка с начала и до конца не утаив ни о чем и ни чего не скрыв от этих милых залитых солнечным светом слегка торчащих ушек любимой.
      Маша слушала как завороженная, не перебивая и не отводя влюбленных глаз, в коих отражалось переполняющее детскую душу любопытство, от Севы. К концу повествования потрясение девочки было на столько велико, что не в силах больше сдерживать себя она словно помешавшись в уме истошно закричала: “Я просто х..ею с вас” - и с неслыханной жадностью накинулась на черствые, заветрившиеся, умоляющие об уничтожении торты. На крик прибежали все обитатели квартиры не мало напуганные происходящим.
      - Что это, Сева? - совершенно сбитая с толка увиденным, закричала мама.
      - Да это вот - замямлил Сева - мы тут…- не зная что делать трясясь и заикаясь бормотал он глядя, как Маша матерясь набивает рот Наполеонами, сказками, неграми, фантазиями, полетами и многим другим, что попадет в ее прелестную ручку, а затем в ротик. - А мне пох..й ваши запреты - не в силах более сопротивляться своей утробе как ошпаренный завизжал он и присоединился к любимой.
      Только ошарашенной маме от удивления именующегося шоком удалось открыть рот, хотя нужно заметить, что рот у нее раскрылся не произвольно сам собой, в эту секунду в лагере восставших прибыло. Так страстно ненавидящий все сладкое и мучное дед накинулся на сладости, как изнуренный жаждой путник бредущий по пустыне и вышедший к озерцу окунается с головой в воду и хлебает ее не в силах остановиться. При всем этом дед дал волю так долго находившемуся в заточении водопаду слов. И если одну каплю воды приравнять к двум словам, то можно смело сказать, что ниагарский водопад по сравнению с дедушкиным просто недоразумение какое-то. Вслед за дедом подтянулся отец Севы, бабушка, ну и замыкающей, не в силах воевать в одиночку, с криком: “а е..ись оно все” - была мама Севы.
      P.S.: С этого момента все в семье Пузиковых стало, как было в давние времена. Они как и прежде выражали свои мысли с помощью ненормативных слов, выражений, складывая их в причастные и деепричастные и многие другие обороты. Широта и мощь за коею человека называют грузным вновь вернулись в их тела, словно в собственный дом. А Сева, став на внешность через чур пышноват и в поведении груб и невоздержан, перестал нравиться Маше, и еще его выгнали из школы. В общем - полный пи..ец.




 
 
 
 

Пелагея Дмитриевна






      Пелагея Дмитриевна была от рождения девушкой странной и непредсказуемой во всех отношениях. Она любила часами смотреть на солнце без всякой цели. Девушка вообще никогда не задумывалась о существовании какой-либо цели. Сказать по совести, она даже представить не могла, что это за чудо такое - цель.
      Но это еще полбеды. Пелагея Дмитриевна совсем не задумывалась. Так получилось, что эта милая, непредсказуемая девушка родилась без головы. Смею вас заверить, что в наше время это не редкость, даже более того, подобное встречается на каждом углу. Если же вам по каким-то причинам не удалось увидеть подобного, то в этом, конечно же, виноваты не вы. Вот и Пелагея Дмитриевна ни при чем. Однако вы спросите, что же у нее было вместо головы? Ну что же, я с удовольствием отвечу. Вместо головы у нее было яйцо, покрытое жидкими волосиками с большими заплешинами. Это яйцо вполне самостоятельно могло воспринимать солнечный свет и поглощать пищу. Тупым концом яичко крепилось к хрупким плечам юного создания, а острым утыкалось в холодное равнодушное небо. Нельзя сказать, что эта столь причудливая псевдоголова тяготила девушку. Если только в плане потребления пищи, но не более. Затруднения были по причине не совсем удобного расположения, если можно так назвать, ротового отверстия, через полость которого поглощалась пища. Так как этот, не имеющий зубов, орган находился на самой верхней точке яйца, а руки девушки были слишком коротки, чтобы достать до этого места, по этой причине Пелагея Дмитриевна большую часть жизни голодала. Юная леди не любила нагибаться. А для того, чтобы хоть что-нибудь съесть, она должна была нагибаться. Но все бы ничего, если бы ей только предстояло опустить яичко, взять ротиком кусочек чего-либо и проглотить. Все дело в расположении глаз. Ибо они и являлись одной из причин, по которой Пелагея Дмитриевна не любила нагибаться. Правда, были и другие, не менее веские причины. Так вот, нужно отметить, что глаза на яйце были посажены так, что если один смотрел на запад, то другой непременно устремлял свой печальный взгляд на восток. А между глаз, я думаю, это не покажется странным, зиждились …для лучшего понимания, попробую назвать это ушами. Нос, конечно, отсутствовал напрочь за ненадобностью оного. И еще, как мне кажется, по причине асимметричности. Надо отметить, что Пелагея Дмитриевна была очень симметричной девушкой. Обычно девушек не называют по отчеству, но этот случай вполне закономерен. Пелагея Дмитриевна была старая дева. Хотя, конечно, не по причине застенчивости или каких-нибудь феминистических убеждений. Совсем нет. Напротив, она не была через чур застенчива, а насчет мужененавистничества и говорить не приходится. Она была старой девой лишь потому, что не любила ничего горизонтального: ни предметов, ни положений, ни чего-либо другого. На счет любви у Пелагеи Дмитриевны было все в порядке.
      Она любила плеваться.
      И, надо признаться, плевалась она превосходно, просто изумительно плевалась. В этом ей не было равных. Плевки ее были оригинальны и не похожи ни на какие другие как в количественном, так и в качественном отношении. По скорости и убойной силе они, пожалуй что, могли посостязаться с пушечным ядром, выпущенным строго вертикально. Девушка всегда плевала только вверх, опять же из-за своей неприязни к горизонтальности. Одним из самых удачных плевков считался тот, который был выпущен с утра, пролетев немалое расстояние, он должен был к вечеру вернуться и непременно в то самое место, откуда и был послан. Долгие годы тренировок принесли ощутимые результаты. Уже в 23 года профессионализм Пелагеи Дмитриевны достиг огромных высот. За 24 часа ею выпускалось 12 плевков с интервалом в 2 часа. По истечении восьми часов плевок, выпущенный первым, проделав нелегкий путь в безвоздушных слоях атмосферы, возвращался в то самое место, откуда был произведен запуск. Затем, через восемь часов - другой, и так все 12 приземлялись в назначенный час в заданное место. Вся процедура занимала четыре дня и четыре ночи. Надо заметить, что плевки не сталкивались и не перемешивались друг с другом, а возвращались именно в том порядке, в котором были запущенны. Пелагея Дмитриевна ничуть не гордилась своим уникальным даром и нисколько не задавалась, напротив, была очень проста и неприхотлива, чего не скажешь о каком-нибудь зазнавшемся, самодовольном идиоте, решившем, что если он умеет что-либо делать, то уж так велик, что может задирать свой нос к небу и не замечать окружающих. Надо отметить, что Пелагея Дмитриевна никогда в жизни не задирала нос, и не потому, что ей нечего было задирать.
      Признаться, девушку недолюбливали окружающие, и не только люди. Собаки лаяли на нее, но не кусали. Да и к чему кусать не подающую признаков жизни фигуру. Но, возможно, по причине не любви к вертикальным предметам, обильно орошали Пелагею Дмитриевну своей едкой собачьей мочой. Но старую деву это ничуть не смущало. Она как бы и не замечала ни собак, ни их гнусных поступков. Человеку, занятому делом, негоже размениваться по пустякам. И Пелагея Дмитриевна не разменивалась, продолжая повышать свою квалификацию.
      К двадцати шести годам количество плевков увеличилось до двадцати четырех, а время их пребывания в полете, с момента вылета и до полного их приземления, уже перевалило за 12 часов. Настоящего профессионала не должны пугать никакие преграды на пути к победе, к совершенству, к славе. Пелагее Дмитриевне победа была не нужна, она ни с кем не воевала, слава тоже не прельщала ее, и поэтому лишь совершенство было единственной целью старой девы. И по этой причине никакие преграды не могли ее остановить. Не смогли сломить хрупкую девушку ни холод, ни голод. Даже в дождливую погоду умудрялась она посылать и принимать плевки. И ветер, и ураган, и землетрясения обрушивались на нее, все выдержала, все выстрадала, все превозмогла.
      Но однажды, в день ее рождения, когда Пелагее Дмитриевне исполнилось пятьдесят, один плевок не вернулся. Старая девушка не знала, да и не могла знать, что ее плевок по какой-то роковой случайности угодил в черную дыру и там навек обрел покой. И с бедной юбиляршей случился удар. Ее большое, горячее, полное любви и мужества сердце не выдержало навалившейся на него тяжести горечи, боли и отчаяния. Пелагея Дмитриевна вдруг ни с того ни с сего всеми клеточками своего, столь не похожего на окружающих его, организма поняла, что жизнь ее больше не имеет смысла. Все, чем она жила все эти годы, вдруг рухнуло, рассыпалось, раскололось. Пелагея Дмитриевна первый раз в своей жизни почувствовала невыносимый, страшный холод. Она вдруг поняла, что умирает. И в тот же миг перед ней за считанные доли секунды пролетела вся жизнь. Первые, несмелые, неудавшиеся полеты плевков, робкие шаги становления в будущем отточенного механизма, первые радости по удачному возвращению столь горячо любимых ею плевочков, темп, сила, скорость, бессонные ночи, все-все промелькнуло вновь. Она вспомнила и увидела каждый плевок и возрадовалась им всем, как словно бы они были ее дети. И опечалилась о последнем чаде своем и поняла, что умер он для нее на век.
      P.S. Сердечко странной и непредсказуемой во всех отношениях старой девушки остановилось и превратилось в камень, а вместе с ним и сама Пелагея Дмитриевна. И по сей день стоит она на том же месте, где и простояла всю жизнь. Стоит, как памятник несгибаемого мужества, как символ честности, простоты и добропорядочности.




 
 
 
 

Колхозная мечта или резиновая баба






      Приехал Ваня из города, впечатлений привез - вагон и маленькую тележку. Мы, мужики, как водится вокруг него уселись, пахитосками задымили, принялись значит слушать. Ваня начал с главного.
      - Был, - говорит - я мужики там в секс-шопе.
      - В какой? - спрашивает его слегка тугой на ухо Митрич.
      - Сам ты в какой - обиделся Ваня и добавил - деревня.
      А мы ему - Ты Иван чем зубы та скалить объяснил бы нам малограмотным, что это за шопа такая и кто там водится?
      - Ладно - говорит Ваня, нос к верху задрал, будь-то академик плешивый и эдак на нас смотрит с верху вниз - это так магазин называют на иностранный манер - шоп значит, ну а что такое секс я думаю тебе Митрич не надобно объяснять.
      Митрич глянул на Ваню, замялся слегка и говорит - не надо Ванюш, я этого, того, хоть и мало, но в школу то хаживал и по географии у меня твердая четверка была, да я практически по географии то первой в классе был после Федьки то покойничка.
      - Ну тады ладно - говорит Иван - так вот, в этом секс-шопе прям чудеса продают.
      - По скольке кило Вань в одни руки отпускают?
      - Уймись Митрич - накинулись мы на старика - говорят, же тебе чудеса, какие кило?
      - А чего же их в литрах что ль дают, эти чудеса ваши?
      Мы все вопросительно посмотрели на Ваню, что бы разъяснил, что к чему.
      - Ой, деревня вы деревня - сказал Иван - в бутыльках их продают. Пару капель капаешь в чай себе и бабе своей и не спите всю ночь.
      - Экие чудеса - говорит Митрич - я хоть с бабой, хоть без бабы на утре только и засыпаю - бессонница окаянная. Ежели бы там чего ни будь что бы спалось сладко давали, вот это я понимаю. А то что б не спать…
      - Это Митрич не для тебя чудеса, ты уж свое отчудил - не дав договорить перебил его Ваня.
      Тут на помощь Митричу пришел Петр - тракторист передовик, молодой человек в самом расцвете сил и лет.
      - Митрич правильно говорит - возмущенно произнес он - что это за чудеса такие до утра не спать. С моей Клавкой и без этих капель твоих фиг уснешь, а с утра за трактор в поле, а какая работа если ночь не спамши, глаза слипаются, состояние как с похмелюги. Нет уж по ночам надо спать - подвел он итого своей блистательной речи.
      С Петром были солидарны почти все мужики, окромя молодого Колюни.
      - А чего - сказал Колюня - по моему даже очень ничего.
      - Да тебе то ясный молодец, надобно и без капель по три, четыре суток бодрствовать с девками то - встрял Митрич - я в твои годы бывало ох-ох-хо.
      - Ну ладно, ладно - замялся Иван, еще там, ну в общем, в основном конечно для баб в большей степени.
      - Кастрюли что ль какие - полюбопытствовал Митрич - аль там панталоны ихняя продают?
      - Сам ты Митрич панталоны, вечно не дослушает и перебивает.
      - А ты не скалься, а расскажи че там для баб, какие скалки-скакалки?
      - То-то оно - говорит Ваня - что скакалки, штука такая там продается с батарейкой и трясется, как Петька в тракторе, только уж больно здоровая, на диво, штука то.
      - Да, что это, едрит твою за штука то такая? Чего ты тут нам загадки гадаешь, говори прямо, что за штука прыгает на батарейках для баб? Высоко, далеко, куда она прыгает и на кой черт она вообще нужна?
      - Что, что - разобиделся Иван - а то чем детей делают, но этот, прах его забери, размеров бычьих, ужас просто. Я как это дело увидел, аж обомлел, чего это думаю они с ентой штуковиной делают то, разве, что тесто им раскатывать. И чего, спрашиваю продавщицу, берут. Берут, говорит, хорошо идет. Ну и ну думаю, совсем городские бабы без мужиков одичали, совсем озверели с быками спят.
      Тут опять в разговор встрял Митрич.
      - С быками спят, чего ж странного, у меня вон Нюрка, старая кочерга, день и ночь с быками с этими забавляется, с фермы домой не загонишь, уж скоро глядишь и вовсе там поселится, нехай ее тудыт, остается.
      - Да ты Митрич, опять не об том - усмехнулся Сашка - тебе говорят, что штуки эти размеров бычьих и бабы их для своего пользования, значит, покупают.
      - Слышь, Вань, - хитро прищурив глаз, обратился к рассказчику Митрич - а дорого ль штука та ента стоит?
      - Ты, че Митрич, я как на цену то глянул, меня чуть удар не схватил. За эту думаю резиновую дубину такие деньжищи отдавать, да я за такую сумму был бы рад хоть полгода трудиться для этой дамочки, день и ночь, ей богу.
      - Ты, вот что, - говорит Митрич - я тут кумекаю, говоришь резиновые, а ежели мы им натур продукт предложим?
      Все недоуменно посмотрели на Митрича.
      - Я про другое - совершенно не смутившись продолжил Митрич - чего, быки то у нас имеются, да и нам мясо и им добро, а на вырученные деньги еще бычков прикупим, а и пойдет у нас ентот, как его в дышло - бизнес.
      - Да ну тебя Митрич - махнул рукой Иван.
      - А чего, ну то дело ведь, а мужики, чай там не один ентокий магазин, если им бычиные надобны, мать их. Вот ведь что значит городские девки, нехай дадим им бычьих.
      Митрич разошелся не на шутку.
      - Ладно, ладно, ты подожди минутку - умерил его пыл Колька - пусть уж до конца расскажет, что еще окромя бычьего там есть, да не для баб, а для нас - мужиков. А, Вань, есть там, говорю, для нас то чего?
      - А как же - отвечает Иван - только вот уж и не знаю говорить, аль нет, а то Митрич опять начнет свои почему, да зачем.
      - Да, нет Ваня не начнет - забормотали все в голос - давай, давай рассказывай.
      А Митрич тем временем уж и не слушал Ивана, он полностью погрузился в думы.
      - Ну да ладно, так и быть. Есть там, мужики и для нашего брата кое-что.
      - Ну, не томи Ваня, что это такое, кое-что?
      - Бабу там продают.
      - Проститутка что ль какая - встрепенулся Митрич, позабыв в миг о добре бычьего племени.
      - Да какая Митрич проститутка, когда надувная она?
      - Какая? - хором спросили мы.
      - Это чагой то аттракцион какой,- недоуменно спросил Митрич - кто вперед надует что ли, тому и баба, а после чего ж пои ее корми, так что ли?
      - Если бы - улыбнулся Иван - а то вишь дело то какое, не надо ее не поить, не кормить.
      - Так ведь помрет без пищи то, как пить дать, через неделю и окочуриться.
      - Да не помрет, не боись, чего ей помирать то, не живая она.
      - Едрит твою за ногу,- выругался Митрич - чавой то, мертвяками что ль там промышляют?
      - Да не мертвяками - вновь взбеленился Иван - дай договорить то, черт неугомонный. Резиновая она, из резины то есть и все при ней, понял или нет, голова садовая.
      - Тьфу ты, невидаль, резиновая, чего же им живых мало?
      Тут в разговор встрял Колька, моложавый парень, полгода, как вернувшийся из армии.
      - А че, здорово придумано, ни тебе поить ее не надо, ни уламывать до самого рассвета. А то на наших пока литра два самогонки не переведешь, так даже и касаться не смей. А как она в плане груди, а Вань?
      - Грудь, что надо - одобряюще произнес Иван - хорошая такая грудь, самое то.
      - Да, мужики - вздохнул Колька - вещь в хозяйстве нужная.
      Тут по этому поводу вставил свое веское слово тракторист Петр.
      - И чего же ты с этой лягушей делать станешь Колька, она тебе ни пожрать не приготовит, ни трусы твои грязные с рубашками потными не постирает, ни слова то ласкового от нее не услышишь.
      - Ой, Петруха, тут ты не прав, уж лучше пусть молчит, а то вон моя, не жарче утюга, а как начнет стрекотать, так рот у нее и не закрывается. Я уж ее на ферму поскорее спроваживаю, мол иди там своим быкам головы забивай болтовней своей окаянной. А что до пожрать касательно, так я так скажу, много ли нашему брату мужику надобно, так ли эдак закусишь, было б чем и ладно. Вот на счет стирки это да, тут минус заметный, ну да можно ведь и в сухую стирать, ежели не знаете, так я научу. Носишь, носишь бельишко то, загрязнилось когда-то и брось его в уголок, затем другое на себя напяливай и носи сколь душе угодно и вновь его в уголок, когда значит испачкатся. А вот когда уж все переносил и в уголке кучка то хорошая заброзовалась, вот тут лезь, что называется в кучу енту и вздевай на себя что по чище, а замарается в другой угол кидай. Думать ж надо головой то.
      - Так то оно так - возразил Колька - но на кой ляд она мне сдалась, когда я от своей отвязаться не могу.
      - А ты вон ее Кольке предложи - усмехнулся Митрич - у него сил хоть отбавляй.
      Петр приподнялся и зло зыркнул на старика.
      - Знаешь, что Митрич, будь ты помоложе, я бы задницу тебе в раз надрал.
      - Сопля зеленая, надрал бы он мне. Бык бешенный, на хрена такому голова нужна - встрепенулся словно петух Митрич - ты бы лучше, чем зубы мне показывать и о бабе своей думать, о резиновой покумекал бы малехо. В одной то дырке даже гвоздь и тот вон ржавеет. А тут нам подмога, устал от жены, захотелось чего ни будь эдакого, ты к Кольке, дай мол дней на пяток, бабенки то той, а ему что же жалко, она ж резиновая, чего ее жалеть, у ей окромя воздуха в нутрях посчитай и нет ничего, а стало быть ей все равно, а Кольке и подавно, не уж то к кукле ревновать станет. Опять же ты возьмешь ее по тайне от жены и на сеновале приходовать станешь, а женка застукает и на тебя, мол ирод окаянный, кабель эдакой изменяешь мне с шалавами, а ты бах затычку то из бабы, она и сдуется. Какая же такая тут измена то спрашивается, да никакой. Вот то-то и оно. Нужный агрегат, предлагаю скинуться и приобресть один экземпляр для деревни. И молодежь глядишь чему научится и старики не забудут.
      - Больно уж скор ты Митрич - вдруг возразил ему Иван - тут же все обмозговать нужно, все прикинуть что к чему, нельзя вот так с кондачка решать, она не дешево стоит то.
      - Не дороже самогонки, что на этих чертей уходит - вмешался Колька - уж лучше я ее сам пить буду, безо всякого ущерба в плане сексуальном, не сил, не времени терять не нужно будет на уламывание, мол дай, да дай.
      - Ну уж и не знаю Коля - сказал Петр - а иногда, вот, хочется, что бы хоть немного да поломалась, азарт какой то возникает что ли. А то ляжет тебе екак бревнышко, давай мол действуй, так все желание сразу и пропадает. Нет не дело это, все-таки я вам мужики так скажу - лучше теплой бабы ничего не придумаешь.
      - Глупый ты Петя мужик, хоть и в передовиках ходишь, а понять того не можешь - спокойно сказал Иван, состряпавши задумчивое выражение лица, - что она на все ее резиновое тело мастерица, как хочешь и где хочешь. Приспичило тебе в обед, достал ее из-под сидения своего трактора, надул и давай, поиграл, перевернул и опять играй, вот так то Петя. А затем сдул ее и в зад под сидение пристроил.
      - Вот и я гутарю, надобно покумекать, да и скинуться на деревню то, одну купим да и хватит нам, куды их десять то, солить что ли.
      - Да я после тебя Митрич, может брезгую - произнес, наполовину сломленный, от тотального прессинга односельчан, Петр.
      - Ни хай, брезгует он, взял порошочек да помыл как следует и всего делов, и ни какой заразы от нее, не болезни там по этой части, ни чего другого.
      - То-то и оно - подхватил Колька, а то с этими то - сначала поишь их, поишь, затем уламываешь всю ночь, а после раз и все ничего толком сделать не успел и за это все таблетки месяц глотай, а то и того хуже. Дело то не шуточное.
      - А, лопнет? - попытался привести последний контраргумент тракторист.
      - Заклеим, не мужик что ли, камеры небось клеишь и ни чего - парировал Митрич.
      - Ну, ладно черти убедили - в конец сдался Петр.
      - Ставлю на голосование - сказал Митрич и поднял руку. - Ну вот единогласно. Вань собирайся значит, поедешь за бабой резиновой.
      - Собирайся - возмутился Иван - денег давайте, а голому собраться только подпоясаться.
      - Денег то это оно конечно - замямлил Митрич - только ты это, Вань, внеси за меня пока что, а с пенсии, как пить дать, отдам.
      - Ага, с пенсии, твоей пенсии то на ее ухо самый аккурат и хватит.
      - Так что же это, я ее один что ли покупаю, в складчину ведь, все по уху, вот всю и справим.
      Тут в разговор встрял Колька.
      - Это, Вань, тут такое дело, порастратился я малость, ну там…, может и за меня грешным делом внесешь, а? Да ты не сомневайся с получки всю сумму сразу, до копейки, чес слово.
      - Ого, с получки, ты лучше скажи, когда ты ее в последний раз видел то получку эту, посчитай уж года два денег то не дают.
      - Да я, того самогоном отдам, у меня самогон то высший класс, не мне тебе рассказывать.
      - Да на кой черт мне твой самогон то, у меня и свой, слава богу, имеется.
      - А в прошлый раз, какого тогда лешего прибегал - опохмель, да опохмель, помираю, а как очухался так сразу и свой у него имеется.
      - Да чего вы ко мне привязались, я только приехал, потратил все, бабе вон ребятишкам накупил, откуда взять то, я чай не председатель колхоза.
      - А чего и то дело - встрепенулся Митрич - надо бы у Егорыча на это дело колхозных деньжат вытребовать, а мужики?
      - Давай требуй - усмехнулся Колька - прям щас он тебе и отвалил, как пенсионеру на резиновую бабу, на мол дорогой Митрич, заслужил, пользуйся на всю твою оставшуюся жизнь.
      - Жди - поддакнул Николаю Петр - у него навозу то не допросишься, не то что денег, да еще на бабу.
      - Петя, а может? - попытался перевести разговор в иное русло Митрич.
      - Э, нет, даже и не думайте, нет у меня денег.
      - А может у жинки, а?
      - Да ты че Митрич совсем уж, буду я у бабы деньги брать, что бы себе значит резиновую преобресть?
      - Жмот ты, Петя. У меня бы были я бы сразу, не задумываясь дал.
      - Ну так ты Митрич поскреби там по сусекам у своей то глядишь и наберешь.
      - Да откудова у нее то, хвосты вон днями и ночами быкам крутит, какое там богатство. А хочешь, Петь мы тебе за резиновую навозу телегу справим, а?
      - Утомил ты меня Митрич, сказал нет, значит нет и довольно об этом.
      - А может скалымим на Петькином тракторе, вот и деньги будут? - предложил Иван.
      - Да как ты скалымишь то?
      - Как, как, вспахать чего ни будь, привести, еще там, всякое.
      - Ты словно Ваня первый раз родился на свет, за этакую работенку кроме водки, да самогонки, отродясь ни кто ни чего не давал.
      - Да знаю, знаю - сдался Иван.
      - Эх, вы бойцы - произнес в сердцах раздосадованный Митрич - тащи Колька свою самогонку потопим мечту свою в хмельном угаре.
      Колька быстро сбегал и принес трех литровую банку, чистой как слеза хмельной жидкости крепостью в 70 градусов. Пили молча, каждый думал о своем.
      После третьего стакана Иван нарушил тоскливое молчание.
      - А на кой хрен она нам, эта лягуша резиновая, да и страшная она, как смерть.
      - Вот и я думаю - сказал захмелевший Колька - хоть и не пьет она, а все равно баба она и есть баба, хоть и резиновая, а все одно шлюха.
      - Да и на кой черт они нам вообще сдались - забасил тракторист Петр - ни сна от них, ни отдыха, там прибей, тут принеси, туда сходи.
      - Вот то-то и оно - подвел всему итог Митрич - одно зло от баб, вечно они изводят занудством своим хороших людей, самое место им в магазине, да на ферме, хоть резиновая, хоть деревянная, а хошь какая, баба то она и есть баба, хуже черта, что б ей пусто было. Давайте-ка лучше выпьем за нас мужиков, а на них предлагаю положить, хоть и не бычий, а наш крестьянский, человеческий х..й.








 


 





Новости Авторы Проза Статьи Форум Карта
О проекте Цитаты Поэзия Интервью Галерея Разное
  • При перепечатке ссылайтесь на newlit.ru
  • Copyright © 2001 "Новая Литература"
  • e-mail: newlit@esnet.ru
  • Рейтинг@Mail.ru Rambler's Top100 be number one
    Поиск