Сиамские рты


Пристанище сиамских ртов
На побережье вражьей скуки,
Тугая гладь тупых холмов,
Висящих от развратной муки.
Соленый воздух рыбьих пор
Иглой стучится в носоглотку,
Безудержья шальной напор
Качает вздувшуюся лодку.
И лопнуть ей пришла пора,
И брызнуть гнойничком упругим,
И с треском пали небеса,
И океаном стала суша.
Звучанья дикого восторг
Слезой соленой распрощался,
Знать вышел им до срока срок
И в тайнах невода остался.
А вы прилежных рук и глаз
Неноготворные приплоды
Вдыхайте сладостный экстаз
И пейте ртов сиамских воды.

 
 
 
 

            Ангел


Ангел света
Ангел тьмы
Ангел люстры
И плиты.
Ангел праздничного дня,
Управдома и меня.
Ангел яблока и мышки,
Ангел духа и покрышки,
Ангел нет и Ангел да,
Добрый Ангел Ангела.

 
 
 
 

      * * *


Никому не скажу,
Не признаюсь себе,
Даже думать ни буду
Украдкой об этом.
Лучше в диком лесу
Удалью утоплюсь,
Лучше праздником утренним
Вскрою газету.
Напоюсь чешуей
До свирепой отрыжки,
Что бы течь мостовой
Огибая покрышки,
Что бы тело моей
Ненаглядной котлеты
Было знойным и долгим,
Как бешенство летом.
Не признаюсь себе,
Испугавшись мгновенья,
Полечу, как кораблик,
Ручьем воспаленья.
И закончусь в канаве,
Вобрав в себя тайну.
О которой не знаю
И думать не стану.

 
 
 
 

            * * *


Как прекрасно дерево,
Когда я могу сказать - вот оно дерево.
И ни кто не в праве решить, что обманут.
Как прекрасно отсутствие дерева,
Когда я могу сказать - вот нет дерева.
И ни кто не смеет сказать, что я лгу.
Но насколько прекраснее то,
Когда я могу сказать -
Вот оно дерево, когда его нет.
И все поймут на сколько проста
Эта истина пней.

 
 
 
 

            * * *


Афтандил попавший в сочетанье
Ветреных инструкций и светил
Угодил в бездонное звучанье
И врата незнанья приоткрыл.
Поступью плетущихся мгновений
Мир пленил влюбленного творца
И толкнул его без сожаленья
В лапы упоенного венца.
Растворив в лучах нетленной славы
Славных начинаний круговерть
Вряд ли встретишь ты кого печальней,
Чем вступившего на эту твердь.
Афтандил закованный в успехи
Устремившись в небо рухнул вниз
И гиен речистые коллеги
Полчищем по падшему прошлись.
И надломленная глыба мирозданья
Раскрошилась превратившись в прах
И бесплодное бездонное звучанье
Обрело вполне реальный АХ.

 
 
 
 

            * * *


Размеры глупости твоей
Непредсказуемо шершавы.
Размеры скупости твоей
Немилосердно величавы.
Твои бескрылые глаза
Жестоки и многообразны.
Ведь ты не веришь в чудеса,
Но знаешь, что они опасны.
Твое желанье побеждать
Всегда соседствует с наживой.
И светлым даром убеждать
Ты действуешь довольно живо.
И сытостью взамен любви,
Наполнив страждущее сердце,
Взираешь одиноко ты
В пугающего света бездну.
И нет болезни излеченья
Среди пугающих зеркал.
Есть только боль и раздраженье,
Виной которым стал ты сам.

 
 
 
 

            * * *


Послушайте как трепещет
Зажмурьтесь не успокоившись
Пошарьте в кармане кусочек
Заплесневшей корочки счастья
Придумайте оправданье
Своим неудачным победам
И прыгайте брызгая сталью
Одухотворенных стремлений.
Побегами вашей морали
Взойдут обветшалые всходы
Умоются желчью небесной
Законов насытятся снами
И сгрудившись в стылые кучи
Научатся тайнам желаний
Срывая набухшие почки
И зарывая их в землю.

 
 
 
 

            Французская любовь


Твоя вагина пахнет цветами жасмина
И влажность ее стебельков
Во мне пробуждает дремавшую лиру
И сладость от новых стихов.
Твой маковый ротик мой впалый животик
Глодает как косточку пес
И в свете светила ты треплешь лениво
Копну моих сальных волос.
И я с наслажденьем пью сок вожделенья
Из лона твоей красоты
И воздух наполнен дыханьем эфира
И зноем французской любви.

 
 
 
 

            * * *


Еще не знали мы тогда,
Что так жестоко ошибемся.
Что печка нашего тепла
Всего лишь отблеск злого солнца.
Теряя памяти исток,
Приобретая черствость,
Я в лес гляжу, как серый волк
Превозмогая робость.
Я не справляюсь с пустотой
И вечным униженьем.
Я позабыл, кто я такой,
За толщей раздраженья.
Я строил сад, он стал тюрьмой
И лабиринтом боли
И не сыскать тропы иной
Средь пней моей юдоли.

 
 
 
 

            * * *


Мой глазик икотой наполнен.
Мой тазик набит простынями.
Мой носик кошмаром полночным завален
И заперт густыми усами.

 
 
 
 

            * * *


Я спать. Ты думаешь?
Вздыхай.
Столы уклюже.
Чашка, чай.
Я сплю. Ты бдишь?
Я буду только ты уснешь.
Я буду, после будет дождь.
И шторка, что б не брызгать стену.
И мылом душу и колено.
И простыней встречать рассвет.
Ты спишь? Я тоже нет.

 
 
 
 

            * * *


Все, все весна.
Я видел трупик кошки,
Оттаявший из-подо льда.
Ворона отрывала крошки,
Клюв погружая в потроха.
Смеялись дети, пили пиво
И старички гурьбой брели,
И два влюбленных на скамейке
Беседу тихую вели.
Все, все весна.
Сказал я не додумав
И обронил печаль свою,
Лег рядом с трупиком угрюмым,
Теперь уж точно не помру.

 
 
 
 

            * * *


Пришел я в гости к лесорубу,
Принес пол литра коньяка.
А лесоруб взял и заплакал.
Я от него ушел тогда.
Вообще по совести сказать
Мне лесорубы так не очень,
Куда приятней поболтать
С колхозником или рабочим.
У них и юмор и задор,
Вино и девки к ним гурьбой.
Но все же этот разговор
Мне тоже, как-то не родной.
Я чувствую себя комфортно
В кругу приятелей своих,
Но от приятелей моих
Остался ныне только пых…
И я застрявшим утром в горле
Смотрю на грязный потолок
И понимаю в этом горе
Я бесконечно одинок.

 
 
 
 

            * * *


О вдохновенный ритуал
Давить червей ногой послушной.
Немилосердный светлый дар
Закравшийся в больную душу.
Но восхищенью твоему
На склоне праздного бессилья
Придет конец и вместе с ним
Червяк не терпящий насилья.
Он упразднит твой светлый дар
И вдохновенное бездушье,
И прировняет тебя с тем,
Кого давил ногой послушной.

 
 
 
 

            * * *


Все суки на одно лицо.
Все изворотливы и лживы.
От пудры их чело свежо.
И стройность тела похотлива.
Слагая гимны в честь блядей,
Подумай прелестью обманут,
Что под покровом их грудей
Зла сети душу твою стянут.
Что сок бегущий по ногам
Не наслажденье, а отрава
И что бугром зовется в старь
Не возвышение, а яма.
Не доверяй свою судьбу
В коварные и злые руки.
Если не хочешь на луну
Потом псом выть от смертной муки.

 
 
 
 

            * * *


Когда я просыпаюсь, то сразу улыбаюсь.
Затем я умываюсь и снова улыбаюсь.
Потом пью кофу и курю.
И тут уже я громко ржу.
Затем я одеваюсь и снова улыбаюсь.
Потом на улицу иду
И там опять я громко ржу.
Потом я возвращаюсь и снова улыбаюсь.
Затем я кушаю, пью чай,
Смеюсь как будто невзначай.
Потом переодеваюсь и снова улыбаюсь.
Затем смотреть кино иду.
Смотря кино я громка ржу.
После кино иду пить чай,
Смеюсь как будто невзначай.
Затем я умываюсь и тихо улыбаюсь.
В конце концов я спать иду,
И вот тогда уж долго ржу.
Затем я улыбаюсь и погружаюсь в лапы сна.
Ах как печальна жизнь моя проходит.

 
 
 
 

            * * *


Утопи меня в рассоле,
Смой с меня все эти боли,
Все прокисшие юдоли
Удали с лица земли.
Помоги мне не засохнуть,
Порастрескавшись не сдохнуть,
Помоги мне излечиться
От греховной маяты.
Кровь моя вина кадушка,
Ешь и пей меня подружка.
Вырви жало этой муки
Из хворающей души.
Из глазниц моих бездонных,
Из ушей мох бесплодных,
Из нутра моей канавы
Камень этот извлеки.
Но к чему все эти слезы,
Эти ахи охи грезы.
Мир не больше чем подсвечник,
Жизнь подобие свечи.

 
 
 
 

            * * *


Бактерии, как грибы, развиваясь, кусаются.
Это я, это сны. Айн, цвайн, драйн, собаки слиплись,
Кто сможет разнять две плоти,
Спаянные силой инстинкта.
Вырежьте глаз у немой особи,
Чтобы взглянуть на осколок былого, вяло текущего быта,
Разлита сосудная жидкость,
Держать в кармане сито, выдвигаясь на пол шага.
Небеса свинцовым проклятием давят,
Не изменяя структур дна.
Жизнь с вареных сосисок, безвкусными комьями грязи
Ложиться вдоль сладких этюдов утопающих в раме.
Гимн прелости, воспевая, трудно не позавидовать
Счастью опавшего дуба.
Простудой крошатся зуб за зубом,
Любовь иссыхающей жабой
Кряхтит и плющится камнем,
Слезой бирюзового солнца.

 
 
 
 

            * * *


Я летел весенней мухой
плавно в воздухе скользя,
подо мною проплывала
грязная земля.
Надо мною небо пело,
Я летел за кругом круг
И оранжевое солнце
Согревало все вокруг.
Про себя я вдруг подумал,
Мухой быть так хорошо
И у края, у дороги
Приземлился, сел в говно.

 
 
 
 

            * * *


Мне приснилась девочка
Цветом глаз отдаленно о том,
Что, было то сон или вино,
Окно или двадцать тысяч иголок,
Четыре ножки, ежик или может быть сплю.
И бабочка шепчет на ушко
Я ли девочка цветом глаз обнаженного юга,
Или грибы под окном в два этажа,
Или просто люблю.
Но кто заметит отметку на лбу,
Когда уносит свежего ветра поток
Вдаль под потолок
Солнцем,
            Ромашкою,
                        Лебедой.

 
 
 
 

      * * *


скажи родная Марфа
скажи родная всуе
откуда же нам это
откуда же все это
и нам тихоня Марфа
тихохонькая Марфа
тихонько отвечала
откуда же мне знать то
и ведать мне от куда
на том и порешили
на том и распрощались
мы с родною да с Марфой
с тихохонькой такою.
И Марфа по дороге
По стылой по корявой
Тихохонькая Марфа
Поперлась восвояси
А мы остались плакать
О том что днем укрыто
Что спрятано покровом
Ночных небес и далью.

 
 
 
 

            * * *


Сколько утренних закатов
Простыней помятых ватных
одеял, оскалов мятых
Израсходованных дат
Табака и водки с чаем
На подушках слез, печалей
Сколько, сколько обручальных
Возвратившихся назад.
Им отсчет ведут не цифры
Тонны съеденного сала
Горы вымытой посуды
Будней тусклый свет гирлянд
Сказки синего экрана
Кухня, туалет и ванна
Скука тесного дивана
Да воскресный спец наряд.
Красота, любовь и счастье
Растворились в сне уюта
И от сладостного чуда
Лишь остался мерзкий смрад.

 
 
 
 

                  * * *


Вечность кажется маленьким летящим шариком
Розовой капелькой, из проколотого иголкой пальчика
Капающей на гладкую поверхность ковра.

 
 
 
 

            * * *


Ни один из смертных
Не видел лица этих стен
Не входил в эту реку дважды
Не прошел сквозь врата этих капель
И не вернулся обратно.
Звон тишины омывающей ноги
Достучится до скважин сознанья
До изгибов прокисшего хлеба
До светлых праздников нового года.
Кусочками мутного сонного пекла
Он вымостит путь к погребальным урнам
К столбам что помнят тел перезвоны
И глаз слезой поминальной молитвы
Насытившей солью слой перегноя
Останков вороны слона и собаки.

 
 
 
 

            * * *


Чуть вскрипнула кровать
под балдахином ночи
твои отравленные
голодом уста
порезались об уст моих
картонные слова
и вскрылись в пламени свечи
давно поставленные точки.
И ты с рассветом отошла
в иные пустоши
в иные завиточки.

 
 
 
 

            * * *


Не за талию кочевник
Полюбил украдкой взор твой
Не за утреннюю песню
Отчеканил камень дня
И пророс сквозь сны в надежде
Покорить текущий стан твой
И на кончике меча
Вынуть сердце из тебя.

 
 
 
 

            * * *


Прижигающий безудержность своих откровений гений
Вгрызаясь в раздробленность тени
Высекает из отсыревших пальцев последние искры
В надежде вспыхнуть,
Хотя бы зажечь погасшую спичку.
Но губы его словно вязаный пояс,
Крошатся стружкой, трясутся как дети
И глаз его петли все сходятся туже
И светятся каплями лунной капели.

 
 
 
 

            * * *


Сольется дождь
С твоим созвучным телом
И хлынет из тебя
Поток речей ручей
Блестя на солнце
Золотым и спелым
Из недр твоих
На бархат простыней.
И косяки усталых рыб вопьются
В твои изъеденные лаской телеса
И извергая стоны разобьются
Твои отравленные болью голоса.
Из ледниковых ног
Кустами прорастая
Сады твоей не вытекшей любви
Застряв меж камешков, созвучий утопая
В болотах мха, осоки, конопли.

 
 
 
 

            * * *


В шарике девочка
Без ножки танцует под музыку
Странный танец.
И ни кто не знает чего она хочет.
И только я
Мне кажется понимаю
За что она так страдает.
не за идею всеобщего братства,
и не за мир во всем мире,
просто ей хочется казаться
немного лучше
чем она есть на самом деле.

 
 
 
 

            * * *


Весна простудой в двери постучалась.
Снежком колючим цвет зари пожрав.
Весна во всей своей красе настала,
И ты еще прекрасней став,
Пропела в тишине пахучих лип
Рапсодию порхающей страницы,
И скрип твой сладостный
Разрушив все границы
Вдруг стал лучом переходящим в крик.

 
 
 
 

            * * *


подыхая в сортире от вони
пробивая гвоздями ладони
пропивая последние зубы
чувствуя пересохшим ртом
влажные губы иуды
хочется петь
от не выносимой простуды
и с веревкой на шее
увидеть ангела лик
и бодрый апрельский снег
как дряхлый старик
закроет уставшие очи
и ближе к ночи
растает вместе с ним
как дым.

 
 
 
 

                  * * *


слева пели,
                                                справа плясали
          по середке кончали в печали.

 
 
 
 

            * * *


сколько ей было когда она впервые
отправилась в лодке своей
по мутной воде бесконечного сна.
В ее пальцах дремала печаль
Ее веки хранили чуть слышные вздохи
И ей было чуточку жаль
Проплывающих мимо людей
Ее волосы словно постель
Оплетали усталые ноги
И уста трепетали от жажды
И она просыпалась в поту
В пахнущем гнилью сарае
И сквозь щель в потолке смотря на луну
Беззвучно общалась с богами.

 
 
 
 

            * * *


я там где ты прольешь свой отголосок дня
где скинешь свет своих усталых будней
где растворишься холодом огня
и преподашь как виноград себя на блюде.
Я у твоих приспущенных ресниц
Влачусь по бархату припухлых щечек
Я влажность твоих губ прохладность белых плит
Где возлежишь ты словно виноград на блюде
Я охраняю твой глубокий сон
Я поглощаю тебя гроздь за гроздью
И просыпаясь ты течешь вином
Хмельною негой растекаясь по моей утробе.

 
 
 
 

            * * *


воспеть безумства тайный невод
властительницу тишины
улыбками простуду мереть
сомы немые до весны
залезть под одеяло кошкой
вылизывая блох с твоих кудрей
и тихо под забором сдохнуть
произнеся как искупление грехов
                      налей.
 
 
 
 

            * * *


где-то качается лодочка
словно кончается запах пота
где из-под мышек твоих
кошек торчат хвосты
завязанные в узлы.
Это что-то похоже на скальпель
Или персик в разрезе ядра
То ли маленький зайчик
С протянутой лапкой
Просит отведать капусты яйца.
Но где же мне взять колпак
Для того что б звучал мой глагол
Чуть слышно как светлую даль
Переполняет твой стон.
Граф, графоман, маньяк,
Ему лишь, откуда мне знать
Бульками меря твои телеса
Хочется прорастать прорастрачивая слова.
Возвышенным слогом столбцов
Вылизывать знатные плеши
И тонким своим язычком
Вникать в анатомию речи.
Славься простуженный гусь
Несущий в себе пару яблок
Не всякий язык в ней могуч
Не всякий ей дорог подарок.

 
 
 
 

            * * *


                      посвящение к.н.в.


С чем стихов твоих дубравы
Снегом утренним заря.
Есть тепло - не нужно славы
Нет тепла она нужна.
У поэта праздник лета
В написании стихов
И не важно тундра ль это
Или грохот городов.
Для поэта все едино,
Он в плену своих страстей
И покуда терпеливо
Он слагает свой ручей
Плещет строчки на бумагу
Изгибаясь и кряхтя
Лишь бы муза посещала,
Лишь бы страсть в груди жила.
Все ему на свете любо,
Все ему приносит боль,
Но его не взять простудой,
Одиночеством, едой.
Он всегда голодный словом,
Рифмы, мысли, чудеса -
Вот его прерогатива,
Такова его стезя.
Он идет с любовью в ногу
Под ударами судьбы
Ведь поэт любимец бога,
Жаль, то что не стал им ты!

 
 
 
 

      ПРОСТОкВАША


Заполнить бы все пространство
ПРОСТОкВАШЕЙ.
А че прекрасно.
Были бы все довольны.
Пили бы все ее.
Кто вдруг бы не был доволен,
То бы пихали силой
И говорили милый (ая) -
Жри, а не то помрешь.
Если бы он стал брыкаться
И говорить не буду,
Мы бы его вне пространства
С логотипом Иуда.
Жизнь бы была словно сказка,
Что там в 10 раз лучше,
Все бы были довольны
И кушали ПРОСТОкВАШУ.

 
 
 
 

    Чтозазверьчеловек


Седовласый старец,
Национальность явно не негр,
Разрезом глаз узкоглаз,
Если не мульт, то и не пацифист,
Явно китаец, хотя, кто его знает.
Старец он даже в Африке старец.
Вот еще - старец - неандерталец.
Такой оборот принимает другое звучанье,
Напоминает мистерию или мычанье.
Неандерталец - танец его пестрит
Всевозможной игрой окончаний,
Букв сочетания, переплетенья мечтаний
И вот, кости собачьи, кошачьи на круг,
Он пьет из ладоней все, что предложено небом
И чертит пальцем песок.
В этом знаке таится нечто
Не похожее на оборот
Солнца вокруг перепревшей кучи.
Это старец-неандерталец напраслину шлет
На задремавшие тучи,
И просит продлить свой бессмысленный век,
И мальчик с острова Пасхи
В надежде услышать ответ
Спросит: “скажи мне старец,
АЧТОЗАЗВЕРЬЧЕЛОВЕК.

 
 
 
 

      * * *


Стойка и скворечник
Пели песни пусни.
Ах какие пусни,
Ух какие песни.
Трям, трям.
Брык, бряк.

 
 
 
 

            * * *


Прекрасна русская зима
С ее морозами и снегом.
Хрустит тугая корка льда
На озере под человеком.
Сопливы красные носы
И барышни с утра похмельны,
И греют морды мужики,
Махая кулаками нервно.
И вся природа видит сны,
Укрывшись снежным одеялом,
И трупы дремлют до весны
Противясь тлению упрямо.
Ломают руки старики
Дорогою до магазина,
Лишь обездомленные псы
На все это глядят тоскливо.
А детворе все ни почем,
Она всему на свете рада
И восстает за комом ком
Из снега слепленная баба.

 
 
 
 

            * * *


Сладок сон унылой осени,
Привкус горечи на треснувших губах.
Ах зачем меня вы бросили,
Ох зачем я бросил вас.
Долго мы вели войну окопную,
То пасуя, то идя ва-банк,
Ах зачем вы душу мне морочили,
Ох зачем морочил вам дурак.
Сладостных мгновений одиночества
Вы дарили мне с избытками, с лихвой,
Ах зачем я ждал вас ночи темные,
Разбавляя дымом воздух злой.
Вы сожгли дотла мой сад сиреневый
И втоптали пепелище в грязь,
Ах зачем меня вы поздно бросили,
Ох зачем я рано бросил вас.

 
 
 
 

            * * *


Как тайна шелушится
Чешуйками на солнце,
Как ветер их разносит
И прячет их в траве.
Мудрец венок сплетая,
Чешуйку обнаружит
И прикоснется к тайне,
И тихо скажет - “БЕ”.
Потом его зарежут,
Отварят в чане ногу,
А голову с рогами
Потащат на базар.
И гадко усмехнется
Прохожий покупатель
И спросит - “Эй приятель,
Что хочешь за товар”.

 
 
 
 

            * * *


Дояр Петров ненавидел коров.
Однако, любил доярку Клавку.
А Клавка напротив любила коров.
И, чтобы жениться на Клавке, Петров
Коров полюбил, как доярку.
Они поженились и вскоре Петров
Стал ненавидеть Клавку.
За то что та невзлюбила коров,
Потому что их тискал дояр Петров,
Так как не тискал доярку.
Они разошлись через несколько зим.
Клавка скончалась, дояр запил.
А жизнь, она в общем-то странная штука,
Что до любви наперед вам наука.

 
 
 
 

            * * *


Я жеманница.
Я жеманница.
Не оттого что толста моя задница,
А грудь сладка, как березовый сок,
А оттого что ты одинок
И тело мое тебе нравится.
Похотливый дружок.

 
 
 
 

            Жертвоприношение


Заставь меня войти в твои покои
Иначе я засохну и умру.
И вскрой все язвы переполненные гноем,
Иначе я совсем с ума сойду.
Иначе вкус стерильных откровений
Разъест все стенки моего нутра,
И я червяк питающийся гнилью
Замкнусь петлей на горле у себя.
Героев век бесспорно разноцветен,
Но свет глазам моим приносит боль,
Я некое соцветие из плевел
И жизнь моя засохшая мозоль.
Я прячусь от улыбок и соблазнов
Боясь ненужных слов и немоты,
Я растекаюсь беспросветной грязью,
Губя твои цветущие сады.
Я неудачник, век мой долог,
Смирись с нелегким бременем невзгод,
Но если я тебе не так уж дорог,
Беги по дальше от моих забот.
Беги покуда запах тлена
Еще не свил гнезда в твоих глазах,
Беги от изнуряющего плена,
Беги от опьяняющих забав,
От саморазрушения и боли,
Невыносимой пытки бытия,
От этой отягчающей юдоли,
Беги, беги скорее от меня.
Спасай свою лучистую улыбку,
Изящество и трепетность любви,
Беги, иначе я войду в твои покои
И утащу на дно своей дыры.

 
 
 
 

            Боги


Боги были богаче
Колеса человека.
Боги были умнее
Позолоченных тканей.
Боги были свирепее
Сотни заточенных палок.
Но все это было когда-то,
А ныне этого нет.
Люди стали беднее
Сталью расправленных крыльев.
Люди стали глупее
Бархатом гладких одежд.
Люди стали свирепее
Всех живущих когда-то на небе.
Люди стали богами
И боле надежды нет.