- Ну, - спросил Дивер, - что скажешь хорошего?
      - Ничего, - ответил Мельников, - хорошего ничего. Разве что, видел я его.
      - Ты уверен? Тот самый, черный, лакированный?
      - Он! На заднем стекле надпись.
      Дивер согласно кивнул. На этот раз все собрались в квартире Сани Белоспицына. Большая комната здесь оправдывала свое название, к тому же при полном отсутствии мебели становилась чуть ли не залом. Четверо стульев и неказистые кухонные табуретки казались на этом пыльном просторе произведением концепт арта, сделанным художником с явным уклоном в сторону минимализма. Угрюмо поблескивающие стволы в углу завершали картину жирной вороненой точкой.
      - И где же?
      - Наткнулся возле самого завода. Дважды он въезжал на территорию и оставался там минут тридцать не меньше. Третий раз выехал в город, и может быть вернулся - мне досмотреть не удалось, курьеры подъехали.
      - А он?
      - Ну он то раньше уехал.
      - Что он там забыл на этой свалке? - спросил Влад, - к чему они, эти заброшенные корпуса?
      - А вы слышали байки про этот завод? - спросил Степан.
      - Да кто их не слышал? Хлысты... Зэки... шантрапа. Там ведь уже с десяток лет ничего не работает.
      - Зона. - Сказал Степан со вкусом.
      Дивер скривился, глянул на него с неодобрением. Вздохнув, произнес:
      - Ну а вообще как?
      Василий Мельников, бомж Василий присел на оставшийся свободным табурет. Одежда пришедшего была заляпана грязью и кое где сиротливо зияла не штопаными дырами. После зеркального эпизода Мельников стал безрассудно храбр, как и бывает у зайцев, которым вдруг посчастливилось зубами завалить волка. Так, что неудивительно, что именно его послали в этот день на разведку.
      Это была уже не первая вылазка в город. После бурной дискуссии, последовавшей после возвращение Витька, стало ясно, что свобода действий у них колеблется между двумя пунктами: ничего не делать, и сидя сложа ручки ждать Исхода, или попытаться что-то изменить. Как выяснилось в дальнейшем, единственное, до чего у них могли дотянуться руки, был черный "сааб" - колесный символ царящий в городе разрухи.
      И тяготеющий к командованию Дивер в скором времени развернул настоящую полевую разведку, с целью выследить скрывающийся автомобиль. Никого убеждать не пришлось - у всех были свои счеты с черной машиной, так, что Севрюку, бывало, становилось слегка не по себе, когда он видел с каким огнем в глазах вещает об объекте их охоты его собственная община. Особенно сильно он тушевался, когда видел в такие моменты Мартикова - бывший старший экономист, гуманитарий с двумя высшими образованиями в гневе совершенно утрачивал человеческий облик, становясь похожим на бешеного зверя.
      "Сааб" засекли, но каждый раз на ходу, когда он на высокой скорости с включенными фарами и сигналя как иерихонская труба проносился вдоль улицы центральной. О месте его гнездования так и не смогли узнать, и лишь сегодня Мельников принес весть о месте вероятной локализации.
      - Вообще? - спросил герой разведчик, - колонки опустели. Ни одного человека. Я не пойму, им что, пить больше не хочется? Сгорела пятиэтажэка на Покаянной, с низу до верху выгорела. А по крыше бегал какой то жилец в пижаме и орал. Он, похоже, там вообще один жил.
      - И что? Сгорел?
      - Нет, прыгнул. На клумбу. Ногу сломал и память отшибло.
      - Ну хоть живой...
      - Не знаю. Когда этого парашютиста в соседний дом вели, чтобы ногу полечить, к нему его личный монстр пришел. Огненный такой урод. Так прыгун с трамплина как огневика этого заметил, вырвался из держащих его рук и на одной ноге ускакал. Как кузнечик прыгал, ей-богу.
      - А я вот опять слышал как внизу плачет ребенок... - сказал Влад, - вот думаю, может сходить, посмотреть.
      - Ну, Славик! - возмутился Дивер - никуда ты не пойдешь. Я ж тебе говорил, не ребенок это никакой. Так, манок. Раскинули сети, и ждут пока какой нить дурень вроде тебя на плач попрется. Сентиментальных то развелось счас...
      - Да ты то откуда знаешь?
      - Он дело говорит, - поддержал Дивера Степан, - манок это. В пещерах их знаешь сколько?
      - Ну, в пещерах! Там уж сто лет всякая гнусь водится. Еще небось когда монастырь тут был, она на шахтеров нападала.
      - Я тоже слышал! - сказал Мартиков - плачет ребенок. Лет пять ему не больше. Никто не слышал?
      - Мы в ту ночь ничего не слушали, все на тебя косились. - Произнес Белоспицын.
      - Так луна ж была!
      - А что луна. Я уже Диверу хотел кричать, чтобы он веревки тащил, - сказал Степан, - а Василий еще бред нес, мол одолел тебя твой монстр.
      Мартиков вздохнул, устремил взгляд в пол. Сегодня он сидел в отдалении от остальных, в самом углу. Тусклый взгляд слезящихся глаз - если бы не кошмарная внешность, типичный тяжело больной человек. И радовался бы жизни, да не получается. И на глаза старается не показываться, кто знает сколько ему осталось.
      - Дай бог, следующую ночь не повториться. - Произнес он, - луна на спад идет. Теперь еще месяц.
      - Управимся, - произнес Дивер, хотя никто не знал с чем и каким образом будет управляться.
      - Этих с ножами никто не видел? - спросил Владислав, помолчав.
      Народ покачал головами. Белоспицын робко заметил:
      - Затихли. Может, Изошли все?
      - Вряд ли... А я еще видел сегодня пса! Живого, настоящего пса, избитого только очень. Сколько недель расстрела прошло, ни одной псины - даже хозяйские подевались куда-то!
      - Ясно... - сказал Дивер, - Василий, нам бы печурку достать, ну, буржуйку! Холодает день за днем.
      - Сегодня с утра снегом пахло. Я думал все, будет снег, - Мельников глянул в окно, на серые свинцовые тучи, что с нежностью гидравлического пресса стремились прижаться в остывшей земле. - А буржуйку достанем. У Жорика в лежке буржуйка была, если не утащили. А это вряд ли, Жорик все еще там лежит, охраняет.
      - Вот что я не пойму с этими монстрами. - Молвил Сергеев, на манер Мартикова созерцая пол, - если зеркало это было настроено только на тебя, и даже принадлежало тебе, то каким же образом оно умудрялось убивать всех твоих знакомых? Они-то не боялись зеркал?
      - А его это волновало? - спросил Мельников - считай его цепным псом. Натравили на меня, но плакать будет каждый, кто попадется ему на пути. Еще Хоноров...
      - Кстати о Хонорове, - вклинился Дивер, - никто его не видел? Покачали головой. Нет, не видели, да и, признаться, как-то позабыли о Евлампии Хонорове среди этого вороха насущных и глобальных проблем, вроде этой живой мины с заведенным таймером, что понуро сидит сейчас в уголке Саниной квартиры, где в свое время стоял любимый сервант его матери, сгинувший вместе с ней в пыльную неизвестность. Четыре четких круглых отпечатка все еще имели место быть - слишком долго простоял здесь сервант, чтобы вот так сразу стереться из памяти старых много раз крашенных досок пола. И все же Саня заметил - с каждым новым днем отпечатки бледнеют, словно выцветают, и наверняка скоро квартира приобретет абсолютную безликость, какая была у нее в золотые годы постройки этого дома. Много-много лет назад.
      Если только не придут люди и снова не заставят квартирные пределы громоздкой и уродливой мебелью.
      А поселиться здесь решили надолго. До упора.
      - С кормежкой проблем не будет, - сказал им Дивер, общепризнанный лидер группы, - я договорился с одним из магазинов. Они теперь заказы только по договоренности выполняют. Денег не берут, только золото и драгоценности.
      - А ты что? - спросил Влад, на которого взвалили тяжкую обязанность мозгового центра, которую он, впрочем выполнял через пень колоду.
      - Ну я им подкинул. У меня в загашнике кое-что было. Кроме того орлы эти ихние, из охраны, налетели на ближнюю военную часть. Говорят, нет там никого. Набрали сухпаек армейский да пошли. И я у них часть скупил. Так, что не помрем.
      И вправду, не померли, и даже несъедобный для всех, кроме Васька, сухпаек еще не употребили, оставив его своеобразным НЗ.
      Еще два дня спустя после первой результативной разведки наконец то обнаружили вероятное место гнездование черной иномарки. Как и предполагалось, больше всего "сааб" ошивался подле заброшенного завода, а часто, и главное регулярно, бывал и внутри периметра.
      Никто и не удивился, узнав, что там он трется в основном за стенами древнего монастыря. Здесь, склонный к показному мистицизму Влад процитировал строки одного автора из жанра хорор, насчет мест, которым свойственно притягивать к себе всякое зло, после чего их посиделки стали неуловимо напоминать полуночный разговор детишек младшей группы в пионерлагере. Мурашки, впрочем, от него по спине ползли ничуть не меньше, чем у пресловутых детишек.
      - Сколько там всего народу сгубили? - спросил Белоспицын.
      - С тех пор как закопали старое кладбище, уже не понять, - ответил Степан, старожил и знаток местных легенд, - старики еще помнили, да вот только Изошли все до единого.
      В пустеющем городе с пугающей быстротой развивалась новая система терминов, которой пользовались абсолютно все, независимо от уровня образования и социальных различий и - понимали друг друга с полуслова. Самым модным словечком стал пресловутый "исход", у которого имелось сразу несколько значений. Эдакий совмещенный в одном слове апокалипсис, судьба и рок. Под ним подразумевалась как недалекая всеобщая гибель, так и банальная бытовая смерть. Теперь говорили не умер - Изошел.
      Счастливых людей идущих прочь с тяжелой поклажей называли беженцами, хотя некоторые острые на язык горожане дали им кличку "чумные", которая вполне соответствовала действительности - народ шарахался от этих переселенцев, как от пораженных черных мором. Синонимом богатства, солидности и вообще "крутизны" стало словечко "курьер", и виноваты в этом были сами курьеры, которые с посланиями от своих богатых, держащихся тесной группкой со слугами и охраной господ, катались из одного конца города в другой. Простой народ, борющийся за выживание, глядел на их дорогие машины с ревом двигателей и всяческой иллюминацией пролетающие по вымершим улицам и делал соответствующие выводы. Выражение "живешь как курьер" стало синонимом красивой жизни. Отсюда пошли такие завороты как: "ну ты курьер!", как выражение восхищения, и "курьерить" с ударением на последнем слоге, что означало вызывающее экспрессивно-пижонское поведение, дальним предком которого было слово "понты".
      Еще через два дня стало ясно, что визиты "сааба" отличаются регулярностью. Очередная разведка группой из трех человек - Мельников, Дивер, Степан, соответственно - выявила еще кое-что. А именно: вероятное место прибытия "чумных". Эти шли на территорию завода и никогда не возвращались. Как раз во время этого похода, группу чуть не застукали. Сначала из-за ворот выбежал человек одетый в простую домотканую рубаху. Рот его был разинут в немом крике, глаза были вытаращены и разум в них не угадывался. Не успел этот беглец добежать до ближайшего перекрестка, как несколько метких выстрелов отправили его в Исход. Стреляли с территории завода, а после появились и сами стрелки - несколько вооруженных людей, облаченных в подобие грубых свитеров без рукавов. При ходьбе кольца на свитере отчетливо звенели, так что становилось ясно, что сие облачение ничто иное как стальные кольчуги. Двое из пришедших подхватили беженца за ноги и потащили обратно на завод. А третий повернулся и стал внимательно оглядывать тонущую в дождливых сумерках улицу. Казалось он углядел, замершую в густой тени группу, но в этот момент с диким воем подкатил черный "сааб" и стрелок поспешно удалился внутрь периметра, пару раз панически обернувшись на демоническое авто. Больше за ворота никто не выбегал, так что беглеца во власянице можно было считать исключением.
      А вот "чумные" все шли. Еще через день стала сама собой напрашиваться мысль, что они все идут туда, все до единого, а значит за исключением первой волны эмиграции, тех что прорвались через кордоны еще до закрытия города, ни единый из его многочисленных жителей не покинул поселение. От догадки этой становилось не по себе, и разум не мог представить, куда на заводе можно упрятать по меньшей мере двадцать тысяч человек. Мысль о горе мертвых тел за внутреннем периметром приходила незваной, и уходить, несмотря на все доводы рассудка не собиралась.
      В середине сентября, в этом странном ледяном затишье, что неожиданно возникло в самом начале месяца, Дивер сказал, что ждать не имеет смысла. Возможно его подвигнула на действие весть об исчезновении того самого магазина с его охраной, разведчиками, бытовыми службами и лидерами. Пустое помещение там, где был магазин ни в коей мере не говорило о том, что здесь вообще кто-то жил. Кафельные плитки, которыми были облицованы стены, сияли первозданной, хирургической чистотой, хотя на памяти Севрюка они были все иссечены сколами и царапинами.
      - Я не понимаю! - только и сказал Михаил Севрюк, возвратившись с этой печальной экскурсии.
      - Кант сказал, что мир не такой, каким мы его видим, - произнес Владислав.
      - Кант был бы рад... увидев это.
      Они были уверенны, что против автоматического оружия черный автомобиль не сдюжит, даже если он вдруг окажется бронированным.
      - Главное не дать вырваться... Если уйдет, все.
      - Не уйдет, - сказал Мартиков, - если будет на чем догнать.
      - А будет?
      И Мартиков скрипя сердцем, сообщил общине, что в его личном гараже до сих пор стоит его же личный автомобиль, его отрада и гордость, на котором он не ездил уже несколько месяцев, и который между тем в рабочем состоянии, и заправленный под завязку самым настоящим девяносто пятым доисходным бензином. Курьеры с их дизельными трещотками обзавидуются.
      - А не вскрыли его, твой гараж? - спросил Дивер.
      - Мой, - усмехнулся Мартиков, - не вскрыли.
      И вправду, не вскрыли. А вот стоящий рядом элитный гараж попросту исчез, оставив на месте себя быстро сужающуюся воронку. Не взрыв, скорее провал.
      Ранним утром шестнадцатого сентября, пятеро человек втиснулись в "фольксваген" Павла Константиновича. За руль посадили Дивера с его опытом вождения. На переднем сидении разместился хозяин авто (отчасти потому, что находиться слишком близко от его мохнатого тела до сих пор никто не решался), позади - Влад, Степан, Мельников. Все с оружием.
      - Эка мы! - высказал общее мнение Степан, садясь в машину, - ну прям как курьеры!
      Без проблем доехали до завода с включенными фарами продираясь сквозь утренний туман. Припарковали машину в тени пятиэтажного сталинского дома с угрюмым обрюзгшим от времени фасадом. Вышли. Было холодно и лужи на асфальте подернулись тонким белесым ледком, под которым серебристыми пузырями перекатывался воздух. А при дыхании изо рта вылетали легкие, сверкающие в свете фар облачка пара.
      - Когда он? - спросил Дивер, еще более массивный в осенне-зимней одежде.
      - Десять тридцать, плюс минус. - Ответил Мельников, в отличие от остальных он не ежился, за долгие годы выработал стойкость.
      - Когда подъедет, притормозит перед вон той рытвиной перед самым входом. Стреляем дружно, кучно... гранат бы еще... ну да ладно. Уйти не должен, на пробитых колесах далеко не уедешь. Но, если все же прорвется, то только вперед, назад сдать не успеет. Тогда закрываем ворота! И все.
      Кивнули. Дивер оглядел команду - горе бойцы все до единого. Журналист книжник, безумный сталкер, бомж еще... разве что Мартиков с его звериным обличьем пугнуть сможет. Хотя...
      - Едет! - шепнул Павел Константинович, - Уже едет... - и через секунду - Фары! Фары гасите!!
      Со щелчком погасили раритетные электрические светильники и крашеная в темно-зеленый цвет машина почти полностью потерялась в тени. Что ни говори, а были свои плюсы в этих ранних сумерках.
      Заливистое мощное завывание. Какой знакомый звук. Да, это он, черный "сааб", и его хозяева, наверное, единственные в городе чувствуют себя вольготно. Свет фар мощно плеснул вдоль улицы, омыл стойки заводских ворот, высветил ту саму рытвину. С визгом шин из Покаянной улицы вывернул давешний "сааб". Воющий рев движка эхом отлетал от окрестных домов, многократно дробясь и множась.
      Черный как ночь, словно целиком вороненый, с ослепительным светом фар он несся к своей каждодневной цели, низкопрофильные шины мощно сглатывали оставшиеся метры до ворот. Дивер махнул рукой - не проспите мол. Влад вытер вспотевший лоб - минус на улице, а гляди-ка, горячий пот.
      С душераздирающим визгом, от которого заныло в челюстях, как будто кто-то провел пилкой по стеклу, авто резко оттормозилось метрах в десяти от ворот, которые в свете его фар приобрели неуместно величественный вид, контрастно роняя на заводскую землю черную рубленую тень. Рваные клочья тумана проплывали в этих желто-белых лучах, делали их видимыми.
      Дальше автомобиль не поехал. Стоял и чего-то ждал. Четко было видно багровое мерцание за стеклом.
      - Все! - выдохнул Дивер, - почуял!
      - Но как... - начал Мартиков, а бывший солдат его не слышал, вышел на дорогу и открыл торопливый непрерывный огонь по стоящей машине. Влад и Приходских бежали к нему, поливая "сааб" из своих автоматов. Суматошный стрекот автоматического оружия заполнил пустынную улицу: грохот выстрелов, звяканье гильз - недавно родившийся день жадно впитывал в себя любые звуки. Влад Щурил слезящиеся глаза, "ингрем" плясал в руке как одержимый, посылая пули куда угодно, но только не в их неподвижную цель.
      Асфальт подле "сааба" вздыбился, плюнул в небо антрацитовой крошкой, пули высекали карнавальные искры из старого фонарного столба с чугунным основанием, расцвел белой, пышной, состоящей из осколков стекла, астрой, чудом уцелевший плафон, да стены дома неподалеку обзавелись причудливыми марсианскими фресками. А на "саабе" не было ни царапины.
      - Что за черт?! - заорал Дивер, хрипло, - что за...!
      Бывший старший экономист "Паритета" Павел Константинович Мартиков, корявой, деформированной рукой взвел курок своего автомата, а потом выйдя на середину дороги, короткой очередью выстрелил в район агатово - черного стекла.
      Взвизгнули шины - теперь "сааб" поспешно сдавал назад, нещадно сжигая резину, но в его лобовом стекле одним за другим образовывались идеально круглые пулевые отверстия. Пули с хрустом врывались в нутро машины. "Сааб" стал лихо разворачиваться, но на самом завершении маневра его вдруг пьяно качнуло, и он чиркнул передним бампером все по тому же столбу. Мартиков больше не стрелял - иссяк магазин.
      - Ты подранил его! - орал где-то рядом Мельников, - Он подранок!!!
      Рядом тормознул "пассат", Дивер махал рукой, зазывая внутрь.
      - Как ты сумел? - спросил он, с визгом резины срываясь с места. На заднем сидении остальные поспешно перезаряжали оружие. Глаза Влада блестели от азарта - видать понравилось воевать.
      - Он единственный попал! - гаркнул сзади Приходских, - стрелять наверное лучше умеет!
      - Не умеет, - сказал Дивер.
      - Может быть дело в том, - произнес Мартиков, - что я чуть не стал одним из них.
      - Одним из кого? - спросил Влад, и тут же крикнул: - смотри!
      "Сааб" круто вильнул на Звонническую улицу, с ревом понесся по ней. Дивер придавил газ и вписался в поворот следом, хотя край одного из украшенных палисадниками домов проплыл в опасной близости от борта машины. Улица неслась навстречу, красные катафоты на багажнике преследуемого автомобиля, на секунду вспыхивали багровыми жуткими искрами, поймав свет фар, над крышами домов размытым неряшливым пятном неслась половинка луны.
      - Как он гонит! - прошептал Севрюк, - он что...
      Звонническая закончилась, и "сааб", не снижая оборотов начал выруливать на Змейку. Обе оси машины сорвало в дикий затяжной занос, шины бешено скребли асфальт, сгорающая резина оборачивалась сизым дымом. Багажник авто величаво выцелил фасад здания дома культуры, но водитель черной машины был ас из асов, выведя "сааб" из гибельного скольжения в полуметре от очередного фонарного столба. С резким хлопком покрышки оттолкнулись боковинами от высокого бордюра и автомобиль, завывая как обезумевшая баньши унесся вверх по улице.
      Ругаясь на чем свет стоит, Дивер вдавил тормоза и их машину стало разворачивать поперек улицы, бросил тормоз, вдавил газ, Мартиков страдальчески поморщился, когда "Пассат" подпрыгнул на все том же бордюре. Черная иномарка уже скрывалась за близким поворотом Змейки.
      - Как он водит! - крикнул Дивер - как он так водит?!
      И кинул машину вдоль извилистой улицы с предельным ускорением. Стрелка тахометра метнулась к шестерке, замерла на секунду, а после уверенно стала штурмовать красную зону. В двигатели появились визгливые нотки.
      - Дивер!- крикнул Владислав, - Дивер, ты бы поосторожней!
      Но то не слушал. Катафоты "Сааба" снова маячили впереди - он убегал, он сегодня сам стал дичью. Сизый дым вырывался из сдвоенной выхлопной трубы. Узенькая двухполосная улица, разбитый асфальт, но эта черная колесница делала по ней сто, сто десять, сто двадцать километров в час. Ее швыряло то к одной стене, то к другой, лакированный борт проносился в десятках сантиметрах от старых домов. Вой отдавался от стен.
      - Сколько ты едешь?! - заорал Приходских с заднего сидения.
      Дивер не ответил, стене домов слились за стеклами в сплошное мелькание, и иногда подступали совсем близко. И по этой старой извилистой улице, по этому рукотворном каньону они продолжали разгоняться. Истерично визжал мотор их "фолькса", стрелка спидометра подползала к ста двадцати.
      - Как... - начал Дивер, но его оборвал Мартиков, рыкнув:
      - На дорогу смотри!!!
      Впереди черный "сааб" повстречал еще один образчик четырехколесного племени, мирно догнивающий на обочине, лишенный освещения, и потому замеченный слишком поздно. Распахнулись во всю ширь багровые глаза стоп сигналов. Шины не завизжали, нет, они заорали, мокрый асфальт моментально высох, а влага в облаке сердитого пара вознеслась в сумрачный воздух.
      Но было ясно, что черный автомобиль не успеет. Но он успел, просто вдруг перестал тормозить и вильнул в сторону, двигаясь поперек улицы в облаке пара и бензинового выхлопа. Заднее крыло иномарки встретилось с радиатором стоящей машины с отчетливым грохотом, прорвавшимся даже через завывания двигателя. "Сааб" откинуло, и развернуло на сто восемьдесят, после чего он приложил припаркованное авто еще и передним крылом. Дивер этого уже не видел - он оттормаживал автомобиль Мартикова со ста двадцати километров в час, отчего пассажиры его испытывали поистине космические перегрузки.
      Оставив за собой длинные черные полосы, "фолькс" остановился как раз перед "саабом", как раз за тем, чтобы увидеть как он срывая колеса в пробуксовку уезжает. Странно, вмятина на крыле была совсем небольшая, совсем не то, что ждешь от такого удара. Мелькнул измятый багажник, а потом снова перегрузки, авто стремительно миновало разбитую вдребезги припаркованную машину.
      - Тварь! - орал Дивер исступленно, - Стой ты! Стой!
      Напрасно, красные катафоты уже отдалялись, и демонический автомобиль снова как бешенный мчался по Змейке.
      В конечном итоге все решили курьеры. В том месте, где улица Змейка соединяется с Береговой Кромкой, есть перекресток с парой светофоров, которые перестали работать примерно в год постройки Старого моста и теперь в основном пугали прохожих своими пустыми лишенными стекол глазницами. Не доезжая до перекрестка можно было заметить еще одну улочку, вернее переулочек, узкий и дистрофичный, загаженный на удивление из выходивших туда черных ходов десятка старых домов. Ночью здесь кошки справляли свадьбы, а иногда их гоняли бродячие псы, роясь в объедках в поисках пищи. Здесь же к стенам были заботливо пристроены витиевато изогнутые велосипедные рамы, продавленные кроватные сетки без спинок, лысые как самый центр Арены покрышки, мешки с закаменевшим цементом, слипшиеся рулоны обоев и эпический остов старого пианино - весь тот бытовой мусор, что зачастую гнездится в коридорах коммунальных квартир, вызывая нескончаемые прения жильцов. А наверху раньше жили голуби, ворковали день и ночь, а теперь не стало ни голубей, ни кошек, ни собак.
      Была здесь еще одна достопримечательность, во много раз более полезная: улочка имела название Голубиный тупик, и полностью ему соответствуя, оканчивалась тупиком - массивной в три кирпича каменной стеной, что отделяла переулок от двора трехэтажного жилого дома.
      Набравший запредельные обороты "сааб" нацелился уже выскочить на перекресток (и никто почему-то уже не сомневался, что он и в этот раз удержит дорогу), когда ему на выезде дорогу перегородила машина. Низкая серая "БМВ", с битым передним крылом выскочила на перекресток с Береговой кромки с включенными фарами и переливчатым сигналом клаксона. Авто так просело, что не оставляло сомнений - машина полна людей. Волею судьбы эта тоже летевшая на всех парах машина (а что тормозить? Спросили бы курьеры внутри - улица совершенно пуста) оказалась на перекрестке как раз в тот момент, когда его почти достиг убегающий "сааба".
      - Что счас буде-е-ет!! - заорал Дивер увидев приземистую серую тень на перекрестке.
      "Сааб" снова затормозил, машину стало разворачивать поперек улицы, в тонированных стеклах отразились фары "БМВ" испуганные лица курьеров. В следующий момент черный автомобиль с ворохом искр преодолел бордюр, чудом вписавшись между двумя фонарными столбами и зарулил в Голубиный тупик. На перекрестке панически тормозила машина курьеров, их вполне можно было понять - смерть заглянула в салон их автомобиля своими желтыми глазами фарами.
      Дивер сбавил скорость - выросший в Нижнем городе, он знал -переулок кончается тупиком.
      Мягко, "пассат" заехал в улочку.
      - Мартиков, готовься! - приказал Севрюк, - если попытается прорваться назад, стреляй!
      По переулку словно пронесся смерч - бытовые и строительные отходы были живописно разбросаны, часть повисла на крыльцах черного хода. Гнутая велосипедная рама чинно стояла на самой середине дороги, раскорячив лишенные колес рулевые тяги, там, где приземлилась, отлетев от некрашеной кирпичной стены.
      А впереди черный, заляпанный грязью "сааб" судорожно, стукаясь о стены передним и задним бамперами, пытался развернуться.
      - Что он делает? - спросил с заднего сидения Мельников.
      - Попытается вытолкнуть. - Сказал Дивер, - и у него может получиться.
      Загнанный в тупик, но вместе с тем не утративший воли к свободе "сааб", чем-то напоминал опасного хищника, попавшего в примитивную дикарскую ловушку. Нет, он уже никуда отсюда не уйдет, но при этом и не подпустит к себе охотника. Он в ярости, и все еще надеется выбраться.
      И у него начинало удаваться. Казалось, невозможно развернуть автомобиль в таком узком проулке, казалось... но он разворачивался, обдирая борта и бамперы, но все равно разворачивался. Двигатель алчно и яростно выл, сизый выхлопной дым смешивался с утренним туманом. Колеса скребли грязную землю. Вот мелькнул на миг, вспыхнул белым огнем глаз-фара - дикий, бешенный, мельком осветил их остановившийся "фолькс".
      - Михаил, - осипшим голосом вымолвил Степан, - он вырвется! Он сейчас вырвется!
      Дивер вздохнул, прикрыл глаза, что-то лихорадочно прикидывая. Покачал головой, сказал:
      - Мартиков, прости...
      И прежде, чем тот успел спросить, за что площадь, их водитель включил первую передачу, и придавил глаз. С шипением покрышек "пассат" преодолел последние метры, позади заорали, Мартиков вдруг вспомнил, что он не пристегнут, а полусекундой позже их "фолькс" мощно боднул дергающийся черный автомобиль. Со скрежетом взгорбился капот, нежно звякнув, покинули свое обиталище фары, по стеклу побежали серебристые змейки трещин. Оторвавшийся дворник медленно вращаясь, пролетел над крышей "сааба" как маленькая летающая тарелка, держащая курс в сторону двора.
      Черный автомобиль сдвинуло с места и потащило назад к стене. Он еще вращал своими покрышками, злобно ревел двигателем, но его левый борт находился в жесткой сцепке с изуродованным радиатором "пассата". С отчетливым звоном Дивер припечатал "сааб" к тупиковой стене, на землю темным потоком пролились тонированные стекла, рассыпались под истекающим маслом днищем. Звучно хлопнули левые покрышки: сначала передняя, потом задняя, пластиковое зеркало оторвалось и упало на искореженный капот "фольксвагена".
      И все затихло. Умолк кашлянув, двигатель черного автомобиля, плюнув напоследок клубом темного масляного дыма. Минуту приходили в себя. Потом на заднем сидении зашевелились и открыв дверцу в холодный утренний воздух вывалился Влад, а за ним все пассажиры заднего сидения. Туман потихоньку сдувало обратно к реке.
      - Дивер... - сказал Степан громко, - Севрюк! Предупреждать надо, когда таранить собираешься.
      - Живой и ладно! - произнес Дивер выбираясь с водительского места.
      - Живой! А то что морду обкорябал об сидение, это не считается, да?
      - Морду... - процедил Мартиков, появляясь на свежий воздух, вот ему досталось больше других, темные густые волосы, которые уже вполне можно было считать шерстью окрасились красным, спутались, - вот машина моя...
      - Я же сказал, прости... Глядите что делается!
      Свет фар припечатанного "сааба" медленно тускнел, словно кто-то невидимый плавно поворачивал ручку настройки яркости. Свет сильно сбавил интенсивность, пока не остался только крошечный светящейся уголек - спираль в лампе накаливания. Потом потух и он.
      - А что! Аккумулятор раскололи, вот и все! - сказал Степан.
      Дивер махнул рукой:
      - Мартиков, держи его на прицеле.
      Тот кивнул. Остальные стали медленно подходить стреноженной черной машины. Слышно было как в холодном воздухе потрескивает, остывая, мотор.
      Вот он, черный "сааб", странная пришедшая непонятно откуда машина, символ и вестник Исхода, одновременно. Смятые колесные диски напоминали перебитые лапы.
      - Мы что-то можем... - сказал Влад.
      Дивер кивнул, жестом опытного серпентолога взялся за хромированную ручку. Щелкнуло и дверь растворилась с режущим уши скрипом. Пахнуло пылью, старой, ветхой тканью. Свет наступившего дня был куда как слаб, но и в его сумеречном мерцании можно было бы увидеть внутренности машины и того, кто находился в ней.
      Но в ней никого не было. Дивер отпустил ручку, и попятился на несколько шагов:
      - Как это...?!
      Влад наполовину залез в салон "сааба": абсолютно пустой салон. Сейчас, когда никто не загораживал дверной проем все стало видно получше - ветхую матерчатую обивку сидений со множеством шрамов от штопки, царапины и вмятины на торпеде, замасленную и примотанную изолентой ручку коробки передач, замызганный коврик под ногами. Салон выглядел... такой мог быть в машине, которая давно отметила свой двадцатилетний юбилей - много дней беспрерывного использования не очень аккуратным хозяином. Грязь и потеки на деталях интерьера, пивные пятна на сидениях, он не был аккуратистом, это владелец "сааба". Спидометр пересекала извилистая трещина, а сам прибор, прилежно пояснял, что автомобиль не так давно миновал трехсоттысячный километр.
      Владислав ошарашено качнул головой. Снаружи "сааб" был абсолютно новый, 9- 3 последняя модель.
      - Я не понимаю, - сказал Сергеев.
      - Влад, - позвали снаружи, - слушай, мы кода его ловили, он был новый? Не подержанный?
      - Новье, - ответил Владислав, - с иголочки.
      Позади, там куда ударил их "фолькс" салон машины деформировался. Заднее сидение, покрытое страдающей лишаем ковровой дорожкой гротескно выпятилось. На нем, кто-то забыл бежевый длинный плащ, такой же старый и штопанный как и обивка машины. На полах плаща засохла серая грязь.
      - Я что гонялся за пустой машиной?! - кричал снаружи Дивер, - за каркасом?!
      - Спокойно Михаил, ты же мистик! - говорил ему Степан, Мартиков чуть дальше что-то бормотал, осматривая свой разбитый автомобиль.
      Влад потянул на себя крышку бардачка и та легко открылась. Из проема потянуло какой то засохшей плесневой гадостью. Тут когда-то рассыпали арахис, который высох и достиг за эти годы каменной твердости. Еще здесь лежал сложенный надвое лист бумаги, связка ключей, бумажка с пятизначным шифром, и серебристый, очень знакомый ножик. Сергеев вынул лист и передал его Диверу. Тот развернул, присвистнул:
      - Ого! Да мы тут все есть!
      К связке ключей был прицеплен кожаный брелок с вытесненной гнусной нечеловеческой харей. Химера! Чье это?
      Под издырявленным пулями лобовым стеклом на сидении имелись пятна, не от пива или другого напитка. Здесь была кровь, причем свежая.
      - Поздравляю, Мартиков! - сказал Влад, выбираясь и вручая ключи нож и шифр все тому же Севрюку, - похоже, что это именно ты подле завода его подранил.
      Обернулся к машине. А она уже была не той, и теперь полностью соответствовала своему внутреннему убранству. Просто очень старый "сааб", произведенный на свет в ранних семидесятых, если судить по граненому корпусу. Очень старый, и проживший не легкую жизнь. Судя по виду, эта машина никак не могла развивать больше восьмидесяти километров в час. Жалкое зрелище, черная шкура его была тускла, мутна и изъедена ржавчиной.
      - Тут больше ничего нет, пойдемте! - сказал Владислав Сергеев.
      - А он, - кивнул на машину Мельников, - не вырвется.
      - Взгляните на него. Он уже никуда не поедет.
      Это было правдой, которую к тому же очень трудно было оспорить. Логика здесь не работала, и оставалось лишь прислушиваться к ощущениям. А ты говорили, что "сааб" стал просто "саабом", ржавой кучей железа, когда странная сила свившая себе внутри него гнездо, ушла.
      Потолкавшись возле изувеченных машин, они побрели прочь.
      - Это все? - спрашивал Мартиков.
      - Все! Разве ты не видишь, тут больше нечего делать.
      - Но как же так. Отгадки! Ответы на вопросы.
      - Вот они! - и Дивер покачал перед собой ключи, - знать бы к чему они подходят.
      - Куда лучше ключи без замка, чем замок без ключей.
      Через заметно посветлевший день они проследовали до Старого моста.
      - О! - сказал Мельников, - глядите, пес!
      - Да здоровый какой. Я думал они все повымерли...
      Серая желтоглазая собака, неподвижно замерла в отдалении, красный язык свесился чуть ли не до земли. Из пасти животного вылетали облачка пара. Мартиков изогнулся и упал на колени, так что идущие рядом Влад со Степаном испуганно шарахнулись в сторону.
      - А... - вымолвил Павел Константинович, а потом словно раздвоился. На потрясенных его сообщников уставилось сразу две личины - одна человеческая, безволосая, с кротким взглядом, и мохнатая звериная морда, точь-в-точь похожая на встреченную собаку. Морда мерзко гримасничала, глаза вращались, а похожий на гротескного сиамского близнеца Мартиков молча содрогался, стоя коленями на земле. Потом звериная морда потянулась вперед, словно стремилась встретиться со стоящей собакой. Та вздрогнула, и метнулась прочь, растворившись за линией берегового обрыва.
      Мартиков поднялся на ноги. Такой же, как прежде:
      - Что это было?
      - Это у тебя надо спросить, - ответил после паузы Севрюк, - Полегчало? Пойдем.
      - Я не знаю, что это было... - тихо сказал Павел Константинович, и пошел вслед за другими.
      - Не важно, - сказал ему Влад, - главное чтобы не повторялось. Потому что мне сейчас хочется, в основном спокойно дойти до дома. Многовато знаешь ли, уже для одного дня.
      Но видимо многовато еще не было, потому что следующее событие не замедлило свалиться им на головы уже через четверть часа.

      - Веди! - приказал Босх.
      - Сей момент! - расплылся в улыбке Кобольд и ушел куда то вглубь каменных, сыроватых хором. Там, за двумя стальными дверями располагался карцер.
      - Все готовы, да?
      - Да без проблем! - ответил Николай Васютко, - Стрый ты готов?
      - Готов, но...
      - Хандрит наш Стрый.
      - Пусть хандрит, главное чтобы стрелял хорошо.
      - Я не знаю, - медленно произнес Стрый, - не знаю. Кто ни будь видел Плащевика?
      - Я видел, - сказал Босх, - и дату назначил... сегодня. Не поймай бы этого, неизвестно что бы случилось.
      - Что там говорят про чумных? Вправду к замку каждый день уходят?
      Босх помолчал, поиграл компактным десантным автоматом, лежащим на столе перед ним:
      - Что нам до этого? Они же не Избранные, они чумные... так, погань. Как были так и остались.
      Рамена молчал, зато обросший, невыносимо воняющий потом и еще какой то дрянью Рябов на другом конце ствола, разинул немилосердно разящую свою пасть и заорал громогласно:
      - Как есть, Босх! Падаль одна, мочить гнусь паршивую! Всех их всех, под корень их! До восьмого колена!!!
      Грохнула ржавая дверь с неразборчивыми полустертыми угрозами, и в комнату вошел Кобольд, тянувший за собой на цепи человека, как тянут упрямую скотину. Свет пал приведенному на лицо и оно заиграло всеми цветами радуги от наложившихся друг на друга побоев. Нижняя челюсть пленника отвисла и явила редкий кровоточащий частокол зубов, один глаз полностью заплыл. Кобольд дернул цепь и человек упал на колени.
      Это был Евлампий Хоноров.
      Близоруко вылупив бледно голубые замутненные глаза и оглядев присутсвующих он привычно скривился, так что стало ясно - приводили его сюда уже не в первый раз, и о дальнейшем никаких иллюзий Евлампий не питал.
      - Ну что? - негромко спросил Босх, - оклемался?
      - Живой он, живой! - с готовность отозвался Кобольд, - ну, может пару ребер сломано, - и он снова дернул за цепь вызвав у Хонорова сдавленный стон.
      - Доведешь? - спросил Каночкин.
      Хоноров кивнул, с рассеченного его лба на холодный бетон шмякнулась капля темной крови.
      - В Сусанина играть не будешь?
      Помотал головой, пробурчал что-то невнятное.
      - Смотри Босх! - сказал Пиночет, - какого я вам полезного проводника достал!
      - Как достал-то?
      - Да сам пришел! - осклабился Николай, при этих словах Хоноров забился в цепях и тоскливо замычал, - Иду по улице, тут подбегает этот, глазки слепошарые свои щурит и мне заявляет: "ты, мол, знаешь!" "Знаю, говорю, вот только что?" А он: "Ты же из этих, которые от монстра бегут! По глазам вижу!" Ну я его спрашиваю: "А что еще есть?" Ну он мне про общину ихнюю и выболтал. А ведь сам то туда не пошел, в стороне болтался.
      - Выходит, рассмотрел он твою избранность? - сказал Босх.
      - Выходит так...
      - А что потом? - спросил вдруг Малахов.
      - Стрый, ты мне действуешь на нервы! - тут же отозвался Васютко, - потом все будет хорошо, понял! Потом будет рай!
      - А как же "чумные"? Что они делают с ними? Если те бегут - стреляют, а когда остаются...
      - Вот ты чумной! На самом деле чумной!!!
      - Все! - сказал Босх, - идем! Тридцать минут и нирвана. Исход уже скоро!
      - Но Плащевик обещал прийти! - сказал Николай.
      - К "чумным" Плащевика. Просрочил уже на полчаса. Идем.
      - Может быть лучше переждать?! - спросил Стрый и голос его дрогнул. Евлампий поднял окровавленную голову, удивленно в него всмотрелся и проронил:
      - Чую, уже скоро!
      - Ни чего ты не чуешь, шиз слепошарый!!! - заорал Кобольд, и сильно толкнул Евлампия, тот покатился по полу, тихо причитая.
      Встали, взяли оружие - все новенькое, современное, Босх не скупился. Рябов с наивным детским интересом, изучил массивный пулемет Калашникова, прежде чем подвесить его себе на шею.
      - Этого пустим впереди! - шепнул Босх Кобольду, большой знаток теоретики пушечного мяса.
      - Ну, пошли...
      Подле выхода из пещер на вечной стоянке примостился броневик Босха - надежная машина, на которой и следовало бы выезжать на охоту за людьми. Увы, шальной осколок пробил бак. Еще тогда, и от него не защитила даже броня, раньше времени приковав средство передвижения к крошечной площадке на территории внутреннего периметра.
      Здесь было тихо и сумрачно. Чуть в стороне возвышался белокаменные, исчерченный трещинами дом - здесь когда-то были кельи монахов. Над головой угрюмой, краснокирпичной стелой возвышалась заводская труба, скоблила копченой верхушкой низкие облака. Уходящие вниз "чумные" говорили, что по ночам там зажигают красные огни, как встарь, но никто из нового отряда Босха сам это не наблюдал. Место здесь было неуютное и мрачноватое, но по иронии судьбы именно здесь было безопаснее всего во всем городе. Только здесь можно было пережить близкий Исход.
      - Стрый? - вдруг спросил Васютко, - Стрый ты чего?
      Названый стоял в дверях ведущего в катакомбы хода. Автомат на шее, во взгляде растерянность. Но когда на него стали оборачиваться, поднял голову и даже посмотрел на них с вызовом.
      - Нельзя идти! - сказал он.
      - Как нельзя?! Ты сдурел что ль...
      Стрый взмахнул руками, автомат подкинуло, он стукнул его по груди, и Малахов болезненно скривился:
      - Это... - сказал страдальческим тоном, - это... неправильно!!!
      - Да что неправильно, Стрый?
      - Все!!! - заорал тот, - И он! - ткнул рукой в Хонорова, который безразлично стоял со своей цепью, живо иллюстрируя проблему рабства, - И "чумные"! И замок! И Плащевик тоже!!! Я не хочу! Не хочу ради него лезть под пули!
      - Я понял Стрый! - сказал Босх и кивнул Рябову.
      Тот, весело осклабившись (улыбка его со временем по бессмысленности все больше напоминала оскал человека-зеркала Витька), вскинул пулемет и выцелил Стрыя. Малахов испуганно подался назад. В пять шагов преодолев расстояние между ними, Рябов больно ткнул Евгения стволом в живот. Буйный отец семейства наслаждался ситуацией.
      - Хочешь ты этого или нет, - тоном образцового родителя читающего нотации непутевому отпрыску, произнес Босх, - но ты уже под пулями Стрый. Тебе только надо выбрать под чьими именно. В тебя попадут ОНИ, наша дичь, или тебя пристрелим мы. А это позорно так умереть, Стрый. Позорно. Ты, пусти его вперед.
      И Стрый получил пинок, который продвинул его в передовой отряд. Итого, впереди, эдаким живыми щитом шли уже трое - Рябов, который был блажен в своем безумии, Стрый, который напротив отчаянно боялся и Евлампий Хоноров, который соображал очень плохо и потому все пытался идти вперед, натягивая свою цепь, как не в меру ретивый молодой пес только что выскочивший на прогулку с хозяином.
      На выходе с заводской территории их поджидала батальная картина, без самой собственно баталии - золотистая россыпь гильз, словно перерытый бульдозером асфальт, росчерки пуль на стенах. Все было довольно свежим.
      - Это что? - спросил Рамена, - воевали что ли?
      - Курьеры разбираются. - Ответил Босх, - эх, кабы не Исход, ходили бы они все подо мной. Да что там, поздно теперь.
      - Чую! Чую! Чую! - страстно молвил Хоноров в дневную прохладу.
      - Чуешь? Веди.
      И они пошли - угрюмая собранная группа, от которой шарахались редкие прохожие. Рябов впереди, в припадке идиотизма скалил гнилые зубы, вращал безумными своими очами и нежно гладил сверкающий смазкой пулемет. Рамена был спокоен - он видел птицу тьмы, что летела над ними провозглашая и возвещая их приход.
      Их приход? Что за мысли лезут в голову. Не показалось ли на миг, что эти они... были не группой Босха-Плащевика? Другие они!
      - "Брось!" - сказал сам себе Пономаренко - "Есть только Ворон, и его Гнездовье".
      Стрый медленно бледнел, под глазами обозначились темные круги. Он кажется, начал понимать, что за роль отвел ему начальник. Пиночет нервно поглядывал на товарища, тот не выглядел так плохо с тех пор как они перестали закидываться морфином. Да еще мучила совесть, ну, не то, чтобы мучила, а так шевелилась где- то в селезенке. Все-таки Стрый - напарник верный, с детства дружили.
      Разом пришло воспоминание: он и Малахов, еще совсем мальцы, лет по девять пугают соседских голубей. У соседа были хорошие голуби, породистые, вот над ним и решили подшутить, выпустив птичек без ведома хозяина. Голуби шарахаются, хлопают крыльями, а вокруг замечательный летний денек, все в зелени, откуда-то издалека доносится музыка.
      Николай даже приостановился, зябко передернул плечами в утреннем сумраке. Когда он последний раз видел солнце? Давно, не вылезали совсем из пещер, вон бледные все, как покойники.
      А вот птицы взлетают одна за другой в ослепительно-голубое, с несколькими точеными облачками, небо. Хлопаю крылья, и Стрый, тогда еще Жека Шустрый довольно хлопает в ладоши - совершенно детский жест, а ведь они уже не дети. Они взрослые. Стрыя надо окоротить, вернуть ему серьезность, а то ведь не солидно. И Николай ловит одного голубя и говорит: "Эй, Шустрый!" Стрый оборачивается и улыбка его гаснет. Он понимает, что собирается делать его друг. Понимает и пугается. Трус, Стрый, трус, и всегда таким был. Птица бьется в руке, но только первое мгновение - ее шея слишком тонка и хрупка, так что даже детская рука может переломать в ней все кости. Что Николай и делает, и даже слышит глухой щелчок, словно сломалась сухая ветка. Он улыбается. А Стрый не улыбается, он плачет, ему обидно и жалко голубя одновременно. "Злой ты, Колька" - говорит будущий напарник, - "Злой, как Пиночет". И уходит в слезах, а Николай Васютко остается с мертвым голубем в руках. А тут и сосед прибежал и пытался поймать Стрыя, а Николай слез с голубятни и криками отвлек внимание на себя. А потом они бежали огородами, тут же помирившись.
      Да, так оно и было. Легкая улыбка тронула губы Николая, взгляд невидяще смотрел вдоль мрачной, замусоренной улицы. Рядом шагал Босх - лицо каменного истукана и глаза такие же, глянет - раздавит. И Кобольд, мерзкий чернявый коротышка - шакал двуногий.
      - "Что я здесь делаю!" - вдруг подумал Васютко, пред внутренним взором которого все еще стояла картинка того теплого, сгинувшего много лет назад дня. Тогда все было так хорошо, так просто и ясно, и не было этой липкой трясины, собачьей жизни, что привела его и Стрыя в ряды этой крошечной апокалиптичной армии идущей убивать других людей. Убивать потому, что так сказал человек в плаще. Человек, который как все яснее становилось Николаю, скорее всего вовсе и не был человеком. А Стрый идет впереди в качестве живого щита - Босх не привык ценить людей. Ему наплевать на чужие жизни, пусть это даже жизни близких ему людей. Ничего не скажешь, знал Плащевик, кого набирать в свою команду.
      И Николай ускорил шаг, обогнал Босха и Кобольда и стал шагать подле Стрый. Тот полуобернулся к нему, и как показалось, глянул благодарно.
      А эти шли сзади - люди сплоченные Исходом, люди с исковерканной психикой и неясными идеалами. И все равно, люди-кремни. Почему они стали казаться ему столь омерзительными. Следующая мысль была простой и ясной:
      - "Нас что, всех послали на смерть?!" - он не знал, почему это пришло в голову, но тяжкое осознание того, что это правда упорно не оставляло его. Он на секунду замедли шаг, и в голове мелькнула следующая мысль - "Я что, прозрел?"
      Он посмотрел на Стрыя, да, тот тоже ощущал нечто подобное. И Николай Васютко по прозвищу Пиночет, которому оставалось жить двадцать две минуты и сорок секунд, нервно втянул в себя холодный пахнущий зимой воздух и стремительно подбивал итоги своей подходящей к концу жизни.
      Неподалеку Рябов стал хрипло орать какой кошмарный боевой марш. Ствол его пулемета выписывал в воздухе сложные фигуры.
      Босх и компания приближались к школьному микрорайону по Верхнемоложской улице, не подозревая, что чуть более многочисленная группа их потенциальных жертв движется параллельно им по Последнему пути, название которого на глазах обретало зловещий смысл.
      И в отличие от своих убийц группа Дивера сейчас была настроена лишь на спокойный отдых, после ловли "сааба". Евлампий Хоноров натягивал свою цепь, губы его отвисали в угрюмом оскале, мутные слюни текли по подбородку - как и служебного ротвейлера, взявшего след.
      - Вы хорошо видите? - спросил Евлампий у Кобольда.
      Тот моргнул, ответил слегка растерянно:
      - Ну да...
      - Это хорошо, - сказал Хоноров и звучно сглотнул слюну - Оно любит когда хорошо видят. Почему-то ему нравятся глаза не страдающие близорукостью. Но и слепых оно тоже ест. Все же лучше, чем ничего, правда? - и он хохотнул добродушно, словно находился в хорошей компании и только что рассказал веселый анекдот, приведший аудиторию в экстаз.
      - Заткни его! - приказал Босх спокойно.
      До места, где двум отрядам было суждено столкнуться оставалось совсем немножко - два пустых, ледяных, продуваемых всеми ветрами кварталов. Скрюченная чьим-то автонаездом водяная колонка на перекрестке улицы Стачникова и Последнего пути была как проржавевшая веха на пути тринадцати идущих к ней людей. Тринадцать - несчастливое число и кто знает, как бы развивалось все дальше, если бы их на краткий миг не стало четырнадцать.

м
      Страшные сны, замучили Никиту Трифонова. Собственная кровать перестала казаться ему надежным и покойным убежищем, напротив, он теперь смотрел на нее, как на липкую черную паутину, только и ждущую, чтобы схватить зазевавшуюся жертву в свои пахнущие пылью объятия. Трифонов стал спать на полу, но легче не стало, ему мнились змеи - разные, длинные и короткие, зеленые - серые - черные, пестрой кислотной расцветки. Спастись от них можно было лишь на кровати. А там, все начиналось сначала.
      Мать ушла и больше не вернулась. Он провел много времени, выговаривая себе, что с ней все в порядке, просто она устала и слишком испугалась. Просто ушла из города, оставив его Никиту. Это не так уж плохо, он ее ни в коем случае не винил, главное чтобы с ней самой было все в порядке.
      А правда нахально пряталась в голове, скрываясь до времени за ширмой лживых самоуспокоений, а потом, в самый темный и сумрачный час (а их, к сожалению становилось все больше и больше), выползала на свету во всей своей ужасающей красе. Мать не просто ушла, - говорила она, эта похожая на изумрудную змею правда - она Изошла, и ты это прекрасно знаешь. И еще ты знаешь, что Исход не тоже самое, что просто исход, или побег.
      То, что матери больше нет, он понял лишь заглянув с утра в ее комнату - пустую, чисто выбеленную комнату с пылью по углам. Исчезла вся мебель, цветастые занавески с окон, ее любимая ваза, которая, впрочем, уже почти два года обходилась без цветов. И даже пятно канцелярского клея, который она разлила подле окна много лет назад, и которое не стиралось никаким порошком и то пропало, наглядно демонстрирую прописную истину - Исход лучший растворитель. Это Никита и так знал. Исходящие не оставляли за спиной ничего, с маниакальной скрупулезностью сжигая за собой все до единого мосты. Вернее за них это делала мрачная, оккупировавшая сила, та что пришла снизу.
      Сколько Никита стоял на пороге пусто комнаты, прежде чем до него через боль от потери докатилась очередная горькая истина? Он не знал, да и не хотел знать.
      Никита Трифонов остался совсем один в этом холодном неуютном мире. Только он, город, и шумные соседи сверху. Но туда он пойти боялся, мать учила не доверяться посторонним. Впрочем сегодня все изменилось.
      Он ничего не ел третий день и от этого в теле возникали странные ощущения, какая то воздушная легкость. Соображалось с трудом. Сны становились все ярче, и начинало казаться, что скоро они станут ярче яви и что тогда случиться, Никита не знал, но все равно боялся этого.
      Кое какие сновидения умудрились все же прорваться сюда. Те же змеи, или темная тварь, что прилетает каждую ночь и тихонько стучит матовым клювом в оконное стекло. Мол ничего, подожди, придет время и эта непрочная преграда рухнет и я доберусь до тебя. И ты Изойдешь.
      Никита представил комнату после своего Исхода (пустота, пыль) и заплакал. Он боялся ворон, как и маленький Дмитрий Пономаренко.
      Вот и сейчас какая-то птица кружила лениво над двором. Огромная, покрытая блестящими синими перьями с круглыми, синеватыми же глазами. Она была не похожа на ту, темную, когтистую. Она была доброй, пришла из доброго сна. Где-то Никита ее видел, где-то про нее слышал. Птица перестала наматывать круги и зависла перед самым окном Трифонова. Теперь он узнал ее и робко улыбнулся. Еще бы, ведь к нему пришла Птица Счастья. Синяя птица, похожая на изящных пропорций голубя. Она нежно и успокаивающе ворковала, лениво взмахивала широченными. Похожими на махровые полотенца крыльями.
      - Что ты хочешь? - спросил Никита.
      Птица клекотнула, а потом в два мощных взмаха взлетела на этаж выше. Никита выскочил на балкон, свесился через него глядя наверх, и успел заметить как Птица Счастья влетает в окно соседей сверху. Тех там сейчас не было, Никита слышал, как они выходили. "Вот не повезло людям. К ним прилетала птица счастья, а их не было дома!" - подумал Трифонов, а следом за этой мыслью явилась другая: "надо пойти к ним и рассказать!"
      Эта мысль была уже не просто мыслью - она вполне смахивала на цель. А цель, как известно, это ни что иное как тот гибкий стальной стержень, что поддерживает существование каждого человека. Если хотите, это что-то вроде скелета духа, который, подобно скелету телесному поддерживает мышление и сознание, спасая его от распада.
      Поэтому голодный и ослабший Трифонов буквально летел вниз по ступенькам, целиком и полностью захваченный одной мыслью - донести хорошую весть до соседей.
      Плохих людей он увидел сразу, и ничуть не удивился сразу получив о них полную информацию. С ним такое бывало. Вот когда Рамена пытался его ловить, Никита сразу распознал его злую сущность. И к тому же он... постойте, и этот страшный убийца тоже здесь, идет посередине маленького, но грозного отряда. Вот и прибавилась плохая весть.
      И Трифонов со всех ног помчался вниз по Последнему Пути, отчего то отлично зная, что встретит Влада и сотоварищей там. И он не ошибся.
      Никита Трифонов вообще никогда не ошибался, хотя даже и не догадывался о своем странном даре.

      - До десятого колена! - проорал Рябов, картинно взмахнул пулеметом, словно дирижер палочкой. Смурный свет нового дня пал на его обезображенное рваным шрамом лицо, придав ему очертания гротескной маски.
      Николай шел подле Стрый и с каждым шагом ощущал, как ему холодно. День был отвратителен - апофеоз всех серых дождливых дней. Почему-то казалось, что и все последующие дни будут такими. До самого Исхода.
      Рамена с отрешенной ухмылкой наблюдал за небесными виражами своего Ворона. Вещая птица звала на бой и сулила им победу.
      Понурый Евлампий шагал и сверлил мутными своими очами покрывшуюся ледком землю. Он теперь тоже улыбался - похожей на Раменову отрешенной улыбкой, слабый отсвет веселья у отринувшего прошлую жизнь камикадзе. Если бы Босх, тонкий психолог и организатор (очень полезные качества, если ты хочешь управлять большим количеством людей), увидел бы сейчас его лицо, то неминуемо остановил бы процессию и переправил Евлампия в арьергард, а то и вовсе стрельнул прямо тут, благо цель их похода уже была видна невооруженным глазом. Просто потому, что люди вот с таким вот лицом как правило трудно поддаются управлению и в священном своем безумии способны развалить даже очень хорошо спланированный план. Но Босх не видел, потому, что шел позади и мог наблюдать лишь всклокоченный затылок Евлампия.
      А тот тем временем тяжело поднял голову и уставился куда то в сторону перекрестка Школьной со Стачникова. Глаза его, доселе пустые и бессмысленные, глаза животного ведомого на бойню, вдруг обрели некоторую ясность и цепко поймали какой то не видным другим объект. Хоноров пожевал губами, внимательно всматриваясь. Без очков он видел плохо, но что-то подсказывало ему, что вон то серое пятно в густой тени под декоративным деревом с обрезанной верхушкой - это прячущийся человек.
      Надежда полудохлой птицей трепыхнулась у него в груди, и это и был тот своеобразный запал, который привел бездеятельного доселе Евлампия Хонорова в состояние действия. Сделав немудреный выбор между пассивной гибелью и рисковой свободой он рванулся вперед, испустив хриплый крик:
      - Спа-а-са-а-йте!!!
      Рывок его был столь силен, что не ожидавший этого Кобольд не удержался на ногах и повалился вслед за своим ручным человеком на землю. Это и спасло его от насыщенного свинцового града, что со свистом пронизал воздух в том месте, где только что была его голова.
      Стреляли плотно, сразу с нескольких позиций, давя неожиданностью нападения и тем, что самих стрелков почти не было видно за стволами деревьев.
      Николай Васютко услышал вопль Хонорова, первый, похожий на глухой щелчок выстрел, стал поворачиваться, увидел лицо Стрыя - еще не испуганное, непонимающее, тот еще не мог уяснить, что происходит. Стрый стоял столбом, а из- за деревьев уже стреляли вовсю, длинными очередями и не экономя патроны. Били на поражение, по самым видным целям. Снова вспомнился мертвый голубь, ах Стрый, ты даже не мог убежать от разгневанного соседа, ты всегда был слишком медлительным, и тебе в насмешку дали прозвище Шустрый. Ты слишком долго думаешь, а может быть глупо и наивно надеешься, что в последний момент рука провидение отведет от тебя быструю свинцовую смерть.
      Нет, Стрый, не отведет.
      Николай действовал быстро. Он шагнул вправо, заслоняя собой Стрыя, толкнул его плечом, одновременно закричав:
      - Ложись, Стрый, ложись!!!
      Тот понял, бросился на землю, но медленно, слишком медленно. А Николай все еще думал о голубе, и о том, как холоден осенний воздух, когда что-то тупо ударило его в живот и грудь, и после мгновения холодной пустоты, вспыхнуло жаркой, обжигающей болью.
      - Колька, Колька!!! - орал Стрый и тянул его за собой на землю, но Николай и так уже падал, не способный стоять на враз размягчившихся вдруг ногах. Какие глаза были у того голубя - черные бессмысленные, с белыми кружками вокруг угольно черных зрачков.
      И Пиночет упал, на спину, ударившись затылком о холодную землю, но даже не почувствовав это. Наверху клубились облака - серые, холодные, вечные.
      - Ты как? - в панике шептал Малахов, судорожно передергивая затвор своего оружия, - В порядке?
      "В порядке", - хотел ответить Николай , но почему-то не смог. Смешное чувство, словно из него выпустили весь воздух, как из проколотого мячика. В детстве он любил играть в мяч, у него был такой старый, футбольный с заплатой на пузатом боку.
      Кобольд отпустил цепь Хонорова и по пластунски пополз в сторону близких деревьев. Руки подгибались, сердце заполошно колотилось, глаза заливал мигом выделившийся пот. Бывший драгдиллер искоса глянул направо и встретился с глазами Босха, что полз в ту же сторону. Губы того шевельнулись и произнесли несколько неслышных слов, адресованных тем, кто стрелял из-за деревьев, Стрыю, Рамене и лично ему, Кобольду. Босх призывал поднять оружие и стрелять. Кобольд притворился, что не слышит, и полностью поглощен перемещением себя в сторону укрытия.
      В суматошную дробь выстрелов вмешалась новая раскатистая трель. Драгдиллер повернул голову и даже на миг замер. Совсем рядом от него, Рябов стоял во весь рост и давил на гашетку своего пулемета ведя плотный заградительный огонь. Пронесшийся по улице свинцовый шторм ни оставил на нем ни царапины, да и теперь, уже явно нацеленные точно пули каким то образом миновали отлично видимую массивную мишень. Рябов по-доброму улыбался, водя стволом пулемета из стороны в сторону, золотистые гильзы взмывали в холодный воздух, а упав на землю, катились к Кобольду. Рябов был как утес, как огневая башня, асфальт вокруг него исходил крошкой, пули свистели в сантиметре от кожи, а ему было все равно.
      Брат Рамена возился с затвором автомата, резко вздрагивая, когда девятиграммовая болванка врезалась в землю слишком близко от него. Потом оружие все же соблаговолило встать на боевой взвод и он стал посылать короткие прицельные очереди. Его усилия увенчались успехом - в стане врага зашевелились, а потом на дорогу упало дергающееся тело, рот раскрыт в немом крике, глаза широко открыты навстречу смерти. Рябов среагировал моментом и перенес огонь на возникшую мишень, из-за укрытия выскочил еще один человек и резко дернул раненого назад, но не успел короткая очередь из трех пуль, накрыла упавшего. В следующий момент его вдернули за издырявленный древесный ствол.
      Огонь резко убавил в интенсивности. Тихо ругаясь про себя, Босх высунулся из-за своей ухоронки и стал стрелять из новенького вороненого десантного автомата. Две пули нашли свое убежище в стволе дерева над его головой, посыпалась древесная крошка а острая щепка больно кольнула в шею. Было неуютно. Да, давно Босх не был сам под огнем, всегда было кем прикрыться.
      - ...Ворона!!! - крикнул Рамена, это у Рябова кончились патроны, и сразу стало много тише. Со вражеской стороны стреляли двое или трое.
      Бывший отец семейства так и не залег на землю, словно полагал себя бессмертным. Отточенным движением он вынул новый магазин, вставил его, а старый упал ему под ноги, после чего она из пуль настигла его, поддела и отбросила на Рамену. Тот сжал зубы и стал потихоньку отползать к деревьям. В его автомате тоже кончились патроны. Под деревьями, Босх свирепо пнул Кобольда, прошипев:
      - Стрел-ляй, гад!
      И Кобольд тоже открыл огонь. Хоноров закрыв голову руками так и лежал на асфальте, а чуть в стороне, за телом Николая, словно за бруствером отстреливался Стрый, не замечая, как под напарником скапливает темно-красная лужа.
      Следует признать, что в той быстротечной битве нормально умели стрелять только Босх, с его выучкой, да Дивер, с ней же. Остальные посылали пули из дергающегося и ходящего автомата куда попало, что впрочем заставляло противника не подниматься от асфальта.
      Рябов задорно качнул головой, встряхнув редкими волосами, ствол пулемета на миг вознесся к небесам в патетическом салюте, но тут же скорректировался и снова занял горизонтальное положение. Улыбка Рябова стала щербатой - чужая пуля попала ему в рот, выбила два зуба и вышла из щеки оставив рваную дыру. Кровь окропила десны, и словно он только что закончил кровавую трапезу. Еще одна свинцовая подачка глубоко пропахала бицепс правой руки почтенного отца семейства.
      - Левее, левее! - орали во вражеском стане.
      Рамена решил, что он кого-то зацепил, во всяком случае неясное шевеление и прекратившаяся стрельба об этом свидетельствовала. А потом что-то клюнуло его в плечо, Дмитрий поднял голову, думая увидеть разгневанного Ворона, но того там не было, только вспарываемый пулями воздух. Следующий выстрел угадил точно в автомат бывшего сектанта, и тот звучно сдетонировал, разом подорвав все оставшиеся патроны в магазине расшвыряв в стороны тучу мелких стальных осколков, большая часть которых осела на лице брата Рамены-нуллы. Чувствуя как кровь заливает глаза, Рамена уронил голову на асфальт. Черные блестящие крупинки покрытия казались бездонным, полным сгоревших звезд космосом.
      У Босха закончились патроны, Кобольд возился с затвором, а те, на той стороне улицы испытывали такие же проблемы. На несколько секунд возникла пауза в течении которой кто-то громко, на всю улицу, стонал. На уровне пятого этажа распахнулось окно и звонкий женский голос прокричал:
      - Мань, закончилось все?
      - Да не, передыхают, - отозвались из соседнего дома, - Возьми их Исход!
      Рябов мучил несчастное оружие силясь отыскать причину прекращения им стрельбы - в пулеметах он не разбирался, и потому не знал, что от беспрерывной стрельбы у пушки заклинило ствол. Кобольд снова стал стрелять силясь накрыть очередью как можно большее пространство улицы. Естественно, толку это не приносило. Босх грязно ругался, подрагивающими руками перезаряжая автомат.
      С крепким словцом Рябов швырнул пулемет на землю и собрался, было залечь, как в стане противника звучно хлопнуло, и быстролетящий предмет размером с яблоко вонзился ему в живот. Рябов вытаращил глаза, открыл было окровавленный рот для новой порции брани, как предмет вдруг разорвался с оглушительным грохотом, от которого у всех заложило уши. Кобольд выронил автомат, Босх застыл с раскрытым ртом. Стрый лежал носом в асфальт и держался за уши.
      - Ну это право чересчур, - отчетливо сказали среди невидимых врагов.
      - КОЗЛЫ!!! - заорал Босх, высовываясь из-за дерева и поливая из автомата смутные тени под деревьями, - Козлы все!!!
      Кобольд бросил оружие и бочком стал покидать место битвы. Со стороны деревьев снова стреляли. Босх захлебнулся фраз, и упал на колени.
      - Я сдаюсь!!! - вопил Стрый, - не стреляйте!! Я сдаюсь!!! - он поднялся с земли с поднятыми руками.
      Босх пробулькал что-то невнятное и выстрелил в Стрыя, но промахнулся. Кобольд бежал во всю мочь, смешно качаясь на сбитых ногах. Стрый сделал движение, словно собирался кинуться за ним, но запнулся об Пиночета, и упал на землю. Поднялся, изумленно вгляделся тому в лицо.
      - Колян? - спросил он, а потом поднял руки и увидел какой алый оттенок они приобрели, - Колян, ты что?
      Но он уже понял. Сразу понял, не так ли? Кровь на руках, не его Стрыя кровь. Никогда больше не гонять голубей Николаю Васютко, и не просить униженно больше добавочную порцию зелья у драгдиллера Кобольда. Это притом, что сам этот барыга сейчас спешно бежит, вместо того, чтобы прикрыть их огнем.
      - Кобольд, тварь! - прошептал Стрый и поднял автомат. Со стороны деревьев заметили это и снова стали стрелять. Две пули вонзились в асфальт совсем рядом от него, но Малахов даже и не заметил этого, он смотрел через мушку на фигуру бегущего человека, а потом придавил спуск. Автомат коротко рявкнул, выплюнув пяток пуль, а за тем со щелчком объявил, что магазин пуст. Но этого хватило: Кобольд споткнулся, широко раскрыл руки, словно хотел обнять весь этот холодный туманный город, да и упал ничком.
      - Я не понял, ты там сдаешься или нет?! - крикнули из-за деревьев.
      Стрый кинул автомат и подполз к Николаю. Красная влага под его телом медленно смешивалась оттаявшей, холодной водой. Глаза Васютко были открыты, и сумрачно поблескивали.
      - Колька! - шепнул Малахов, - ты жив, да?
      Тот полуоткрыл рот, как будто хотел ответить: "да, жив, мы еще погоняем голубей с тобой, друг", да так и замер. Со лба Стрыя сорвалась крупная капля пота смешанного с чужой кровью, и упала прямо в глаз Николаю. Тот не моргнул, и от зрелища розовой влаги расплывающейся по мутнеющей роговице у Малахова прошел мороз по коже. Он всхлипнул, провел ладонью по лицу Пиночета и попытался закрыть ему глаза, но те снова открылись - темные, обвиняющие.
      - "Я теперь вечный должник", - подумал Стрый - "Ты меня спас, а отплатить я тебе не успел. Теперь уже никогда не успею.
      Из глаз Николая Васютко смотрела вечность, и Стрый не мог вынести ее взгляда. К ним шли люди - другие люди, которые вместо того, чтобы стать жертвой вдруг превратились в хитрых и жестоких хищников, устроивших засаду возомнившим себя избранными Босху и его людям. Так глупо.
      Их было семеро, шесть мужских высоких силуэтов, и маленькая детская фигурка. Семь человек, семь оживших фамилий из списка. Стрыю было плевать, он поднял голову Николая и положил себе на колени. Не верилось, не хотелось верить, что тот умер. Слезы хлынули сами собой. В двух шагах, хрипя прощался с жизнью Босх, но его не было жаль. Так же как и изуродованного Рамену и раскидавшего дурнопахнущие кишки по всей улице маньяка Рябова. Было жаль лишь напарника, с которым сроднился больше, чем сам полагал.
      Евлампий Хоноров оторвался от земли и близоруко вгляделся в лицо неторопливо идущего Дивера.
      - Все? - спросил он.
      - Да, все, - кивнул тот, - можешь вставать, из них почти никто не выжил.
      - Нет! - с маниакальной уверенностью произнес Евлампий воздевая в небо хмурое небо указующий перст, - еще не все! Не все.
      - О чем ты... - начал Дивер, и тут самый младший из них, Никита Трифонов, пронзительно закричал:
      - Назад! Идите назад!!!
      Дивер отшатнулся. А потом повернувшись, неуклюже побежал к огневой позиции. Было от чего, со стороны Последнего пути наплывал бесформенный хлюпающий ужас, который из всех присутсвующих узнали только Василий и сам Хоноров. Последний вскрикнул и, вскочив, шатаясь побежал.
      - Нет! - крикнул Мельников - не беги! Ты должен бороться! Вспомни почему ты его боишься! Вспомни об этом!!!
      Хоноров приостановился, обернулся, но тут бесформенный кошмар нагнал его и вдавил дико воняющей тушей в асфальт. Заячий крик первого теоретика исхода потонул в громогласном реве чудовища. Ноги Евлампия дергались и брыкали воздух.
      - Вспомни! - кричал Мельников, но уже без особой надежды.
      Рев прекратился, и полупрозрачная туша слезла с замершего беглеца, а потом стала таять и растворяться в воздухе, как медуза, которую в разгар пляжного сезона положили на раскаленный камень. Евлампий неуверенно поднялся и глянул на стоящих в отдалении людей.
      Пустыми глазницами.
      - О! - сказал Белоспицын, - это же дурдом!
      - Что же ты, Колян? - молвил Малахов, глядя в лицо навеки упокоившегося друга детства, - как же так получилось, а?
      - Монстр исчез, - сказал Васек, - значит вот как еще можно избавиться от своего страха: просто дать произойти самому худшему.
      - Он, что боялся ослепнуть? - спросил Дивер.
      - Выходит, что так.
      Глядя вдоль улицы страшными, полными запекшейся крови глазницами Хоноров вопросил:
      - Он ушел, да? Монстр ушел? Да снимите вы с меня эту повязку.
      - Спокойно! - крикнул Дивер, - спокойно Евлампий, все по порядку.
      - Он был очень хорошим! - дрогнувшим голосом сказал Стрый подошедшим, - Его все считали жестоким. Даже дали дурацкое прозвище, да. А он притворялся, понимаете, он просто притворялся!
      - А все же из гранатомета было лишним, - сказал Степан, - ей богу, как на бойне.
      - Кесареву, кесарево, - прошептал юный Никита, и поворошил ногой оторванную пряжку ремня отца семейства.
      Любопытные глядели сверху, на четверо трупов, на сидящего на асфальте плачущего человека, на подходящих тут и там победителей, на одинокого слепца, который расставив руки что-то спрашивал тонким, вздрагивающим от ужасной догадки голосом. И насмотревшись, отворачивались от окна, с философским замечанием: чего только в жизни не бывает!
      Маленькая локальная трагедия, бесплатный театр для страдающих безразличием окружающих, воспоминания о которой будут уже после завтра смыты потомком серого быта.
      Но возвращаясь домой в этот странный и страшный день, один из стрелков по имени Влад Сергеев вдруг подумал: некоторые люди прилагают дикие усилия, чтобы вырваться из дурманящего плена серого быта. А он, наверное будет первым человеком, который столь же страстно хотел бы в него вернуться. И не он один.
      Перееханный локомотивом чудес маленький отряд многое бы, отдал, чтобы нырнуть в этот приземленный быт с головой.
      Это называется - ностальгия по старым добрым денькам.