Новости Авторы Проза Статьи Форум Карта
О проекте Цитаты Поэзия Интервью Галерея Разное
Rambler's Top100


Бо-Мы


Желтый мир, Красный мир


часть I


КАК РАЗБИЛАСЬ ЧАШКА





Вода показалась мне неожиданно горькой, и от неожиданности я выронил чашку из рук. Как много готов отдать я сейчас, чтобы кончиками пальцев снова ощутить прохладу той чашки, а на языке - горечь той воды! Но чашка уже разбита…
      Такитиро Сада


глава 1

Посылка от дедушки. Центр Азии. Жопа.


      Увидев воткнутую в дверь желтовато-серую бумажку, я удивился, и даже как-то встревожился. Тревога не прошла полностью и после того, как листок оказался всего лишь безобидным извещением, приглашавшим придти за бандеролью. Давно уже не приходилось мне получать никаких посылок. Тем более - от дедушки. Да и вообще, любые бумажки, приходящие из госучреждений, всегда наводили на меня уныние. Это чувство развилось во мне даже раньше, чем я начал уклоняться от призыва в армию. Оно не прошло и после, когда опасность получить мерзкую повестку из военкомата миновала навсегда.
      До 7 лет я жил на далеком острове, там были всякие рыбы, трепанги, морские ежи и много корейцев. Отец сделавшего харакири писателя Мисима Юкио был когда-то губернатором этого острова. Видимо, его деятельность не очень-то способствовала развитию края… От тех времен в Тойохаре остался превращенный в краеведческий музей губернаторский дворец, увенчанный высоким шпилем, выстроенный в европейском стиле банк с фальшивыми колоннами, да несколько десятков двухэтажных бараков. “Стены в них такие тонкие и хлипкие, что любой каратист шутя пробьет их рукой” - сказал мне как-то дедушка, и с тех пор каратэ стало ассоциироваться у меня с разрушением утлых японских домиков…
      От детства остались кинематографичные картинки: пожилые кореянки медленно идут по берегу, собирают и тащят за собой по песку длинные волнистые ленты морской капусты. Тайфуны иногда разрушали полгорода, особенно страдали те самые бараки, маленькая Сусуя разбухала и сносила целые кварталы, а один раз я видел, как ветер поднял вверх собачку, а потом повалил стальную опору, посыпались очень красивые яркие искры, и несколько дней у нас не было света. На второй день на лодке к нам приплыли родственники и привезли свечи и керосин. Я жил там с дедушкой и бабушкой. Из них двоих я всегда больше любил дедушку. Вместе мы ездили на море, ловили рыбу, просто ходили по заросшим бамбуком горам, исследовали сохранившиеся там с прошлой войны загадочные укрепления… Я был уверен, что дедушка знает все на свете, хотя он и отрицал это. Дедушка был человеком мягким и добродушным (моя мать называла это добродушие бесхарактерностью). Бабушка, наоборот - сильная, жесткая, а где-то и жестокая. Я не очень любил ее, но принимал как часть своего довольно комфортного мира. Еще там была добрая прабабушка, калмычка по национальности, она рассказала мне про чертей и духов, и я понял, что оставаться одному для человека небезопасно. Потом появились родители и увезли меня на материк, в плоские сухие степи, где почва белела от горькой ядовитой соли и каждый понедельник глухо ухали ядерные взрывы (иногда в школе отменяли занятия, а по радио передавали предупреждения о “повышенной солнечной активности”). Позвякивала посуда в шкафах, у нас распухали и болели глаза. Мир стал другим… Прощай море, прощайте сошедшие со средневековой картины сосны и загадочные морские существа, которых можно было отыскивать на берегу! Вскоре после этого дедушка с бабушкой развелись, дедушка пытался жить с разными женщинами, но все они, почему-то, умирали в самый неподходящий момент. Такие вещи некоторые считают проклятием, а некоторые - действием кармы. Так он начал свои скитания - безнадежно одинокий человек без жилья, потерявшийся в лабиринте, который сначала показался прямой дорогой… Адреса у нас обоих постоянно менялись, мы писали друг другу все реже, и становились друг для друга лишь воспоминаниями о счастливом прошлом. Потом на много лет он и вовсе исчез из виду. И тут это извещение…
      Я сунул извещение в карман куртки и позвонил. Постоял, послушал… Ни звука за дверью. Значит, жена уже на работе. Путаясь в порванной подкладке кармана, я вытащил ключ и вставил его в замочную скважину. Ключ провернулся немного и застрял - ни туда и ни сюда. Я с досадой выругался и стукнул по замку кулаком. Бесполезно. Я так и эдак начал раскачивать ключ в скважине и, после долгих трудов, вытащил его из двери. Повторять попытку мне не хотелось. Я стоял, глядя на маленького металлического мучителя, и тут вдруг до меня дошло - ключ был не тем. Тьфу ты, черт! Это был ключ от подвала, где мы иногда репетировали с моей группой. А ключ от дома я, видимо, забыл. Идти в университет искать жену? Я не знал точно, где там ее искать. Ладно, пойду на почту, получу посылку.
      Выстояв отвратительно медленную очередь, я получил на руки облепленный сургучными печатями пакет и вскрыл его на лавочке неподалеку. В пакете оказались какие-то тетради, бумаги, несколько фотографий и написанное крупным почерком письмо. Развернув клетчатый ученический листок, я потушил сигарету о бетонную ножку скамейки и начал читать. Вот что писал мне дед:
      “Здравствуй, внук! Прости, что не писал так долго. Да и ты не писал. Узнал через десятые руки твой адрес и вот пишу.
      Ты уже совсем взрослый. А я уже чувствую, что жить недолго осталось. Все у меня в прошлом, и один я остался. И обидно, что от меня самого ничего не осталось. Какую-то глупую жизнь прожил, и общая глупость моей жизни ясно видна из последних десяти-пятнадцати лет. Все искал чего-то, и ничего не нашел.
      Не могу нормально написать. Да и что в письме напишешь про такой сложный предмет, как жизнь? Если будет интересно, почитай мои дневники, которые я тебе посылаю. Там еще кое-какие памятные мне бумаги, посмотришь. Еще альбом с марками, там есть дорогие среди них. Хотелось бы оставить что-нибудь посерьезней, да ничего нет - ни дома, ни денег, ни ценных вещей…”

      Я закурил сигарету и быстро дочитал письмо, почти просмотрел - дальше шли стариковские жалобы на жизнь, извинения, какие-то обрывки воспоминаний о наших походах. Мне защемило сердце и захотелось вдруг напиться. Весеннее солнце сияло радостно, и этот контраст с настроением письма усугублял желание. Причем хотелось именно недорогого портвейна. Когда в солнечный, ясный день мне становится грустно -возникает мысль о портвейне. Водка больше подходит для питья в квартире, на зимней кухне, или, если летом - то на ночном пляже. Пиво - как-то легкомысленно, а вот портвейн - в самый раз… Если доживу до старости, кому и какое письмо я смогу написать? Я еще молод, но временами начал чувствовать, что где-то во мне начинает накапливаться усталое вещество старости, пока еще во многом загадочное для меня, но уже пугающее своей обыденной неизбежностью.
      Из супермаркета я направился в ближайший двор. Во дворе была подходящая беседка, полузакрытая какими-то бурно разросшимися кустами. Там можно было без помех выпить и погрустить. Кроме письма, поводов для грусти было немало. Работа мне совсем не нравилась, хотя там я и зарабатывал почти достаточно, чтобы мы с женой могли прожить. Но закончить хороший университет только для того, чтобы работать потом экспедитором… это было как-то глупо. В тоже время я не знал, чем еще заняться. Предложили мне эту работу, я и начал работать. В принципе, ничего сложного. Едешь рядом с водителем всю ночь, утром приезжаешь в какой-то город, выгружаешься, и весь день едешь обратно. Сегодня, правда, машина сломалась, и вернулись мы только утром. Зимой мне нравились снежная бесприютность проносящихся мимо равнин и перебегающие дорогу белые змейки поземки, летом - растекавшиеся по небесам закаты и иногороднее пиво.
      Все меня на работе знают, и я всех знаю, но ощущение - что никто никого не знает, и ты на фиг никому не нужен. Уволишься - точно уж никто переживать не будет. Сначала работа была более трудная - набирать для клиентов на складе книги, проводить плановый учет каждую неделю. Мне начали сниться цифры и буквы, не имеющие плоти ряды цифр и букв. Во сне я стал уставать больше, чем на работе. А потом освободилась вакансия экспедитора, и я с облегчением перешел в свой нынешний отдел. Сперва я был рад, мне нравилось каждодневное однообразие шоссе, обеды в придорожных закусочных. Но постепенно и эта работа начала меня тяготить. Дома тоже все как-то перекосилось и начало разваливаться. Вроде причин нет, а жить нам обоим временами тошно… Интересно, насколько все-таки глупы вон те голуби? Прилетели, урчат и набивают живот всякой гадостью, пьют воду из лужи, отталкивают друг друга от пищи. Вроде все одинаковые, но есть между ними и разница. Вот у одного нет лапки. Он от этого чувствует себя несчастнее других? Достаточно ли у него ума, чтобы осознать свое несчастье? Как он вообще видит эти объедки, эту лужу, меня, сидящего с бутылкой портвейна неподалеку?
      Я просмотрел тетради, которые оказались дневниками деда. Из одной тетради выпала старая открытка с выцветшим лаконичным текстом: “С праздником! Привет из Центра Азии! Как у вас дела? Пишите на мой новый адрес. У меня все нормально”. Неразборчивая подпись в левом углу. Обратного адреса не было. Наверное, это открытка, которую нужно посылать в конверте. Потом я рассмотрел альбом с марками. Вот уж в чем не разбираюсь, так это в филателии! Целую страницу занимали марки неправильной формы - треугольные, ромбические - с изображениями животных. В отдельном пакете лежали куски пергамента, покрытые совсем уж загадочными письменами. Мне показалось, что подобная письменность была в ходу в Тибете или в Монголии. Впрочем, я не лингвист. Эти написанные на непонятных языках тексты вызвали у меня недоумение. Я достал письмо деда и еще раз просмотрел его. Никакого упоминания о загадочных записях. Может фраза “ты ведь историк, и эти бумаги могут тебе пригодиться” относилась не к дневникам, как я решил сначала, а именно к этому пакету? В любом случае, историк я никудышный, языков, кроме родного, да еще немного английского, не знаю, так что вряд ли мне все это пригодится.
      Невнятная тоска пронзила меня всего. Все вместе - работа, семья, внутреннее состояние, и, почему-то - привет из центра Азии и непонятные рукописи сложились в некое единое целое. Это целое представляло собой какую-то глобальную Жопу, находящимся в которой я вдруг себя ощутил. Видимо, портвейн был слишком плох, а выпил я его довольно много. Жена молча налила мне суп и также молча ушла в ванную. Она была недовольна как моим долгим отсутствием, так и пьяным возвращением. Я почувствовал, как одна за другой начинают рваться связывавшие нас нити. Вот и кошка наша месяц как исчезла. У нее было обычное кошачье имя, но мы часто называли ее Пульхерией (по-моему, в каком-то из романов Достоевского была героиня с таким именем). Пульхерия была еще совсем маленькой, когда мы взяли ее к себе. И мы тогда только-только начали жить вместе, и Пульхерия в каком-то смысле стала символом нашей совместной жизни. Мы относились к ней как к чему-то, порожденному нашей любовью.
      Заваливаясь в постель, я подумал: “Да, Жопа должна быть всеобъемлющей. Когда погружаешься в настоящую Жопу, все нити должны порваться”. Закружили винтами невидимые вертолеты, и в этом мерном кружении сознание незаметно угасло.



глава 2

Марки. Я увольняюсь. Fuck и отморозки. Время читать.


      На выходные я разыскал своего одноклассника, вместе с которым мы закончили школу в небольшом городе Р. Он с детства увлекался коллекционированием марок. Уже давно мы опять жили в одном городе, но большого желания общаться у нас не возникало, слишком разными стали людьми. В детстве вроде были близкими друзьями, а потом что-то чух! - и испарилось. Так вот бывает. Одноклассник недоучился, бросил институт, поработал немного в Coca-Cola, потом занялся каким-то бизнесом. В итоге к 24 годам у него была здесь своя мебельная фабрика, плюс в нашем городе Р. большой молокозавод и юридическая контора. У меня же, получается, ничего не было. Иногда он, с периодичностью в 2-3 года, находил меня. Может, ему было интересно сравнивать, как растет его благосостояние и остается на нуле мое, а может это только мои очерняющие его мысли, но, в любом случае, это эпизодическое общение никому из нас большой радости не доставляло. Так, что-то вроде проверки связи.
      Тем не менее, встретил он меня приветливо. Попили чай, я рассказал о посылке.
      - Хм… Вот эти действительно редкие. - Он ткнул в те, странной формы марки, что сразу же привлекли мое внимание. Их было довольно много. - Это марки одного государства, которое посуществовало несколько десятилетий, а потом куда-то исчезло. Вот, смотри - тут написано название. (Тут я вспомнил про это маленькое государство. Да, было такое). Марки выпускались всего лет 15, поэтому ценятся весьма высоко. Я бы мог у тебя купить их хоть сейчас, долларов по 50.
      “Значит, не меньше сотни стоят” - подумал я. Я вернулся домой радостный, с деньгами и твердой решимостью не работать больше экспедитором.
      - Занялся бы ты наукой. Получишь степень, уже человеком будешь, - посоветовала мне жена и отправила меня в научный институт. Историю я терпеть не мог, поэтому остановился на археологии или этнографии. Впрочем, местные археологи могли знать меня с не лучшей стороны. Во время археологической практики мы с приятелем регулярно напивались, отлынивали от работы, в общем, были самыми настоящими инфант терриблями. Оставалась этнография. С детства я с удовольствием читал книги про разные народы, в университете этот предмет тоже изучал, даже писал по нему курсовые. В общем, я пошел в институт и, как ни странно, получил направление в аспирантуру.
      - По нашей программе ты должен год прожить среди народа, который изучаешь, пожить их жизнью, стать для них своим, - сказал мне после успешной сдачи экзаменов шеф. - Выберем тебе один из северных народов. А сейчас тебе повезло - в одном отряде освободилось место. Через две недели поедешь вместе с А., нашим крупным специалистом, на Север. Поедете вдвоем.
      И я стал готовиться ехать на Север. Больше всего меня пугали тамошние комары. Я читал книги про живущие там народы, пытался запомнить кой-какие слова из их речи, а потом плюнул - на месте разберусь. Начинался июль, осталось еще несколько дней до отъезда. Интересно, что своего отъезда я никак не мог почувствовать. Обычно у меня за долго до поездки возникает чемоданное настроение, я как бы выключаюсь из этой жизни, частично переношусь в пункт назначения уже заранее. А тут - ничего подобного не произошло.
      До отъезда оставалось всего несколько дней, когда произошел исключительный по своей абсурдности случай. Помню еще, что жена не хотела пускать меня на пляж, особенно - с пивом. Меня даже удивило ее беспокойство, и сам я чувствовал какую-то странную пустоту внутри, тревогу и даже вину не понятно за что. Но пошел. Мы с другом пили пиво, разговаривали за жизнь, было очень здорово, и вот вечером, когда собирались уже уходить и оделись, мой друг показал fuck проезжавшему мимо большому черному джипу. Зачем? Он так и не смог внятно объяснить этого. Четверо парней вышли и, не приняв наших извинений, начали нас крепко бить. Так я оказался в реанимации с разрывами почек. Потом меня перевели в урологию.
      О, это уныние больницы! Первые два дня я совсем не мог вставать, при этом жутко хотелось курить. В конце концов, несмотря на запрет врача, я встал и добрел до лестницы, где и покурил позаимствованную у какого-то мужика гадкую сигарету без фильтра. После этого начались такие боли, что на пару дней я забыл о курении и вообще обо всем на свете. Эти дни мне казалось, что теперь-то я точно умираю. Потом оклемался.
      С одной стороны, меня мучило одиночество, с другой - мне не хотелось никого видеть. Визиты жены и друзей казались мне лишь неискренним исполнением обязанностей. Знакомиться с товарищами по несчастью, двумя пожилыми мужчинами из моей палаты, мочившимися с помощью катетеров, мне тоже совсем не хотелось. Их непрерывный обмен жалобами - у кого что болит - достал меня в первый же день, когда ко мне в полном объеме вернулось сознание. Я понял, что экспедиция на Север накрылась. Улучшение наступало слишком медленно. Вставал я до сих пор с трудом. Я попросил жену принести мне дедовские бумаги и занялся чтением дневников. Оказалось, что первые две тетради были не дневниками, а, скорее, мемуарами. Дед писал их по памяти, через несколько лет после описываемых событий. Собственно дневники начинались позже и были, как мне показалось, переполнены бытовыми деталями и не очень интересны. Я начал читать “мемуарную” часть.
      “В 1950 г. я закончил университет и был приглашен работать в органы. Меня были должны отправить работать на какую-то из недавно вошедших в состав нашего государства территорий. До последнего я гадал, куда именно буду направлен. Это мог быть и Восток, и Запад… В конце концов я попал в К. Если честно, до самого момента назначения я и не знал, что в 1944 г. эта горная Республика присоединилась к нам на правах автономии. Теперь в Республике активно шел процесс государственного переустройства, меня же, как историка, в составе группы специалистов направляли в молодую автономию, чтобы изучить сохранившиеся пережитки и определить методы научной борьбы с ними. Кроме этого, мы должны были выявлять связь этих пережитков с настроениями национализма и с иностранными разведслужбами. Задачи показались мне интересными. Осенью 1950 года мы с В. преодолели многочасовой путь по грунтовой горной дороге и прибыли в столицу автономии. Уже пока мы ехали по бесконечному серпантину все выше и выше, поднимаясь к никогда не тающим снегам, я подумал: “Очень подходит для центра Азии находиться в таком заброшенном месте. Наша власть пришла даже сюда, к диким и отсталым кочевникам!”. И вот, когда мы наконец пересекли на пароме Великую Реку, реальная заброшенность, уединенность этого города и какая-то его ненатуральность поразили меня до глубины души. В.. сразу же сказала: “Долго мы здесь не проживем”.
      Фактически, в городе было две улицы в нашем понимании. Когда мы ехали по главной улице, я обратил внимание на то, что практически все здания (в основном - одноэтажные, изредка попадались двухэтажки) - недавней постройки. Еще я понял, что на всем протяжении улицы наша машина была единственной. Стоявшие у обочины грязные детишки провожали машину долгими взглядами…
      Как бы там ни было, мы начали свою жизнь в маленьком 10 тысячном городке. Снабжение было хорошим, большие грузовики каждый день прибывали из-за гор, наполненные продуктами и всеми необходимыми для цивилизованных людей вещами. Весь городок представлял собой сплошную стройку - строили здания под учреждения, жилье для приглашенных специалистов и молодой местной интеллегенции. Многие из местных прилично говорили по-нашему, с одной семьей мы сразу сдружились. Молодой писатель и драматург, чье имя переводилось как Золотой Луч, жил на той же улице, что мы, в новых домах сразу за рынком. Его творческих дарований оценить я не мог, так как писал он на своем языке. Человек же он был приятный. Жену его звали Серьга, а двух сыновей - Стрелок и Фабрика. У них тогда в моде были иностранные индустриальные имена. В свидетельстве о рождении сына так и написано было “Фабрика”. Впрочем, дома его звали другим, домашним именем. У них вообще к имени отношение очень трепетное. Есть имя официальное, имя домашнее, имя для друзей и знакомых, что-то вроде нашей клички. Мне тоже придумали такое имя, в переводе - Длинный Парень, или просто - Длинный. Для них я действительно был высок.
      Мы прожили в К. уже несколько месяцев, но ощущение искусственности города не покидало меня. Мне казалось, что все это скопление домов только притворяется обычным городом. Мне чудилось временами, что ночью дома могут взять и разбрестись по степи, запрятаться по окрестным горам… Казалось, что жители столицы только притворяются горожанами. Глядя на местных чиновников, специалистов и просто обывателей, я думал: стоит им дать команду “стоп, хватит притворяться”, и они с облегчением вздохнут, сбросят европейские костюмы, наденут прежнюю свою одежду и откочуют кто куда, каждый в свое родное местечко, к своим верблюдам и баранам. Не нужен был им этот город. В конце концов, полвека назад городов здесь не было, местные власти довольствовались юртами, и ничего, худо-бедно управлять получалось.
      За эти месяцы я много ездил по этой стране (именно так эту территорию и хочется называть). Я ездил в недавно созданные поселки с типовыми домами, пересекал заснеженные перевалы, на лошадях возил в глухие места ящики для голосования во время выборов, посещал томительные заседания районных органов власти, на которых бесконечно кого-то награждали и чествовали - доярок, чабанов, охотников, чиновников, приезжих и местных специалистов, уборщиц и всех остальных. Дарились грамоты, перьевые ручки, нравоучительные книги, значки и медали.
      Сколько бы я ни старался, я не мог обнаружить каког-то ярко выраженного национализма. Интеллигенция, казалось, искренне верила в прогресс, простые люди молча принимали новшества. Заправлял страной еще довольно молодой человек, очень жесткий и решительный. Еще в 1930-е гг. он уничтожил всех противников нового курса, разрушил старую систему образования, поверг в прах ориентированную на Тибет старую интеллигенцию и из бедняцкой молодежи создал интеллигенцию новую. Тогда этот человек вызывал у меня симпатию - настоящий вождь своего народа, бескомпромиссный, преданный своему делу! Такой же была и его жена, Черная Девушка. Рассказывают, что когда за антиправительственную деятельность нужно было расстрелять монахов Верхнего храма, солдаты Народной армии отказались делать это. Для них выстрелить в монаха было смерти подобно. С детства им прививали почтение к таким людям. Почти в каждой семьей кто-то был связан так или иначе с церковью - или был ламой, или несколько лет прослужил в монастыре послушником. Из столицы на автомобиле, воспринимавшемся тогда как адское чудовище, примчалась Черная с револьвером, и лично прострелила голову каждому из монахов, затем солдаты раздели трупы и подвесили за ноги на деревьях вокруг храма… Да, времена тогда были жестокие, борьба шла ни на жизнь, а на смерть! Хотя не знаю, возможно, этот рассказ - лишь попытка живших в той местности людей снять с себя ответственность за уничтожение монахов и храма - это мол не мы, это власти.
      Постепенно во все этом - и в борьбе, и в молчаливой покорности народа чужеземному прогрессу, я начал видеть какое-то притворство. Никаких доказательств, так, ощущения на уровне паранойи. Потом у нас с Золотым Лучом произошел тот разговор…
      Сначала сынишка Луча, Фабрика, заболел. Воспаление легких в тяжелой форме. Приезжие врачи делали все, что могли, но родители обратились к ним слишком поздно. Было ясно, что ребенок умрет. Его поместили в отдельную палату. Луч просто сходил с ума. Я зашел к ним вечером, чтобы как-то утешить, но его дома не было. Не было во дворе и его коня. Серьга лаконично сказала “чоруй барды” (он уехал) и ушла на кухню готовить чай. Мне почему-то неловко стало оставаться у них, но по обычаю чай обязательно нужно было выпить, и я с ощущением какой-то вины остался в их комнате. Маленький Стрелок вяло возился на полу с игрушками. Игра заключалась в том, что деревянная машина сбивала деревянного же верблюда. Я присел на корточки рядом. Заняться чем-нибудь с ребенком - лучший способ избавиться от неловкости в гостях… Вскоре Серьга принесла чай и мы в молчании начали его пить. Тут послышался стук копыт и пьяный голос хозяина. Золотой Луч вошел, резко распахнув двери. Увидев меня, он замер, потом схватил резко за рукав и потянул за дверь. “Слушай, друг, я к тебе сейчас зайду, ты возьми Серьгу, идите к тебе” - зашептал он с усилившимся от опьянения акцентом. - “Потом она там будет, с твоей, а ты ко мне приходи через час”. В подъезде молча стоял маленький старик в подбитом овчиной зимнем халате. Я ничего не понял, но его просьбу выполнил. Когда я пришел к нему, он был один. Стрелок спал в кроватке. Луч был совсем пьяный. Молча он налил мне полстакана водки, я молча выпил. Мы закурили. Прошло несколько минут, а потом он заговорил. “Сейчас у меня был шаман” - сказал Золотой Луч и почему-то оглянулся на форточку”.



глава 3

Бревно. Узел Счастья.


      Меня неприятным образом отвлекли от чтения. Парень чуть постарше меня, со скучным казенным лицом, оказался следователем. С притворным вниманием, иногда делая на бумажке пометки, он выслушал мою версию происшествия, а затем предложил:
      - Послушай, ты же понимаешь, что мы их никак не найдем. Кто такие, что, откуда? Никто их не видел, а ты их описать нормально все равно не сможешь. Нам только головная боль лишняя. Будет это дело висеть несколько лет, а толку никакого. А если найдем - откупятся, ты же сам видел, какая у них тачка крутая. Напиши, что шел по бревну и упал с него.
      Я почувствовал противное бессилие и согласился. Когда парень ушел, я лежал и представлял себе это роковое бревно, с которого падают люди и расшибаются до полусмерти. Большое, очень толстое бревно, при этом - скользкое. Оно лежит у меня поперек дороги. Я ходил этой дорогой неоднократно, и никакого бревна здесь не было. Откуда оно взялось? Я начинаю карабкаться, используя как ступеньки трещины в коре, и вот я уже почти наверху. Тут я понимаю, что нахожусь на высоте нескольких метров над землей. Я оглядываюсь, и позади вижу дорожку, по которой пришел. Смотрю повнимательнее, и замечаю, что на самом деле дорожки две. Они идут параллельно почти до самого бревна, затем одна из них неожиданно уклоняется вправо. По какой же я шел на самом деле? Я замер, не в силах сделать выбор - перелазить мне через бревно, или спуститься на свободную дорожку? Тут руки начинают соскальзывать, я просыпаюсь и вижу перед собой прозрачные трубочки капельницы, дверной проем, пачку сигарет на тумбочке. Да, надо покурить. Я осторожно выбираюсь из постели. Почки висят во мне, как тяжелые перезревшие плоды, я двигаюсь осторожно, чтобы их тонкая кожица не порвалась. В курилке уже курит девушка азиатского вида. Оказывается, что я забыл спички, поэтому прикуриваю у нее. Мы курим и с интересом посматриваем друг на друга. Я не знаю как начать разговор, и спрашиваю просто:
      - А вы откуда? Здешняя?
      - Вообще -то я из К., но сейчас живу здесь, в аспирантуре учусь.
      К.! Надо же!
      - Вы не поверите, я только что узнал про ваш город, полчаса назад, и вот, сразу же встречаю жительницу этого города! Оказывается, мой дед в молодости там работал, а недавно он выслал свои мемуары, и вот сейчас я как раз их начал читать.
      Девушка вежливо улыбнулась. Говорила она с легким акцентом:
      - Вообще-то про наш город немногие знают, он стоит совсем отдельно, среди гор, и туда нет железной дороги. А про нашу Республику думают, что она на севере, а на самом деле она - на самом юге, дальше уже только монголы и Тибет.
      На ней - свободный халат, и когда девушка наклоняется, чтобы затушить в урне сигарету, я вижу ее небольшую грудь…
      Я бросил свою докуренную до самого фильтра сигарету не потушив, и побрел в палату. За окном лил дождь и волны сырости вползали в раскрытые окна. “Надо попросить у жены кофту” - подумал я, забираясь под одеяло. Через полчаса я встал и снова отправился в курилку. Почему-то я надеялся опять встретить там азиатскую девушку. Я выкурил две сигареты подряд. Когда я прикуривал третью, она пришла. В этом ничего удивительного, у никотина есть определенная скорость распада, поэтому курильщики часто приходят в курилки почти одновременно, даже и не сговариваясь об этом. Сначала приходит одна пара, потом другая… Так возникают даже своеобразные смены - этот курит чаще всего с этим, а тот с тем…
      Меня раздражают больничные разговоры на тему “у кого что болит”, но, в тоже время, нельзя не признать их очень естественными для малознакомых людей, которым нездоровиться. Дождь все лил, струи с шипением разбивались об асфальт за окном, и под этот аккомпанемент я продолжил наше знакомство.
      - Противно лежать в больнице, правда ведь? Я вот совсем по-глупому сюда попал. Купались на пляже с другом, пиво пили, а потом он показал фак большому такому черному джипу, а побили в итоге меня, почки порвали.
      Девушка выразила вежливый интерес, и я продолжил, чувствуя, что меня заносит куда-то не туда.
      - И вот я встал сначала, подошел к воде, умылся… было какое-то отупение, особой боли не чувствовал. А потом захотелось пописать. Начал я это делать, а оттуда - только кровь бежит, густая такая, темная кровь. Мне страшно стало, я почувствовал, что с этой кровью уходит из меня жизнь. В глазах начало темнеть, я подумал, что все, умираю. Ой, извини, что я тебе такое рассказываю…
      Я замолчал, смутившись, она немного улыбнулась, тоже смущенно а потом сказала:
      - Да ничего, мы же в больнице… Интересно, обычно мужчины любят рассказывать, как их хотели побить, а потом они им всем как задали…А ты какой-то не такой, просто рассказал как тебя побили. Забавно…
      Я пожал плечами, потом спросил:
      - Слушай, а у вас там правда шаманы были?
      - Да и сейчас полно… Только многие им не верят, говорят - сейчас не настоящие. А я сама не знаю, верить или нет. К одной шаманке ходила, она напугала меня. В тебе, говорит, лишняя душа. У обычного человека одна душа, у тебя две. Одна душа моя, другая - чужая, вроде тоже от человека, но она злой стала, как дух. Ладно, спать надо… - сказала она и снова наклонилась, чтобы затушить сигарету.
      - Тебя как зовут-то? - спросил я, решившись познакомиться окончательно, и тут же, когда она ответила, переспросил, не разобрав диковинное имя.
      - Ну, если перевести - Узел Счастья, - ответила она.
      “Узел Счастья… бывают же имена!” - засыпая, думал я. “Есть гордиев узел, который разрубают, есть - очень прочный морской, а тут - просто Узел Счастья. Запуталось счастье узлом - и не развяжешь…не распутаешь…”.



глава 4

Дикие собаки.


      Всю ночь я блуждал по каким-то подземельям, причем был я совершенно голым. Я искал какую-то дверь, но найти ее не мог, потому что не знал точно, где искать… Говорят, быть голым во сне - к болезни. Болезнь у меня и так была, но я чувствовал, что выздоравливаю. Почки работали все лучше, у мочи исчез бурый оттенок. Уже два дня я не пользовался уткой, ходил в туалет сам. От этого я снова почувствовал себя человеком. Да, иногда для того, чтобы чувствовать себя человеком, нужны самые обычные вещи, которых не замечаешь, пока их у тебя не отберут! Утром от дождя остались лишь лужи да переменная облачность. Жена принесла мне Тутуолу, и я перечитывал приключения Пьянаря - как он путешествовал в Город Мертвых, где все ходили задом наперед, потом его жену проглотило Голодное Существо, потом он это Существо победил, но встретился с полутелым духом… Нигерийские леса были полны зловредных существ! Показывавший фак друг принес мне своей плеер и кассету с Ником Кэйвом, и нигерийские потусторонние существа начали жить под аккомпанемент “Баллад об убийствах”, где Кэйв поет вместе с Кайли Миноуг. Самая известная песня с этого альбома - про дикие розы. Лирический герой восхищается красотой героини, дарит ей розы, а потом почему-то говорит: “Не должна на свете существовать такая красота” и героиню убивает… Я, все-таки, никак не могу понять - зачем он так с ней поступил?
      Она прошла по коридору и чуть кивнула мне головой… Я выбрался из кровати и направился в курилку. Кроме нас, там были еще люди. Мы молчали, пока они не ушли, а потом она продолжила вчерашний разговор, будто мы его и не прерывали.
      - Мама тоже часто говорила мне, что во мне живет злой дух. Я иногда делала вещи, которые людей поражали. Становилась вдруг злой, капризной. А началось это после того ужасного случая. Хотя, говорят, случаев не бывает, все написано заранее…
      Мы жили тогда в маленьком поселке Ивовая Долина. Ничего замечательного, кроме комаров, там не было. Я тогда совсем маленькая была, и подробности узнала потом… В поселке развелось множество полудиких собак. Из города приезжало начальство и дало указание - всех собак убить. Говорили, они переносят бешенство. Собаки эти жили сами по себе, никого не трогали. Но приказ есть приказ. Никто не соглашался их убивать, говорили, что это грех. Собаки - они ведь особые существа. Между человеком и природой, между нами и духами. Никто не соглашался их убивать. А мой отец суеверным не был. Он был человек образованный, инженер. И вот он за деньги взялся за это дело. Ему выдали ружье, патроны… Несколько дней ходил он по поселку, приманивал собак едой и убивал. Он старался убить их палкой - хотел съэкономить патроны для охоты. Я этого не помню, мама мне рассказывала. Мертвых собак он сдавал в администрацию, потом за поселком их обливали бензином и сжигали. Там потом осталась куча обгоревших скелетов разных размеров. А шкуры один человек снимал и выделывал, потом их продали кому-то в городе. Потом отец получил деньги и начал пить. И с тех пор он пил не переставая. Дома начались скандалы. А через некоторое время случилось это…
      Мы с сестрой всегда были вместе, все-таки - близнецы. Раздельно не играли, да и не были мы отдельными существами. Родители - и то постоянно нас путали. Даже имена у нас были общими. Мы менялись ими, когда хотели. То я была Узел Счастья, а то - Птичка. Никто из взрослых этого не замечал… В мае дядя купил мотоцикл с коляской, и мы очень захотели поехать с ним в юрту. Мама пускать нас не хотела, и места в коляске для двоих уже не было - на этом мотоцикле ехала куча народу, уж и не помню сколько. Но для меня это было просто мечтой - ехать на этой железной штуке. У нас-то в поселке ни машин, ни мотоциклов вообще не было, только иногда к нам заезжали грузовики с продуктами из столицы, да служебные машины с чиновниками. Не знаю, как так получилось, но в итоге с дядей поехала я одна, а Птичка осталась дома. Наверное, это был первый раз, когда я разлучилась с сестрой надолго. У дяди с тетей юрта стояла в горах, довольно далеко от Ивовой Долины. На следующий день мы с одной девочкой увязались за тетей на пастбище. Мне тогда шесть лет было… И вот вечером тетя погнала стадо к юрте, а нам наказала проследить за ягнятами. Их всего двое было. Тетя скрылась за холмом, мы еще немного поиграли, а потом начали спорить - где наша юрта? Холмы вокруг нас казались мне одинаковыми. В конце концов пошли мы в разные стороны. Я шла долго, пока не стемнело, и ягненка тащила на руках, боялась, что убежит. Потом я поняла, что заблудилась… так два дня с ягненком на руках и проходила. Ночью был жуткий холод, и если бы не ягненок - я бы точно замерзла… Почему нас волки не съели - вот что удивительно! Мне очень запомнился сон. Во сне я, как и наяву, лежала в прошлогодней траве, обняв ягненка. Вдруг трава зашуршала и кто-то тронул меня за плечо. “Не бойся, это я, Птичка” - услышала я голос сестры. Я хотела повернуться, но ее ладошка закрыла мне глаза, а потом Птичка сказала: “Я пришла к тебе, чтобы сказать - давай всегда будем вместе! Будем играть все время вместе и никогда не будем разлучаться. А я тебе сейчас помогу. Как проснешься - иди навстречу солнцу…”. Утром я пошла навстречу солнцу, потом меня нашли и отвезли в поселок. А дома - похороны. Моя сестра играла на улице, и ее раздавил грузовик с продуктами”.
      Я не знал, что сказать. Мы сидели на корточках в тишине, и не было даже дождя, чтобы чем-то ее наполнить. В американском фильме герой в такой момент сказал бы “I am sorry”, но что было сказать мне? Я не знал. Я просто взял ее за руку, подержал немного, потом отпустил и полез в карман за сигаретой. Захлопнулась от внезапного порыва ветра форточка, и этот хлопок как бы поставил в рассказе точку. Но она все-таки продолжила через минуту.
      - И вот, шаманка сказала, что во мне две души, и одна из них - маленькая, безумная душа ребенка, который никогда не сможет повзрослеть. Душа моей задавленной сестры. А все это произошло от того, что мой отец убил этих собак. От этого он начал пить, от этого я потерялась в горах и грузовик раздавил сестру. Так души убитых собак отомстили нам.



глава 5

Страшный Бегемотик. Побег и конфискации.


      Мне становилось все лучше, а потом стало хуже. Мне начали колоть более сильный антибиотик, но температура не спадала. Временами я начинал бредить. Приходила жена, сидела у кровати и гладила меня по голове. Сны мешались с явью. Более того, мне почти наяву начали сниться старые сны, те, которые я уже видел когда-то. Некоторые были из совсем раннего детства, другие - из юношеского периода. Получается, сны вечно хранятся в нашей памяти. Но вот что интересно… ведь когда я смотрю повторно какой-то сон, сам я уже не такой, каким был тогда, когда сон приснился. Особенно это касается снов детских. Сначала мне повторно приснился один сон из совсем раннего детства, где меня пытается схватить Человек-Кобра, и один из семилетнего возраста…
      Мама и папа подходят ко мне, папа говорит, улыбаясь: “Малютка, знаешь, мы с мамой для тебя кое-что приготовили. Пойдем с нами”. Мы завернули за какой-то угол и попали в темноту. Папа посветил фонариком, луч уперся в обитую жестью дверь, на которой висел новенький замок. С торжественным видом папа достал ключ и вручил его мне: “Что же ты медлишь, открывай! Это твоя дверь, твой замок, и твой ключ”. Мне стало как-то не по себе, одновременно и страшно и приятно. Я чувствовал, что мне оказано большое доверие и боялся его не оправдать. Я открыл замок и осторожно приоткрыл дверь. Папа дал мне фонарик и я направил его в проем. Там были только уходящие вниз ступени. “Пойдем же, - сказал папа. - У нас сегодня еще много дел”. Мы стали спускаться вниз, я впереди. Лестница была короткой, и мы оказались в каком-то обширном помещении, пустом, судя по раздававшемуся от наших шагов эху. Папа нашарил на стене выключатель, щелкнул им и в ярком электрическом свете я увидел свою Детскую. Ровный бетонный пол, бетонные стены и, на огромных бетонных постаментах - игрушки. Каждая игрушка была в несколько раз больше меня, да и постаменты были немаленькие - в полтора моих роста, так что я с трудом мог бы дотянуться до края. Там были разные игрушки, всего десятка полтора. Все они казались сделанными из дерева. Помню, там была лошадка, был слоник, стоящий на задних лапах бегемотик, какая-то карусель. Я смотрел на них снизу вверх, совершенно ошарашенный. “Мы с мамой подумали - ты уже большой и самостоятельный мальчик, тебе нужно больше свободы и уединения для игр. Теперь у тебя есть своя собственная территория, где ты - полноправный хозяин. Ты можешь приглашать сюда друзей, можете играть вместе. У тебя есть свой ключ и ты можешь закрывать свою детскую, тогда никто не сможет туда попасть, даже мы. Обрати внимания на игрушки! (Тут лицо папы приобрело многозначительный и немного хитрый вид) Таких игрушек у других детей нет, это мы с мамой постарались. Видишь, какие они большие? Это тебе на вырост. Кстати, они крепко привинчены к постаментам, так что можешь не бояться, что они упадут и сломаются, играй спокойно. Они будут приглядывать за тобой, и если что не так, сразу же сообщат нам. Так что это не просто игрушки, это твои друзья и защитники”. Я молчал. Возвышающийся надо мной слоник пристально уставился на меня своими неподвижными нарисованными глазами, и под этим взглядом я чувствовал себя маленьким и беспомощным. “Что же ты молчишь? - вступила в разговор мама, до этого бывшая как бы сторонним наблюдателем. Голос ее дрожал от обиды и с трудом сдерживаемых эмоций. “Ты чем-то недоволен? Может тебе еще что-то нужно? Мы и так столько сил потратили, чтобы все это для тебя сделать!”. Она негодующе посмотрела на меня, и обратилась к папе: “Я же говорила, что он наших стараний не оценит. У него никаких чувств, никакой благодарности к матери нет!” Папа покачал вверх-вниз помрачневшим лицом и сказал: “Ладно. Пусть он тут посидит и подумает. А мы пока пойдем. Сынок, помни только, что игрушки все-все нам расскажут, так что веди себя как нормальный человек”. Папа протянул руку и я вложил в нее недавно полученный ключ. “Если перегорит лампочка, стучи в дверь, мы услышим”. Родители поднялись по лестнице, дверь за ними захлопнулась, и я услышал клацанье закрываемого замка. Я чувствовал глубокий стыд. Родители сделали мне такой подарок, а я не смог оценить его по достоинству. Может быть, я еще слишком мал? Наверное, такими игрушками играют взрослые. Особенно неудобно мне было перед папой, я чувствовал, что всю основную работу выполнил он. Сколько труда было потрачено, чтобы пол сделать таким ровным и гладким? Стены тоже были идеально ровно отштукатурены, правда не покрашены. В дальнем конце зала в стену была вделана металлическая дверца.
      Я устал стоять, а так как сесть было не на что, я присел на корточки возле постамента с Бегемотиком и прислонился к нему спиной. Вдруг меня ослепила вспышка, а все тело дернуло как от удара током. Впрочем, это и был электрический ток. Я упал на пол и почувствовал, что мое сознание гаснет. Когда мир вокруг немного прояснился, я увидел вверху нависшую надо мной фигуру Бегемотика. “Не смей прислоняться к моему постаменту!” - грозно сказала игрушка - “Тебе сказали - играй нормально, а ты что делаешь?” От ужаса я не мог вымолвить ни слова. Зал наполнился скрипом - любопытные игрушки начали разворачиваться на своих постаментах, чтобы лучше видеть происходящее. Это удавалось им с трудом, ведь они были зафиксированы очень жестко… Я вскочил и бросился наверх. Я стучал в дверь, громко звал на помощь родителей и плакал, но с той стороны все было тихо. Наверное, родители были очень заняты… Я боялся смотреть назад и вниз, где как приколотые булавкой к одному месту насекомые копошились страшные деревянные игрушки. Я устал стучать в дверь и кричать, а только плакал, закрыв глаза. Меня переполняла обида и ненависть. Вдруг дверь открылась. На пороге стоял плюшевый Мишка, которого на прошлый Новый год мне подарил Дед Мороз. Мишка помог мне подняться, а затем вложил в мою руку большой холодный ключ. Мы вышли, и я дрожащими руками закрыл дверь, а ключ сунул в карман. “Просыпайся!” - сказал Мишка и плюшевой лапкой тронул мой лоб…
      Сны шли как телепередачи, один за другим. Были скучные, были грустные, веселые, умные и глупые. Но именно сон с Бегемотиком запал мне в душу более всего. Почему-то у меня появилось ощущение, что предстоит еще одна встреча с этими игрушками …
      Потом температура резко спала и я начал по-настоящему выздоравливать. Я много читал. Узел Счастья дала мне учебник своего языка и я под ее руководством освоил падежную систему и времена глаголов. Больше всего меня смущала возможность глаголов склоняться по падежам… Оказалось, что странная рукопись написана на старомонгольском языке. У.С. обещала помочь с переводом, и я отдал пергаменты ей, сам же продолжил чтение дедовских дневников:
      “Золотой Луч обернулся на форточку, а та, как бы в ответ на его взгляд, открылась, и поток морозного воздуха ворвался на кухню, а клубы пара придали всему этому вид мистический и зловещий. “Во! Черт пришел!” - подняв указательный палец, сказал Луч, помолчал, а потом продолжил: “Вот вы думаете, что научили нас жить, или не научили, но еще научите, вы привезли нам лекарства и мы пользуемся ими, приехали ваши железные телеги, прилетели ваши железные птицы и мы пользуемся ими… Мы все обрезали волосы и сожгли свои книги… В своих пьесах я высмеиваю шаманов, которые дурили доверчивых бедняков и способствовали феодальному гнету. Но! Я понял, что мой сын умрет, и никто ему не поможет. Никакие лекарства. И я позвал шамана. Он мне сказал - осталось последнее средство. Одна душа уже ушла, и ее вернуть трудно. Там внизу есть бог с головой быка, он следит чтобы люди в срок умирали. И я выбрал, кого можно отдать вместо моего сына. Там рядом с ним ребенок лежит, который не опасно болен. Завтра он умрет, а мой сын будет жить. Так сделал шаман. Это великий шаман. Когда у вас была большая война, этого шамана вызывало ваше правительство, и еще несколько его помощников. Вы уже почти проиграли войну, потому что на стороне противника были очень мощные духи. Наши шаманы вступили в битву с этими духами и победили их, а дальше воевало только железо и человеческая плоть, и вы победили. Я выбрал того ребенка на замену, и теперь на мне грех. Вот так..!”. Примерно такую бессвязную речь я выслушал тогда от Золотого Луча. Не могу выразить это на бумаге, но в ту ночь я для себя понял что-то очень важное, и не только про этот народ, но и про Жизнь, и про судьбу, и про что-то еще. Я так понял, что протрезвев, луч начал жалеть о своей пьяной откровенности.
      Весной из лагеря совершило побег несколько заключенных. Это были убежденные противники новой власти, поэтому не удивительно, что они не просто растворились в горах, а начали мутить народ. К ним примкнуло еще несколько обманутых ими чабанов. Они раздобыли оружие и стали нападать на государственные хозяйства, угонять скот, грабить магазины. Стало известно, что часть местного населения сочувствует им и оказывает поддержку. В этот район была направлена наделенная чрезвычайными полномочиями комиссия. Отправили туда и меня. Район был глухой, высокогорный, неподалеку сходились границы разных государств, поэтому туда вот уже лет тридцать стекались всякие антиправительственные элементы. Никто из исследователей там вообще не бывал. Районный центр начали строить только в прошлом году, так что жители до сих пор были рассеяны по своим юртам. В дома они переселяться не хотели. Если их начинали прижимать - откочевывали за границу. Люди здесь еще не верили в электричество, разводили косматых яков и поклонялись духу Серебряной Горы. В общем, трудный район. Закончилась пригодная для автотранспорта дорога, и мы пересели на лошадей. Через сутки утомительного пути мы прибыли в поселок Устье Реки. Два десятка новеньких жилых домов, следственный изолятор (“черный дом”, как называли его местные), больничный домик, здание администрации - вот и весь районный центр. На следующий день были произведены обыски у подозрительных элементов, нескольких человек задержали. Часть нашей группы отправилась за Заячий хребет, где, по слухам, у бандитов была ставка, а я с другой частью остался в поселке. Я увидел, что местные стражи порядка пытают задержанных и запретил им делать это. Я не был для них начальником, но они послушались. Потом мне принесли конфискованные у задержанных бумаги. Изымали у них все подряд. Мне принесли два букваря, словари, несколько старых газет, школьные тетради, буддистские сутры и старые тибетские гороскопы. Я так понял, что к хозяевам все это не вернется в любом случае… Вместе с моим помощником из местных я просмотрел изъятое. Мы составили опись. У довольно молодого парня, работавшего в больнице завхозом, были изъяты две рукописи на монгольском. Он попал в число подозреваемых, так как уже отбывал десятилетний срок, правда не по политическим мотивам, а просто за воровство. Поэтому его на следующий же день отпустили. (Я немного подивился - человека, осужденного за воровство, назначают завхозом!). Моих знаний старомонгольского хватило, чтобы понять - рукописи довольно интересны. Одна из них содержала религиозные толкования, другая представляла собой описание каких-то странствий.
      Всю ночь мы пьянствовали - члены комиссии, местное руководство и постепенно прибывавшие родственники тех и других… Потом они начали петь развеселые песни, потом - тоскливые, потом начали вяло драться. Меня не трогали, и я отправился спать.
      Почему-то мне кажется, что тут и берут свое начало мои злоключения, хотя их явные проявления начались позже, когда я вернулся в город. С одной стороны, мне очень неприятно вспоминать про эти события, с другой…”.



глава 6

Зачарованный сад. Несостоявшееся чудо. Гость и больше ничего…


      Вот оно, солнце! Сияет! Я иду из больницы домой. В плеере играет веселый ирландский THE POGUES. Мне кажется, подобная музыка должна была звучать на гулянках у хоббитов. Лужи от многодневных дождей исчезли без следа. Грязь превратилась в пыль, которая при малейшей возможности поднимается вверх и оседает на придорожной траве. Я иду осторожно - почки еще побаливают. Прохожу по тропинке среди аккуратных кедров и смотрю - нет ли там грибов. Грибов нет. Ну что ж, ладно… Я иду, и кедры, все одинаковые, гладкоствольные, ровные, кажутся колоннами древнего храма. Белка перебегает дорожку и прячется за ствол. Лет десять назад белки гораздо меньше боялись людей… Я решаю свернуть с тропинки и вхожу в торжественный тихий зал. Нет ни травы, ни кустов, только засыпанная хвоей ровная земля и покрытые гладкой корой стволы. Я достаю сигарету и сажусь на корточки. Мне нравится это место, для меня оно - мой зачарованный сад, где я люблю посидеть и подумать о жизни. В детстве у меня был другой зачарованный сад. Неподалеку от города, где я тогда жил, в степи, с неясной целью кем-то был выкопан обширный котлован, на дне которого росли невысокие тополя и карагач. Туда я приходил помечтать или почитать какую-нибудь книгу вроде “Трех мушкетеров”. Мне было тогда лет двенадцать, и сейчас я воспринимаю это время как переломное. Именно тогда я стал самим собой, то есть тем, чем являюсь сейчас, со всеми плюсами и минусами, а может быть - наоборот, перестал собой быть. Я понял, что я “плохой”, но, в тоже время, обрел какую-то своеобразную легкость жизни. Мое существование стало для меня хоть как-то понятным. А произошло это так.
      Однажды утром я проснулся с ощущением, что жить мне незачем. Я смотрел в окно на железнодорожную линию и серую ограду находящегося за ней завода и не понимал - как и зачем мне жить дальше? И всем остальным людям - зачем? Тогда я еще посещал художественную школу и спортивную секцию… И вот я понял, что не могу больше этого делать. Конец детства наступил внезапно, как инсульт. С тех пор каждый день я слонялся по улицам, родители же были уверены, что я на занятиях. Они продолжали оплачивать мое обучение, я рассказывал им о своих вымышленных достижениях и неудачах. Ситуация была безнадежной, и я видел для себя лишь два выхода - покончить с собой или уйти из этого дома. И то, и другое пугало своей необратимостью, хотя сейчас я понимаю разницу этих двух путей… Несколько раз я пытался повеситься, но в последний момент инстинкт самосохранения пересиливал, и я обрезал и выкидывал петлю. Огромное удивление у меня вызывал тот факт, что остальные люди, похоже, жили себе спокойно, даже и не подозревая о том, что жизнь их пуста и бессмысленна. Так я стал обладателем тайны…
      Мысли о самоубийстве исчезли также внезапно, как и появились. Я думаю, причина здесь в том, что прежний Я действительно умер в тот год. Два ритуальных действия символизировали эту смерть. Во-первых, я уничтожил все глиняные фигурки, которые до этого с таким старанием вылепливал, обжигал и раскрашивал и которыми у меня был заставлен весь стол. Поводом послужило недовольство матери раскиданной по всей моей комнате глиной. Тогда я разбил все фигурки молотком (осколков набралось полное ведро) и пообещал никогда больше не прикасаться к глине. Честно говоря, этим творческим самоубийством я надеялся привлечь внимание родителей к своей личности. Не могу сказать, что это мне удалось. Поэтому я был разочарован результатом. Увидев чисто прибранную комнату и ведро разноцветных осколков, мать лишь пожала плечами:
      - Делать тебе нечего, да, впрочем, дело твое. Без глины хоть в комнате чище будет.
      Я понял, что мир без моих скульптур не осиротел…
      Тогда я начал потихоньку собирать рюкзак с провизией для побега. “Если хоть раз меня оскорбят - уйду навсегда” - решил я. На карманные деньги я покупал сухие супы и консервы, складывал их в потайное место и ждал подходящего момента. Не помню причины ссоры, но однажды мать погрозила мне, что сдаст меня в психиатрическую лечебницу. И на следующее утро я ушел, оставив записку с китайскими стихами (уйти я собирался в Китай):
      Снег ложится на китайскую землю, морозом остужен Китай…
      А ведь дороги Китая так извилисты и труднодоступны…

      Рюкзак был страшно тяжелым. Стоял промозглый сентябрь, и под не прекращавшимся дождем я еле добрел до станции. По пути мне встретился бетонный забор, где на прицепленной к какому-то крюку проволочной петле висел маленький щенок. Брюхо его было надрезано, глаза - выткнуты. Я замер перед этим забором, не в силах оторвать глаз от вывалившихся из надреза внутренностей. Кто и зачем мог совершить это жестокое и бессмысленное убийство? Это путешествие так и осталось в моей памяти связанным с тем несчастным существом, одиноко висящим в своей петле неподалеку от станции… Да, people are strange…Я сел в пригородный, доехал до конечной, там пересел в другой поезд, который довез меня до ближайшего казахского города. Там я, благодаря какой-то придуманной мной небылице, поужинал и переночевал в квартире незнакомой казахской семьи, утром убежал от них и пошел вверх по реке, в направлении китайской границы. Прошел я совсем немного, и, быстро загрустив, поехал и сдался привокзальной милиции. Меня отвезли домой.
      Потом я начал курить и пить, не под влиянием компании (которой у меня не было), а сам, согласно принятому решению. Я курил также высушенные листья конопли, изобильно произраставшей в окрестностях нашего городка. Впрочем, она на меня тогда так и не подействовала… До четырнадцати я попробовал все доступные мне воздействующие на сознание вещества. Начал слушать рок-музыку и саморазрушаться.



***


      Я затушил вторую сигарету и прогнал от себя воспоминания. Удивительно, как под такую веселую музыку мне в голову проникли такие невеселые мысли. В конце концов, сейчас у меня был вполне конкретный жизненный план - защитить диссертацию, заработать имя в науке. Тогда все и наладится.
      Я пришел домой, и жена обрадовалась:
      - Тебя уже выпустили? Здорово! А говорили, что еще неделю надо лежать!
      - Врач говорит, что все уже зажило. Да и я просил пораньше выписать - не могу я в больнице. Там место не для выздоровления, а для заболевания.
      Я бросил сумку в прихожей и прошел на кухню. Мы курили и пили крепкий черный кофе и разговаривали.
      - Все-таки ты уже точно решил туда ехать? - спросила жена.
      - Я думаю надо.
      - Я могу поехать с тобой…
      - Сначала надо мне поехать, посмотреть, что там и как. Может там и жить-то невозможно. Да и если честно, не собираюсь я там год торчать. За два-три месяца соберу материал для диссертации и вернусь. Кстати, раз у нас сейчас деньги есть, почему бы тебе не поехать к родственникам в Америку? Они же звали тебя, и обратный проезд оплатят.
      На ветку напротив окна села ворона. Каркнула и взлетела тяжело, и скрылась из виду. Ветка мелко задрожала и замерла.
      - А я все-таки ее прочитала, хоть мне и говорили, что она мрачная. - Жена провела пальцем по обложке лежавшей на столе книги.
      - Ну и что там?
      - Да вообще… Ну, если в двух словах - живет один священник. У него все как-то не ладится - и прихожане его не любят, и ребенок ненормальный рождается. И все это описано так тягостно, тоскливо, вся эта жизнь в каком-то поселке. Потом еще и дом у него сгорает, и один из детей, который нормальный, умирает. И вот он вдруг понимает - это все Бог ему посылает испытания, чтобы веру его укрепить. То есть Бог его избрал для какого-то великого дела - вот что он вдруг понимает…
      Я вижу, что ворона вдруг возвращается, в клюве она что-то держит, но что именно, я разобрать не могу. Мне кажется, ворона смотрит на нас, кажется, что прилетела она именно за этим - понаблюдать немного за жизнью двух больших существ за прозрачной стенкой… “Каркнул ворон NEVERMORE” - вспомнилась почему-то строчка.
      - И вот он начинает к этой своей великой миссии внутренне готовится. И везде в окружающем мире он высматривает какие-нибудь знаки, которые укажут - вот оно, начинается! И его вера с каждым днем крепнет, жизнь наполняется вдруг смыслом и весь он живет этим ожиданием. А потом одного мальчика завалило песком на берегу реки, и он задохнулся. И тут он понимает, что вот оно - свершилось. Он вдруг чувствует в себе возможность совершить чудо. Он велит мальчика принести в церковь. Люди видят его странное возбуждение и недоумевают. А он подходит к гробу и говорит - встань и иди. И так три раза говорит, а мальчик не встает - от него уже запах пошел, дело летом было. Все в ужасе - что происходит?! Ну, в общем все плохо кончается. То есть или Бог обнадежил и обманул, или просто испытания посылались вовсе не как подготовка к чуду, или вообще Бога нет. Священник с ума сошел и Бога возненавидел, в общем…
      - Да, грустная история…
      - Да у него все такие.
      Мы помолчали и в тишине отчетливо прозвучал шум крыльев снова решившей покинуть ветку вороны.
      - Я знаешь, к чему вспомнила все это… - начала было жена, но ее прервал раздавшийся вдруг звонок в дверь. Позвонили уверенно и требовательно.
      Я открыл. На пороге стоял высокий мужчина азиатской наружности - черные джинсы, кожаная жилетка, возраст - лет сорок. Уточнив, здесь ли проживает такой-то (т.е. я), незнакомец назвался Кимом и попросил разрешения войти.
      - У меня к вам разговор наполовину научного, наполовину делового характера, - пояснил он в ответ на мое недоумение.
      Я пригласил его в комнату и он продолжил:
      - Как я случайно узнал, к вам попала очень ценная рукопись.
      Я удивленно приподнял брови.
      - В 50-е годы она находилась у одного человека. Потом ее конфисковали, но в архив она не попала. Выяснилось, что она осталась у вашего деда, все эти годы лежала у него, и совсем недавно попала к вам. Вы прочитали ее?
      - Нет, я не знаю языков, на которых это написано, - ответил я. Происходящее казалось мне неправдоподобным и не совсем приятным, не знаю даже почему.
      - Это ценный исторический документ, написан он на старомонгольском. Сам я всегда увлекался историей, но у меня здесь есть и личный интерес. Этот документ написан моим далеким предком и раньше принадлежал нашей семье. Для вас, как я понимаю, он бесполезен и большого интереса не представляет. Я мог бы купить его у вас за разумную цену.
      Я задумался. С одной стороны, я во всем этом действительно не специалист, и у меня рукопись может, также бесполезно как и у деда, пролежать многие годы. С другой стороны, это, в некотором смысле - часть дедовской жизни, память о нем…
      - Сколько вы можете заплатить?
      Он назвал сумму, которой я не ожидал - на мой взгляд, более, чем достаточную.
      - Ну, в принципе, предложение интересное…
      - Можно взглянуть на рукопись?
      - Дело в том, что я отдал ее для перевода… одному знакомому. Давайте встретимся завтра, я принесу рукопись.
      Мне показалось, гость немного встревожился. Впрочем, он согласился подождать до завтра, оставил телефон гостиницы, где он остановился и ушел. Я подошел к окну, посмотрел, как Ким садится в большой черный джип, захлопывает дверцу и уезжает, а потом я вернулся на свой стул. Тут с запозданием возникли вопросы - как он узнал про эту рукопись, то есть о том, что она оказалась у меня? Я начинал ощущать себя героем детектива.
      - Интересно, как это все интересуются тем, что тебе дедушка прислал… - сказала жена. - Так вот, я подумала… это я опять про книгу… Главная проблема - понять все свои знаковые события правильно. Понять, что именно тебе хочет сказать Бог, посылая эти события. Неправильно расшифруешь - и может произойти что-то страшное. А некоторые события и вовсе не надо пытаться понять, не надо расшифровывать, надо принять их и забыть, ведь они, возможно, предназначены не тебе, а кому-то рядом с тобой… А тебе вовсе и не надо продолжать в них участвовать.
      - Да, но как ты это определишь? Вот я, например, чувствую, что последнее время происходит что-то важное, какие-то совпадения, которые ведут меня в каком-то новом направлении. Как это понимать? Мне надо упереться и двигать куда я хотел когда-то раньше, или пойти туда, куда события тянут?
      - Решать все равно тебе, - серьезно ответила жена.



глава 7

Тетива натягивается. Шаманский джаз-рэйв.


      Примерно неделю ничего не происходило. А может, происходило, но как-то для меня незаметно. Иногда я чувствовал, что я стрела. Сейчас медленно и сильно натягивается тетива, и я думаю - да, я нахожусь в покое, я неподвижен. Но в любой момент может начаться головокружительный полет, а потом воткнусь куда-то… интересно только, куда? Надеюсь, упаду не на болото…
      Нет, на самом деле, жизнь, конечно, продолжалась. Я продолжал осваивать язык, читал этнографическую литературу, ходил в институт, обсуждал с шефом план исследовательской работы, готовился морально и материально к предстоящему длительному отъезду. “Ну что ж, не получилось поехать на Север, значит судьба у тебя такая. Будешь заниматься другим народом. Кстати, сейчас действующих специалистов по культуре этого народа вообще не осталось, а во многих районах республики вообще никто серьезных исследований не вел. Так что может все и к лучшему” - сказал мне шеф.
      Наступил август, но в воздухе уже чувствовалось явственно приближение осени. Я ощущал ее совсем рядом. Она просто остановилась перед дверью, посматривает на часы, ждет когда настанет назначенное время встречи со всеми нами. И тогда она распахнет дверь, и вместе с ней ворвется в наш мир вихрь желтых листьев, вползут змеей холодные туманы, войдет скромное бабье лето… А потом долгие дожди будут бесцельно омывать железные конструкции покинутых детьми каруселей в бесприютных парках…
      На следующий же день я побежал в больницу, чтобы забрать у У.С. рукописи. В ее палате была уже другая пациентка. Медсестра передала мне записку: “Привет! Пришлось срочно уехать в К., там заболел дедушка. Приеду, позвоню. У.С.”. Вот черт! Пришлось все объяснять моему вчерашнему гостю. Договорились созвониться. Он долго расспрашивал у меня про девушку, но я и сам-то о ней не знал ничего, кроме имени… “У нас у каждой пятой девушки такое имя” - сказал Ким. В конце концов, мы договорились так (он сам предложил). Я взял у него деньги и написал для У.С. подробную записку - отдай, мол, рукопись этому человеку. “К. - город небольшой, все друг с другом родственники, я сам найду ее там” - объяснил мне Ким и исчез из моей жизни. Сказать честно, меня удивило его нетерпение. Подождал бы неделю-другую, и получил бы рукопись из рук в руки…
      - Я часто работаю в архивах, да и участников событий опрашиваю, такое у меня увлечение - ответил Ким на мои вопросы. - По документам в архив должна была попасть эта рукопись, но не попала. А состав особой группы был зафиксирован. Потом пришлось повозиться, но в итоге нашел твоего деда, как раз сразу после того, как он эту рукопись переслал тебе. Он мне вкратце рассказал, как и что было. Ты спросишь - о чем там написано? Этого я и сам пока не знаю, знаю, что для меня - это важно, а для остальных…Вряд ли что-то интересное.
      Я решил написать дедушке, расспросить подробнее про всю эту историю, но, как обычно, откладывал это до тех пор, пока не забыл совсем.
      Как-то раз в метро я увидел афишу: “В клубе *** состоится грандиозная вечеринка. Английский DJ ***, саксофонист *** и шаманка Лунное Сердце из К. в новом сногшибательном джаз-рэйв проекте!”
      Я не люблю ни джаз, ни рэйв, но сочетание всего этого с шаманкой из К. меня заинтриговало. И я отправился в клуб. Во время выступления я не переставая разглядывал шаманку - женщину лет 35, в синем халате, увешанном металлическими фигурками и разноцветными лентами, с бронзовым зеркальцем кузунгу на груди… Я читал, что с помощью этих древних зеркал шаманы общаются с миром духов. Вид у шаманки Лунное Сердце был очень серьезный, даже какой-то угрюмый и не очень вязался с атмосферой клуба, куда люди приходят чтобы потусоваться и потом об этом рассказывать как бы между прочим у себя на работе (такие рассказы ведь являются частью правильного позиционирования личности в коллективе). Голос шаманки, то низкий, то неожиданно высокий и пронзительный, вселял в сердце какую-то тоску… Низкий скрежещущий голос вызывал у меня образ каких-то древних существ, из своих потаенных подземелий рассказывающих людям наверху о чем-то бесконечно этим людям чуждом, но в тоже время и очень для них важном. Высокий голос походил на жалобный крик космических китов, которые одиноко странствуют в безбрежном пространстве. А потом вдруг она переходила на обычный человеческий голос, в котором слышалась усталая и невостребованная женственность.
      После концерта я подошел и на ее языке предложил ей выпить пива - надо же было как-то завязать знакомство. От пива она отказалась, я взял ей газировки, а себе водки и некоторое время мы сидели среди клубного шума не произнося ни слова.
      - Я собираюсь на год поехать в вашу республику, буду изучать народную культуру, в том числе - шаманизм, - сказал я.
      - Шаманов трудно будет изучать, - ответила она. - Жена есть?
      - Есть.
      - Тебе надо внимательнее относиться к ней.
      - Почему?
      - Такой год у тебя будет, очень трудный. Будет казаться, что все уже, хуже некуда, а потом будет еще хуже. Но все может кончиться очень хорошо, только не носи красную одежду. - Она внимательно, как врач на пациента, посмотрела на меня.
      - А еще что сказать можешь обо мне?
      - Ты очень сильный человек, но в тебе есть большая пустота, есть что-то, чего ты не видишь в себе или боишься увидеть. У тебя есть большой-большой дом, но ты ютишься в маленькой комнате возле входа, а все остальное закрыл. Ты забыл, что ты и есть хозяин дома. Ты живешь как бы в гостях, а теми, закрытыми помещениями пользуются другие существа.
      Я слушал это как сказку. Но при этом был в этой сказке и какой-то важный для меня смысл.
      - Знаешь, почему наши народы так много пьют, и твой, и мой? - спросила вдруг она. - Потому что люди у нас очень сильные. Вот, допустим, приезжаю я в Италию, и вижу вокруг себя толпы слабых людей. Такие люди не интересуют духов - ничего ты от слабого существа не получишь. А у нас люди сильные, и духи к людям привязываются. Человек чувствует в себе силу, а что с ней делать - не знает. Тут дух ему предлагает - пей, колись героином. Сила из человека выходит, и человек в этот момент получает наслаждение, ему становится легче. Дух этой силой питается. Потом в человеке образуется немного пустоты, и в эту пустоту входит дух и начинает жить. Обычно это выглядит, будто у человека в животе поселился маленький паучок. Постепенно силы становится меньше, а паук разрастается и заполняет уже весь живот.
      - А если выгнать его?
      - Я могу выгнать, но тогда человеку покажется, что он опустел, осталась лишь оболочка, и ему будет страшно. Скорее всего, он сам пригласит паука вернуться…хотя надо просто эту пустоту перетерпеть, и она снова заполнится силой.
      - А ты что, совсем не пьешь?
      - Очень редко. Если буду пить, другим людям это может повредить. Когда чувствую, что сила перехлестывает через край - беру бутылку водки, иду в горы, там выпиваю ее одна и кричу, и сила выходит. Я отдаю ее духам гор.
      Так мы говорили больше часа. Я жалел, что у меня нет с собой диктофона.
      - Ну ладно, мне пора в гостиницу. Завтра самолет. А ты, когда приедешь в К., приходи ко мне, поживешь у нас в юрте, посмотришь, как живут шаманы.
      Мы попрощались, потом я спустился под землю и сел в поезд, а потом надежный, задушевный голос диктора объявил мою остановку. Я не торопился - жена все-таки решилась лететь к американским родственникам, собрала нужные справки и уехала в столицу оформлять документы. Я остался один.



глава 8

Письма и звонки. Как я потерял часть себя.


      Через несколько дней я получил по электронной почте письмо. В окошечке “тема” значилось “Привет из центра Азии!”. Я открыл письмо и начал читать.
      “Привет! Извиняюсь, что пропала так внезапно. Дело в том, что позвонили родственники, сказали, что дедушка сильно заболел, прямо умирает, и очень хочет меня увидеть. Он сейчас живет в Красном Камне, рядом с Городом Белой Почвы - это от К. еще 300 км. на запад, маленький такой городок, раньше там был асбестовый комбинат, а сейчас он почти не работает. Я приехала к нему, и осталась, он ведь живет один, нужно было помогать. Сейчас ему стало лучше, и я смогла на день вырваться в город, забежала на почту и пишу тебе.
      Извини, что увезла твои бумаги, я думала вернусь скоро, как раз хотела тебе тот текст перевести пока время есть. Но, если честно, я за него и не бралась еще - все руки не доходят. Так, просмотрела только. В двух словах - это какой-то рассказ о жизни мальчика, который был в монастыре послушником. Кстати, мой дедушка в детстве жил в монастыре, а сейчас в своем поселке проводит службы и всякие обряды - настоящих хорошо обученных монахов пока нет, вот и попросили его.
      Если они тебе сильно нужны - напиши, я вышлю. Пока я буду жить у дедушки, но иногда буду приезжать в город и проверять почту. А если не к спеху, то подожди, я все переведу и потом пришлю. Еще хочу показать дедушке ту монгольскую рукопись, он монгольский немного знает.
      Так интересно после большого города оказаться в маленьком поселке, где все друг друга знают. Делать нечего, читаю книжки по специальности, по-немногу пишу диссертацию. Из достопримечательностей тут только красная-красная скала (поэтому и поселок - Красный Камень) да еще храм, довольно симпатичный такой деревенский храм. Люди здесь все занимаются изготовлением фигурок из “мыльного камня”, да скот разводят, а многие просто пьют “технарь”, нормальная водка тут и не продается, за ней надо ехать на попутке в райцентр, это километров 15. Ни телефона, ни телеграфа тут нет, зато электричество есть, правда на ночь отключают.
      Ну ладно, пока!
      Пиши,
      У.С.”

      М-да, ну и ну! Раз, и уехала куда-то - и аспирантура по-фиг, и живет себе в какой-то горной деревне… Странные они люди. В коротком ответном письме я написал ей о своей договоренности с Кимом, и сказал, чтобы она отдала ему тексты, предварительно сняв копию.
      Я пришел домой и, уже открывая ключом дверь, услышал, как в комнате надрывается телефон. Прямо в обуви я пошел к нему и снял трубку. Из нее слышались какие-то шорохи и космические шумы. Потом что-то загудело низко, как взлетающий бомбардировщик, и в трубке воцарилась тишина, нарушаемая слабым треском разрядов. Я подождал полминуты и положил трубку. В квартире не было ни звука, потом в какой-то трубе зажурчала вода и снова все стихло. Я почувствовал себя неуютно и включил магнитофон. В комнату мягко вошла “You And Your Friend” DIRE STRAITS. В начале нашего знакомства у нас с женой была кассета с какой-то сборкой, а на ней - эта песня. Я помню, как она звучит в темноте, и круглая луна в окне, а внизу, под окном, в отсвете фонаря неоновыми отблесками сверкает ноябрьский снег…
      Я пошел разуваться, но, сняв один только ботинок, услышал, как магнитофон начинает зажевывать кассету. Черт! На одной ноге я пропрыгал через комнату, но было уже поздно. Зажевал. Я окрыл крышку и начал высвобождать ленту, стараясь ее не повредить, но тут опять зазвонил телефон, как-то необычно зазвонил, без пауз. Я вздрогнул, и лента порвалась. Сморщившись, я поднял трубку и опять услышал космические завывания. Потом появился механический женский голос:
      - Город Н.? Городу Белая Почва ответьте…
      Что-то щелкнуло, и я услышал искаженный помехами голос своей больничной знакомой:
      - Связь тут ужасная, с десятого раза еле дозвонилась. Во-первых, дедушка умер… Во-вторых, нужно чтобы ты приехал сюда как можно быстрее. Тут такое происходит, и это связано с тем, что ты мне дал. По телефону объяснить не могу, позже напишу. Но все очень серьезно. Ну, пока!
      Пошли гудки. Почему-то я сразу поверил, что все это действительно очень серьезно. И тут на кухне раздался страшный грохот. От неожиданности я выронил трубку и на секунду замер в оцепенении.
      Оказалось, что на кухне со стены сорвался навесной шкаф. Посуда раскатилась по всему полу. Как ни удивительно, вся она осталась цела, за исключением одной-единственной чашки. Когда наши отношения с женой только начинались, мы купили эту чашку, чтобы на улице выпить из нее вина (одноразовой посуды поблизости не продавалось). Потом мы шутили, что это наше первое совместное имущество.
      Поленившись взять веник, я стал сгребать осколки рукой и, естественно, порезался. Капля крови упала на пол, и некоторое время я разглядывал ее, как тест Роршаха, но никаких ассоциаций не возникало. Я просто видел, что маленькая часть меня потеряна, часть моего тела отделилась, оказалась на полу, и сразу же частью меня быть перестала, превратившись просто в красное пятно, которое нужно вытереть тряпкой. Визуально никто не смог бы отличить это пятно от густой гуаши.
      Ветка сосны за нашем окном покачивалась и дрожала, теряя на ветру сухие иглы и дрожали мои пальцы, когда я собирал осколки.



часть II


БОЖЕСТВЕННЫЙ ВЕТЕР





Появляется ветер,
Влетает в комнаты дома,
И подушку с циновкой
Он остудит в полуночный час.

В том, что воздух другой,
Чую смену времени года.
Оттого, что не сплю,
Нескончаемость ночи узнал.
Тао Юань-мин.


глава 1

Ветер. Утреннее письмо. Странники и бомжи.


      Ветер начал дуть несколько дней назад, внезапно и равномерно, будто кто-то включил специальную машину. За эти дни он выдул из долины почти весь снег, который еще недавно покрывал окрестности сияющим стерильной чистотой покровом. Только вершины гор продолжали ослепительно белеть, остальная местность приобрела обычный бурый оттенок. Ветер был колючим, он нес в себе пыль и мелкий песок монгольских плоскогорий и по улице можно было идти лишь прищурившись, так что весь мир оказывался полускрыт решеткой твоих собственных ресниц. Можно было одеть любую одежду, но ветер все равно добирался до тела и моментально выстужал его. Так же легко отбирал он и с трудом созданное тепло моего маленького глиняного домика. Печку приходилось топить непрерывно, и уголь, такой дорогой в этих лишенных леса краях, таял с пугающей быстротой. Душа моя была тревожно опустевшей от вчерашнего спирта, и мне не хотелось никого видеть. Я почувствовал себя ужасно одиноким и даже, более того, отсутствующим в реальном мире. Реальный мир остался за высокими горными хребтами, а здесь был мир, который я сам для себя выдумал. Интересно, почему именно такой? Чувствовал ли я себя в нем комфортно? Если и да, то в каком-то извращенном смысле. Может ли быть комфортной жизнь среди чужого народа на краю вселенной, на такой высоте, что постоянно ощущаешь нехватку воздуха? Учащенное сердцебиение, одышка, головокружение - мои постоянные спутники в этой горной местности. Первоначально все это дополнялось навязчивым любопытством местных жителей, сейчас же они уже привыкли к странному, говорящему на их языке чужеземцу. Я оброс каким-то подобием социальных связей, и даже - значительным количеством псевдородственников, мне уже даже доверяли в долг в магазинах и на точках торговли технарем. Что я делал здесь? Признаться честно, серьезных научных изысканий я не проводил. Первое время я успокаивал себя: “Надо вжиться в местную культуру, пусть люди ко мне привыкнут, пока же буду просто наблюдать”. Я вжился в культуру, люди ко мне привыкли, но я, если честно, начал забывать уже о мнимой цели своего приезда сюда, в поселок Устье Реки, в Край Серебряных Гор. Меня просто занесло сюда каким-то кармическим ветром, вот и все, и теперь мое место было здесь. Я затруднялся сказать - какой срок мне нужно пробыть здесь. Возможно, всю жизнь. А может быть, жизнь уже и окончилась.
      Я закурил сигарету без фильтра и стал смотреть в окно. Женщина в рваном китайском пуховике карабкалась на пригорок с погруженным на тележку большим бидоном для воды. В поселке было всего несколько колодцев, из которых местные жители добывали для себя воду. Ближайший к моему домику колодец находился на пригорке, сразу за обширной одноэтажной школой. Можно было ходить на реку, но это было дальше. Мне неожиданно захотелось “Кока-колы”. Вообще-то, я не любитель этого напитка, но, наверное, сама невозможность купить его здесь вызывала иногда это дурацкое желание. Помню, я как-то читал у Габриеля Гарсиа Маркеса что-то вроде эссе с названием “МИЛЛИОНЫ КВАДРАТНЫХ КИЛОМЕТРОВ БЕЗ РЕКЛАМЫ КОКА-КОЛЫ”. Там он описывал свое удивление страной, где не продается этот коричневый напиток. Впрочем, писал он уже давно, и, возможно, теперь незахваченным остался только этот глухой горный уголок… В городе, где жил я, компания построила свой большой завод.
      Вдруг загорелась лампочка, свет которой, смешиваясь с дневным светом, выглядел как-то жалко и противоестественно. Я прислушался и услышал доносившееся из-за реки низкое гудение генераторов дизельной электростанции. Пользуясь наличием электричества я согрел чайник и включил магнитофон. У меня было довольно много кассет, привезенных из того, загорного мира, но большинство из них здесь не работали, то есть никак не слушались. Взять, к примеру, SONIC YOUTH. Раньше я с удовольствием слушал их чувственное дисгармоническое жужжание, сейчас же оно казалось просто лишенным смысла шумом. Зато Чайковский воспринимался здесь намного лучше, чем в городе. А вот Леонард Коэн одинаково хорошо слушался и здесь и там, было в нем что-то внепространственное, по крайней мере для меня. Я включил Коэна и взял в руки книжку на местном языке, которую давно уже намеревался прочитать. Одна знакомая утверждала, что на обложке изображены символы Инь и Янь, но я, сколько не пытался, та и не мог рассмотреть их хаотичных черно-белых линиях.
      Заиграла песня… Не помню названия, но сюжет такой. Некий человек рано утром пишет письмо своему другу. Он жалуется ему, что жить в Нью-Йорке холодно, но тут же признается, что ему это все равно нравится. Как мне показалось - из-за оркестра, который по вечерам часто играет на соседней улице. Его друг, оказывается, уехал куда-то далеко-далеко, в какую-то пустыню и теперь живет там в маленьком доме, просто живет, ничего не делая. В письме он вспоминает их последнюю встречу, как друг в разорванном на плече плаще торопился на электричку. Дальше становится понятно, что у этого друга что-то было с женой лирического героя, но он уже простил его за это, то есть он даже что-то для себя такое понял важное через все эти события, которые по началу больно его ранили. И с женой они вроде как нормально продолжают жить, (она передает этому другу привет), так что “если будешь в наших краях - заходи к нам”. Грустная такая песня.
      Женщина уже спускалась с пригорка с полным бидоном - вода иногда выплескивалась сквозь щель между бидоном и крышкой и ветер развеивал капли по воздуху. Я лег на диван и начал читать. Язык был для меня довольно труден, но, как мне кажется, я верно понимал смысл, хотя литературных тонкостей, конечно же, постичь не мог. Книга состояла из коротеньких рассказов. Первый назывался “Странники и бомжи”.
      “Чем вся наша жизнь отличается от путешествия в автобусе? Так же, как и у автобусной поездки, у жизни есть начало и конец, мы также испытываем потребность в общении, близости с каким-нибудь существом, при этом выбор наш подобен покупке билета - заранее никогда не узнаешь, кто уже купил билет на соседнее с тобой место… У нее был муж, и она училась в далеком большом городе, у меня была жена, и я работал режиссером в главном театре нашей маленькой столицы, но сейчас мы просто ехали в старом автобусе по горной дороге.
      - Вот знаешь, с древности всегда были такие люди - странники. И сейчас ведь они тоже есть. Есть бомжи, а есть странники, так и ходят с узелком на палочке, как на картинке. Бомж - он просто человек сдавшийся, обычно он просто бухает, от этого проебывает все свое имущество, а работать не хочет. Ну, и оказывается как бы за пределами общества. А на самом деле это иллюзия. Он все равно находится в обществе, просто в бомжовской его части, а там у них тоже есть свои законы, свои отношения и зависимость человека от других. А вот странники, как мне кажется, они не бухают. Они просто решают что вся эта игра им больше не нужна и начинают просто жить. У каждого странника, наверное, свое осмысление - зачем он живет, но общее здесь то, что он становится действительно свободен.
      - ...
      - А мы живем и хотим иногда просто взять и уйти куда-то, но никогда не решаемся. Вот даже если человек одинок - и то он обычно не может взять и отправиться куда хочет. Он себе тысячу причин придумает, почему это не возможно - жалко работу терять, путешествие стоит дорого и так далее. А на самом деле все это просто какое-то рабство и страх. И вот каждый, наверное, хоть раз так думал - бросить все это на фиг, весь этот бутор, но странниками становятся все-таки единицы на миллион. А вот бомжом никто не хочет становится, но становятся многие, как-то бездумно становятся, как роботы с испортившейся программой, которые начинают вместо окраски деталей заниматься чем-то предосудительным, например эту краску по цеху разбрызгивать.
      - Знаешь, а мне кажется, что бомжи - это условное название. Туда же, в это название, часто попадают и эти твои странники. Они ведь могут странствовать и не выезжая из какого-то города, просто живут ни к чему не привязываясь. И насчет того, что странники не бухают… Вот я, например, видела такого человека. Мы как-то с моим парнем пошли к реке выпить пива. Это было в К. Там возле реки такие заросли ивовые, все там пьют и вечером уединенное место найти проблематично. Ну, впрочем, еще и не вечер был, день. Сели мы на камнях, стали пить, а на берегу какой-то мужик бутылки мыл. Мой парень его зачем-то позвал - давай, типа, пива выпей. Тот подошел, сигарету взял, а от пива отказался. Мне, говорит, еще не время. Я только вечером пью, и вообще - я пиво не пью, только технарь.
      Я положил голову к ней на плечо и начал медленно ласкать ее грудь. Двигатель автобуса завопил, как резаный и я подумал, что все - сейчас встанем. Но звук нормализовался, а моя автобусная подруга продолжала:
      - И вот он нам про свою жизнь рассказал. Я, говорит, очень счастливый человек. О хлебе насущном не забочусь, ни кому не верю, и в Бога не верю, и духи мне по фигу. Ни от кого ничего не жду, и все равно у меня все есть. Хожу на свежем воздухе, любуюсь рекой и собираю бутылки. Потом к вечеру их сдаю и денег мне как раз хватает, чтобы купить еды сколько надо - булку хлеба, пакет кефира, еще что по мелочи, да бутылку технаря. Вечером развожу костер, один пью технарь, ложусь спать. Если девушка нужна, бывает такое, в центр пойду, технарь в руках - обязательно найду девушку. К зиме, когда холодно, ухожу жить к разным родственникам, или еду в какой-нибудь большой город, для разнообразия, там живу с бомжами, работаю где-нибудь, могу себе заработать на полгода жизни.
      - М-да. Вот мне интересно, как человек решается такую жизнь начать?
      - Ну, он, например, рассказывал, что отсидел десять лет за убийство, жена его ждать не стала, потом вышел и начал так жить. Что-то он для себя понял, понял, что все ему не нужно. Такой своеобразный буддизм, только без отрицания сансары. Типа ну и пусть, сансара так сансара, но, по крайней мере, буду в ней существовать не напрягаясь.
      - Я, если честно, странников считал какими-то духовными людьми, во что-то высшее верующими.
      - Ну, а вот он такой. Хотите, говорит, докажу, что не боюсь никаких духов. Могу реку осквернить, купаться в ней, или бутылки мыть. Не верю в Хозяина Воды. Вот такой странник.
      - ...
      Мы замолчали. На этом разговор закончился и теперь слышалось только гудение усталого мотора. Девушка положила голову мне на плечо, и боковым зрением я мог видеть ее черные волосы и неясный овал лица. Я подумал вдруг, что нет большой разницы - пятьдесят лет длится жизнь или неделю. Почему мы считаем, что срок в десять лет более значителен, чем один день? Просто мы привыкли не очень серьезно относится к своим дням. А все от того, что думаем - их, этих дней, будет много. И мы стараемся их не замечать, потому что по большей части проживаем их бессмысленно и скучно. И прожитый вот так день побыстрее забываем, подобно упреку, и надеемся - следующий день будет настоящим… И вот так вся жизнь погружается в забвение, как что-то постыдное, кроме каких-нибудь нескольких мгновений, по-настоящему счастливых или страшных.
      До утра оставалось немного и небо за окном посветлело, когда мы уснули, обнявшись крепко-крепко. По крайней мере, от ночного холода мы спаслись…
      Утром мы расстались, зачем-то обменявшись телефонами”.
      В языке, на котором написаны эти рассказы, нет грамматической категории рода, наверное поэтому весь этот автобусный разговор представился мне несколько абсурдным диалогом двух бесполых существ… Диалогом двух замороженных кальмаров, случайно оказавшихся рядом на витрине рыбной лавки среди безголовых минтаев и многозначительных судаков.



глава 2

Кого выбрал шар. Послушник ворует спирт. Я трогаю шар.


      Да, прошло уже несколько месяцев, с тех пор, как нам известна стала тайна этой рукописи. Тогда, в августе, я около недели прожил в юрте гостеприимных шаманов, каждый день проверяя почту в ожидании сообщения от У.С. Конечно, у шаманов я жил не просто так - наблюдал за камланиями, проводил опросы, в общем, вел научную работу. Как-то вечером низенькая дверца моей юрты открылась и я увидел Узел Счастья. Я налил ей чаю и выслушал ее неправдоподобный рассказ.
      Когда дедушка тяжело заболел, она приехала к нему в поселок Красный Камень и стала ухаживать за ним. Потом ему стало лучше, и она собираясь, уже уезжать, показала дедушке монгольскую рукопись. Он долго молчал, перебирая пергаментные листы, а потом сказал: “Да, от судьбы не уйдешь. Видимо, карма моя такая - до самого конца участвовать во всем этом”. И он рассказал ей такую историю:
      “В середине 30-х годов я был послушником в Верхнем храме. Ты знаешь, что монастырь этот был самым многолюдным в нашей стране и самым красивым. Его помогали строить специально вызванные из Тибета мастера. Чтобы сделать стены крепкими, из южных стран были привезены яйца огромных птиц, и глина, смешанная с белком этих яиц, становилась прочной как гранит. В лучшие времена помещения храма вмещали сотни монахов, а из торгующих с храмом людей, из помогавших по хозяйству и богомольцев вырос возле монастыря целый город. В десятилетнем возрасте меня отдали в монастырь, я стал помогать монахам по хозяйству, затем понемногу начал изучать сутры, монгольское и тибетское письмо. Когда мне исполнилось 15, наш храм остался последним из еще не разрушенных. Помню, я никак не мог понять тогда смысла происходящих в стране событий. Я знал, что еще 10 лет назад правительство и весь народ строили все новые и новые монастыри и храмы, а теперь вдруг все эти с таким трудом и любовью выстроенные прекрасные здания были разрушены все тем же народом… К тому времени и монахи и послушники разбежались и из нашего храма, чувствуя неизбежность его разрушения и опасаясь собственной печальной участи. Осталось нас лишь несколько монахов-лам да несколько послушников-хуураков. Все мы со дня на день ждали ареста…
      Однажды настоятель собрал нас всех в большом зале, хотя, впрочем, достаточно было бы и небольшой комнаты, чтобы собрать оставшихся. Нас, людей, осталось мало - подумал я тогда, созерцая наш тесный кружок и сияющий золотыми изображениями алтарь - но зато вон сколько вокруг боддхисатв и будд! Когда все мы уселись, настоятель начал говорить:
      - Друзья мои, вы - верные ученики Будды. Своим самоотверженным служением желтой вере вы накопили себе неисчислимые заслуги и в благоприятности вашего следующего перерождения нет никаких сомнений. Но все мы лишь существа, стремящиеся к счастью, и наш ограниченный разум, привязанный к сансаре, стремиться жить счастливо уже в этом воплощении. Поэтому я беру на себя смелость освободить вас от обетов, данных вами при вступлении в славное сословие лам и хуураков. Ибо уже в самом ближайшем будущем монастырь наш будет разрушен, а все оставшиеся в нем погибнут жестокой смертью.
      Мы молчали, понимая справедливость слов настоятеля. У каждого из нас давно уже вертелись в голове подобные мысли о нашей обреченности. Помню, что подул вдруг по залу холодный ветер, пламя самой большой из алтарных неугасимых лампад заколебалось и погасло. Ветер сразу стих, от фитиля лампады отделилась извивающаяся змейка дыма и медленно поплыла в нашу сторону. Я вскочил, чтобы зажечь лампаду, но учитель жестом остановил меня и продолжал.
      - Во всем этом нет никаких сомнений. Более того, из всех нас, собравшихся сейчас в этом зале, лишь один переживет гибель желтой веры и увидит ее возрождение.
      Все мы молчали, а учитель достал откуда-то прозрачный шар для медитаций, подержал на ладони, и мы увидели, что шар мелко-мелко подрагивает. Настоятель опустил ладонь к полу и тут мне показалось, что шар сам, как живой, спрыгнул с ладони и покатился медленно внутри нашего круга. Все мы с изумлением увидели, что шар двигался не по прямой, как обычный неодушевленный предмет, а по кругу, обходя каждого из нас, как бы выискивая в нас что-то. Прокатываясь мимо человека, шар, казалось, на мгновение замедлял свой ход, как бы прислушиваясь или приглядываясь повнимательней. Прокатившись мимо нескольких лам, шар приблизился ко мне и остановился. Взгляды братии устремились на меня. Я осторожно потрогал шар пальцем и спросил:
      - Учитель, что все это значит?
      - Это значит, что из нас уцелеешь только ты. Ты должен немедленно уйти из монастыря. Ты больше не послушник.
      Я заплакал и сказал:
      - Учитель, я не хочу покидать монастырь. С детства я здесь, здесь я познал учение Будды, научился многому, и я хочу разделить участь монастыря вместе со всеми.
      - Каждый из монахов и послушников может сейчас остаться, а может уйти и это не будет нарушением обетов. Но ты должен уйти, ибо ты избран судьбою. В далеком будущем ты понадобишься своему народу.
      Учитель отпустил всех кроме меня, и сказал:
      - Вот что ты должен сделать. Сейчас ты уйдешь из монастыря, уходи далеко, туда, где тебя не знают, и никто не покажет на тебя пальцем “Вот идет монах!”. Там ты должен совершить преступление - украсть, например, так, чтобы тебя посадили в тюрьму не как монаха, а как обычного преступника. Тогда это твое существование не прервется еще долго-долго. Ты знаешь, что к ворам и убийцам закон сейчас более благосклонен, чем к последователям Учения. А сейчас я расскажу тебе о самом важном.
      Настоятель оглянулся на дверной проем, как бы опасаясь быть услышанным кем-то, кому этого слышать не дозволено, а потом поднялся и пригласил меня пройти в библиотеку. В библиотеке он плотно закрыл за собой дверь и продолжил:
      - Значит, тебе выпало быть хранителем…
      Он посмотрел на меня внимательно своими черными глазами, как бы раздумывая о причудливости выбора судьбы, а потом медленно, подбирая слова, объяснил:
      - Давным-давно, сотни лет назад, жил могущественный правитель. Не буду называть его имя, оно всем известно, да лучше тебе и не знать лишних подробностей. Когда он умер, то похоронен был в нашем краю - одном из самых уединенных мест его обширной Империи. Делалось это в строжайшей тайне. Одновременно было сооружено несколько ложных могил в разных землях, принадлежавших тогда его народу. В могиле - огромное количество драгоценностей, дорогого оружия и других ценных предметов. Но погребение совершалось в такой тайне по другим причинам. Этот правитель не был обычным человеческим существом. Одновременно с душой человека в нем сосуществовал могучий дух, обитатель других миров, явившийся к нам по каким-то своим причинам. Каковы бы эти причины ни были, действия этого могущественного духа, орудием которого служил правитель, были рассчитаны не на одно человеческое существование. Для воплощения своих планов этому существу необходимо было снова и снова реинкарнировать в облике человека, но не так, как реинкарнируют обычные сансарические существа. Он должен был вселяться в уже взрослого человека, обладающего достаточным разумом и, при этом, чем-то вроде особенной пустоты в душе, так чтобы дух мог в ней разместиться. А людей с такими свойствами рождается на этот свет не так уж много. К тому же, такое вселение может происходить лишь в определенные подходящие периоды. Так или иначе, в течение нескольких десятков или сотен лет духу нужно было продолжать использовать мертвое тело правителя как вместилище для себя. Великим учителям Тибета была открыта эта истина одним из боддхисатв, и было сказано, что возрождение этого существа в человеческом теле раз за разом будет приносить человечеству все большие бедствия. Но местонахождение захоронения стало известно лишь сотни лет спустя - от обычных людей, да и от лам, оно было скрыто могучим колдовством, и подойти к нему близко могли только подходящие для осуществления планов духа существа.
      Во времена императора Кэньлуна жил в наших краях один молодой монах, молодой, но очень ученый. Он был странствующим лекарем и путешествовал в сопровождении умственно неполноценного мальчика, которого, сжалившись, забрал из какой-то бедной юрты. Мальчик помогал монаху нести его вещи во время длительных переходов по горам, а монах кормил его и одевал и стал ему вместо отца. Как-то раз, пересекая высокий горный хребет, они наткнулись на железную двустворчатую дверь в скале. На двери висел огромный монгольский замок, но одна из створок была выломана какой-то чудовищной силой, скорее всего - землятресением. С боку от двери образовался обширный проем, вполне достаточный для того, чтобы человек мог сквозь него протиснутьтся. Монах почувствовал, что место это обладает каким-то большим значением, и, несмотря на любопытство, решил не входить пока внутрь и строго-настрого запретил это делать своему слабоумному спутнику. Он решил переночевать подле ворот, несмотря на царивший там, вблизи ледников, жуткий холод и увидеть во сне какой-либо знак, который мог бы указать ему правильный путь.
      Пока он спал, ему приснился такой сон. Он увидел, как мальчик, его спутник, выходит из пещеры, ворота которой настежь открыты, облаченный в старинные доспехи, берет монаха за руку и отводит в пещеру. В пещере горит огонь, и в его свете видны бесчисленные сокровища, находящиеся там, а на постаменте в дальнем конце - блестящий многослойным лаком гроб китайской работы. Внезапно мальчик чужим голосом говорит монаху:
      - Сядь и слушай меня внимательно. Ты, я вижу, понимаешь уже, чью могилу обнаружил в этих снежных горах. Только немногие могут подойти к ней, и ты был избран для этой цели еще при рождении. Но вместо тебя первым в пещеру вошел этот мальчик, телом которого я сейчас пользуюсь, чтобы говорить с тобой. Я так долго ждал нашей встречи, но все пошло прахом из-за твоего добросердечия, из-за того, что когда-то ты подобрал этого идиота. Если бы я вошел в тебя, вместе мы смогли бы покорить весь мир, я мог бы избавить тебя от случайных перерождений и обычной смерти, вместе мы могли бы вселятся в тело любого живого существа, когда наша нынешняя оболочка придет в негодность. Ты узнал бы тайны других миров, такие тайны, которые скрыты даже от ваших ученых лам. Сейчас же произошла ошибка, и я, находясь в теле и душе идиота, лишился всех своих чудесных сил. Эта ущербная душа смогла вместить лишь половину меня, вторая же так и осталась в том мертвом теле.
      Мальчик показал рукой на черный саркофаг и продолжал.
      - Еще не поздно исправить ошибку. Сам я не могу извлечь свою половину из этого тела, но ты можешь сделать это, позови только меня и пригласи войти в твое тело. Если же помедлишь, то к рассвету моя половина прочно срастется с душой и телом идиота, а потом будет реинкарнировать, присоединяясь к случайным душам, и мое могущество будет утеряно. Это будет большой потерей для всего вашего мира. То, к чему стремятся все существа - счастье и свобода от бесцельных перерождений будет достижимо для всех, когда завершится моя миссия. Каждое достойное существо обретет неслыханное могущество, объединившись со мной. Пройдут еще столетия, прежде чем представится случай соединиться моим половинам. И сейчас все зависит от твоего выбора.
      Дух еще долго уговаривал и соблазнял монаха грядущим могуществом и властью, но монах начал во сне читать священные мантры. Тогда дух в теле мальчика вскочил в ярости и ударил монаха мечом, но тот уклонился, так что меч лишь задел его руку чуть выше локтя, выбежал из пещеры и проснулся. Мальчика нигде не было, и тогда монах отважился заглянуть в пещеру, где возле входа и обнаружился мирно спящий его спутник. Разбудив и отругав его за ослушание, монах стал расспрашивать мальчика о событиях этой ночи, но тот ничего не помнил - ни как он попал в пещеру, ни того, что он там видел. Они пришли в главный монастырь края и монах рассказал настоятелю об этом происшествии. Тот приказал составить об этом происшествии подробную запись в двух экземплярах, что и было сделано. Один экземпляр остался в монастыре, другой же был отправлен в Лхасу. Через некоторое время из Лхасы прибыл монах-тибетец. С собой он привез указания: нашедшего пещеру монаха назначить хранителем, который до конца жизни должен следить за мальчиком, в которого вселилась половина духа, а после его смерти - за пещерой. В этом хранителю должен помогать привезенный тибетцем стеклянный шар. Как только у человека, в котором находится половинка духа, возникнет мысль отыскать пещеру, шар потемнеет, чем ближе этот человек будет к пещере, тем горячее будет становиться шар. Тогда хранитель должен занять пост у могильника, и ждать там. Он должен сделать все возможное, чтобы никто в пещеру не попал, так чтобы половинки духа не могли воссоединиться. Когда жизнь хранителя подойдет к концу, шар скажет ему об этом и выберет нового”.
      Вот что рассказал деду Узла Счастья настоятель. Так он стал хранителем пещеры. Ему досталась рукопись того монаха с описанием событий и местонахождения пещеры и волшебный прозрачный шар. Он надежно спрятал все это в горах, затем отправился в какой-то поселок, украл бочонок спирта из магазина, спрятал в лесу, а потом явился с повинной. Его посадили на 10 лет, и в 47-м он вышел на свободу. Как и предсказывал настоятель, всех лам сначала арестовали, а затем жестоко убили. Храм же сгорел якобы случайно. Дедушка достал из тайника шар и рукопись и устроился работать завхозом в одном горном районе, а потом при обыске рукопись у него изъяли. В ту же ночь во сне некое божество сказало деду, что по поводу рукописи переживать не надо, что все это к лучшему. Так он и жил все эти годы, не открывая ни кому своего тайного служения.
      Узел Счастья рассказала мне об этом, а потом достала из сумки небольшой, дымчатого стекла шар.
      - Странно… - сказала она. - По-моему его цвет как-то изменился. Перед смертью дедушка отдал его мне. Мне кажется, он был совершенно прозрачным.
      Я взял у нее шар и стал разглядывать его. Ничего особенного, просто гладкое непрозрачное стекло, скорее всего - вулканическое. На улице хлынул дождь и глухо забарабанил по войлочной крыше юрты.
      - Ну, и что теперь? - спросил я, возвращая ей шар.
      - Как что? Мы едем искать сокровища! - ответила мне Узел Счастья.
      Ветер загудел в железной печке, пожирая остатки дров.



глава 3

Дорога. Городок Телепузиков.


      Утром мы втиснулись на заднее сиденье микроавтобуса, среди груды капусты и мешков с картошкой.
      - Это единственный способ, которым можно добраться в Край Серебряных Гор. - Коммерсанты возят туда товары, а заодно и пассажиров берут, - объяснила мне Узел Счастья. Остальные пассажиры посматривали на нас с интересом, особенно на меня.
      - Там у них русских совсем нет, они туда не ездят, так что ты для них - экзотика… - шепнула она мне на ухо.
      Хотя пассажиры заполнили уже весь салон, прошло еще несколько часов, прежде чем мы, наконец-то, выехали из города. Автобус кружил по городу, заезжая на оптовые базы и набирая все новые и новые товары - лапшу, рис, сигареты, чай, дешевую газировку, крепкое пиво. При этом пассажиры сохраняли полную невозмутимость.
      - Они никуда не торопятся, - также шепотом пояснила мне Узел Счастья. - У них в районе нет времени.
      Я задумался над жизнью людей, у которых нет времени. Наверное, это неплохо - никуда не опаздывать, не считать часы и минуты…
      Узел Счастья рассказала мне, конечно же, и про визит загадочного Кима к ее дедушке. “Тот человек, приходивший в первый раз, еще давно, и распрашивавший меня про рукопись, снова приезжал. На этот раз он искал тебя. Мне кажется, человек он опасный, так что если что - отдай ты ему рукопись от греха подальше” - сказал ей дедушка.
      - Еще он просил меня не пытаться отыскать эту могилу. Дедушка ведь верит во все эти рукописи, древние предсказания и колдовство, - сказала Узел Счастья.
      Часа полтора мы ехали вдоль Великой Реки, сверкавшей внизу и манившей меня чудесными, покрытыми желтеющим лесом островами. Потом, после небольшого городка, состоящего из горстки серых пятиэтажек и исправительной колонии, река окончательно исчезла из виду.
      Четыре часа мы ехали по ровным сухим степям и пересекали небольшие перевалы. Кругом я замечал заросли конопли, торговля которой была сейчас основным источником дохода местных жителей. Затем мы проехали угольный разрез и городок, где некогда находился Верхний храм. Развалины были в стороне от дороги, и мы не увидели их.
      - Жители города считаются самыми крутыми бандитами, - комментировала Узел Счастья. - Свой город они называют, почему-то, Чикаго. Там у них убить человека - что нам с тобой книжку прочитать. Например, недавно были интересные события. Есть такая детская передача про Телепузиков, это забавные придурковатые существа, очень инфантильные. И живут они в добром нравоучительном мире. Солнышко следит, чтобы они не баловались, да и пылесос, по-моему, тоже. В общем, все у них там хорошо. И они так забавно, специфически пританцовывают. Видел когда-нибудь?
      Я отрицательно покачал головой. Телевизор я практически никогда не смотрел, так, разве что иногда какой-нибудь хороший фильм, вроде “Бешеных псов” Тарантино или “Беги, Лола, беги!”, что-нибудь такое.
      - Так вот, - продолжала Узел Счастья. У них в городе куча преступных группировок. Ну, те, что наркобизнесом занимаются - люди приличные, никого не трогают, а есть еще отмороженная молодежь, которая просто грабит и убивает людей, всех без разбору. Сначала убьют, а потом смотрят - можно ли у него что-то взять. А одна группировка была просто очень идейная, они убивали не корысти ради, а из каких-то своих соображений, из гордости за родной город, славящийся своими убийствами, что ли. У них была идея - каждый день убивать человека. А когда они убивали, то на животе у человека вырезали телевизор и танцевали возле этого человека Танец Телепузиков. И так их группировка и называлась - “Телепузики”. Убив кого-нибудь, они обязательно где-то подписывались, на заборе, или еще где. Потом им стало скучно, городок-то маленький, всего десять тысяч, и они поехали в столицу. А там их поймали, по крайней мере, главных из них… Им всем лет по восемнадцать было.
      После городка Телепузиков автобус резко свернул на юг и мы начали подниматься в покрытые лесом горы. Несколько раз я видел в окно зверей - то оленя, то зайца, то лису, видеть которую считалось дурным предзнаменованием. Потом стемнело, и в ставшем зеркальным стекле я мог видеть только свое лицо, казавшееся мне чужим. Я уснул под повторявшуюся за время нашего путешествия не менее десятка раз песню, хрипло прорывавшуюся из старых динамиков. Обрывками доходил до меня смысл певшихся на чужом языке слов: “На перевалах клал я камень на обо…Перекочевывал из аула в аул… Я сын покрытых вечными снегами гор… Я дитя моей серебряноводной земли”. Я засыпал и думал о телевизорах, на экранах которых можно увидеть только окровавленные человеческие внутренности.



глава 4

Желтый мир, красный мир.


      Я обнаружил, что давно наступил вечер, я лежал на диване с книгой на груди. Магнитофон молчал. В комнате было холодно. Тут в окно стукнул камешек, и Алый залился лаем. Я накинул куртку и вышел к калитке.
      - Да не бойся ты, он же тебя сто лет знает!
      Но Пион, скользнув в калитку, спряталась у меня за спиной. Я успокоил собаку и сделал девушке приглашающий жест.
      Пион принесла с собой две больших бутылки крепкого пива и кусок баранины, я достал чашку и налил пиво. На то, что опять дадут свет, рассчитывать не приходилось, и я зажег фитилек в чашке с почерневшим от копоти жиром. Мы сели на пол на ячью шкуру и начали пить пиво, по их обычаю, по очереди из одной чашки. Потом Пион растопила мою печку, и скоро воздух в комнате согрелся. Я сунул баранину в небольшой котел с круглым дном и поставил его на печку. Еще она принесла хороших сигарет и я с удовольствием закурил.
      Вскоре я захмелел и начал рассказывать ей что-то о своей науке, о том, зачем я на самом деле торчу в этом глухом месте. Девушка слушала, чему-то улыбалась иногда, и мне было совершенно не ясно - понимает ли она меня, или нет, да впрочем и все равно, по большому счету. Я так и не мог понять, насколько она владеет моим языком, говорила она обычно на своем, и я худо-бедно ее понимал. Как-то так сложилось, что слова для общения нам нужны почти не были. Иногда я представлял Пион в своем городе, где-нибудь на станции метро, в ее старых сапогах и порванной на рукаве куртке, с черной длинной косой, с внимательным удивлением рассматривающей своими узкими добрыми глазами стальные рельсы, и мне становилось как-то неловко. В городе такое общение без слов казалось бы мне неуютным.
      - Спой мне что-нибудь на анлийском (Angli dylda chuu-daa bolza mengee yrlap korem), - попросила меня она.
      Я взял гитару и спел ей “Танцуй со мной, пока не кончится любовь” Коэна, а потом “Индейское лето” Моррисона. Потом она спела мне на своем языке, потом я ей на своем, а потом мы допили первую бутылку пива и принялись за вторую.
      - Желтый глупый мир, - сказала она. - Ты знаешь о том, что этот мир желтый и глупый?
      Я пожал плечами.
      - Скажи мне, ты почему с женой не живешь, она ведь у тебя хорошая?
      - Хорошая…
      - Надо жить с женой. А я с тобой спать не буду, с женой спи.
      Я кинул в котелок лапшу и начал резать мелкий дикий лук. От него сразу защипало глаза, и слезы побежали по моим щекам.
      - Этот мир желтый и глупый, а я знаю, что есть еще красный мир, настоящий. Я свой красный мир когда-нибудь найду. Ты веришь в красный мир?
      - Верю, - ответил я и вытер слезы.



глава 5

Конь-як. Солдаты. Церковь. Трубка с грязной пустотой.


      В тот сентябрь день мы приехали в поселок Устье Реки под утро. Одноэтажная гостиница была закрыта на висячий замок, и мы, дрожа от холода, сидели на сумках во дворе до тех пор, пока не поняли, что никто не придет, а без костра мы просто замерзнем насмерть.
      - Где-то поблизости должна быть речка, - сказала Узел Счастья, и мы отправились на поиски этой речки. Искать долго не пришлось, и вскоре мы протягивали озябшие руки к веселому огню и слушали веселое журчание воды. Я достал из своего рюкзака плоскую бутылку дешевого коньяка и отхлебнул прямо из горлышка, а потом протянул бутылку девушке. Она медленно отхлебнула глоток и вытерла губы красивой рукой. “Хороший кадр для рекламы, - подумал я. - Сидит девушка на берегу реки, кругом горы, раннее утро, и она пьет коньяк… Нет, не так, сначала - берег, журчание реки, потом в кадре появляется конь и голос за кадром торжественно объявляет: ЭТО - КОНЬ. Затем в кадре появляется косматый як, и голос говорит: ЭТО - ЯК. Тут камера отползает назад, и зрители видят сидящую спиной к ним девушку. Голос говорит: А ЭТО…, делает паузу, в это время камера проворачивается вокруг девушки, и зрители видят в руках у нее маленькую плоскую бутылку из которой она делает изящный глоток, и тут голос говорит с радостным эмоциональным подъемом: А ЭТО КОНЬЯК! Камера меняет ракурс, она смотрит откуда-то немного сверху, захватывая и девушку, которая опять к зрителю спиной, и коня, и яка, которые мирно пасутся на берегу, и поднимающееся из-за гор Солнце. Тут по небу пролетает большая черная птица и превращается в птицу на этикетке, а задушевный голос за кадром говорит какую-нибудь заключительную чушь, вроде “Согреет и на чабанской стоянке, и в походе!”.
      Мы окрыли банку тушенки, разогрели ее и съели без хлеба.
      - Сегодня постараемся найти машину до Четырех Озер, если не найдем, пойдем завтра пешком, может попутка попадется.
      Мне вся эта экспедиция казалась слишком поспешной и даже безумной. Но, с другой стороны, Узел Счастья права, если не успеем сейчас - придется ждать до весны, а к этому времени Ким обязательно разыщет кого-нибудь из нас. Я знал, что при малейшей угрозе сразу соглашусь отдать ему эту чертову рукопись. Если же мы успеем отыскать пещеру первыми и сообщить о своей находке властям, то по закону нам причитается немалая сумма, а Ким предъявить претензий не сможет, рукопись я ему отдам без проблем, пусть будет у него “память о предках”, он ведь так утверждал…
      Машину мы так и не нашли и, переночевав в ужасной гостинице, где не было даже тараканов, не то что постояльцев, на следующее утро двинулись в путь пешком. Сияло жаркое солнце и мы вмиг загорели. Не верилось, что еще недавно было так холодно. Я снимал с себя одежду слой за слоем, как шелуху с луковицы, и скоро остался в одной майке. Я шагал по дороге и пытался напевать какую-то песню, но вскоре бросил эту затею - из-за разреженного воздуха мне не хватало дыхания. Вскоре мы услышали шум мотора. Из-за поворота вывернул крытый армейский грузовик и, поднимая пыль, затормозил. Из кабины выпрыгнул парень в камуфляже. Мы подошли. Парень был явно пьян. Следом вылез мужчина постарше. В руке у него была бутылка водки и пластмассовый стаканчик. И парень, и мужчина были русскими, хотя, впрочем, нет. Парень напоминал армянина.
      - Кто такие, куда путь держим?
      Обращались они ко мне. Видно было, что появление русского на горной дороге их удивило. Я показал им свое институтское удостоверение и объяснил - археологи из Н., изучаем древние рунические надписи. Они оказались офицерами - один начальник заставы, другой - контрразведчик. Мы познакомились, выпили водки, а затем по их приглашению залезли в кузов. Он был весь загружен какими-то досками, поверх досок вповалку лежали солдаты. Наше появление вызвало у них самый живой интерес.
      - Я тоже из Н.! - воскликнул лежавший вблизи меня паренек. Его очень обрадовало неожиданное появление земляка. - Пиздец тут скукотища! И бабы стремные, - начал было делиться он со мной наболевшим, но тут машина остановилась, пора было выходить. Я дал солдатику пачку сигарет и мы попрощались.
      Тот что постарше, начальник заставы, опять вылез из кабины с бутылкой и стаканчиком.
      - По местным обычаям, - с шутливым торжеством сказал он, - мы должны отметить прохождение перевала, чтобы духи гор были к нам благосклонны.
      Он нагнулся, поднял с земли камень и положил его на обо - большую кучу камней на обочине. Узел Счастья сделала также, также сделал и я.
      - Смотрите, к границе близко не подходите, а то мало ли что! - напутствовал нас начальник заставы. Мы выпили водки и я уверил его, что к границе мы подходить не собираемся. Мы распрощались, и через минуту машина скрылась из виду, оставляя за собой клубы пыли.
      - Ну, хоть немного проехали, все не пешком, - сказала Узел Счастья. Она достала из кармана карту и показала мне.
      - Сейчас мы здесь. Нам надо пройти еще километров 30, вот сюда. - Она ткнула тонким пальцем в густо-коричневое пятно, обозначавшее высочайшую в этих краях вершину - Серебряную Тайгу. Я знал уже, что никакой тайги там нет - только ледники и голые скалы. На их языке тайгой назывались просто высокие горы. Леса в этом районе вообще не было, только отдельные деревья по берегам мелких рек, в основном - могучие раскидистые лиственницы, да тополя со странной удлиненной листвой.
      - Вот здесь мы можем срезать, если пройдем через монгольскую территорию. Не бойся, никто нас ловить не будет. Кому нужно охранять эту пустыню? Люди постоянно ходят через границу туда-сюда, угоняют друг у друга яков и коров.
      Мы двинулись в путь. От водки и разреженного воздуха мне стало худо, и нам приходилось часто делать привалы. Мы прошли километров 15, и я совершенно вымотался. Мне постоянно хотелось пить, но воду нужно было экономить, от этого пить хотелось еще сильнее и мучительнее. За все это время нам не попалось ни малейших следов обитания в этих краях человека. Наконец, в месте, которое, сверившись с картой, Узел Счастья назвала Черной Степью, мы обнаружили заброшенный дом с загоном для овец.
      - Переночуем здесь, - сказала Узел Счастья.
      Я с сомнением посмотрел на дом, маленькие косые окна которого, лишенные стекол, зияли чернотой.
      - Зимой здесь живут, а все остальное время они стоят пустые, живут в юртах. Стекла вытаскивают и прячут, чтоб не украли, - пояснила Узел Счастья.
      Мы вошли в незапертую дверь. В доме ничего не было, только голые замазанные глиной и забеленные стены. На полу валялся какой-то мусор. Я поднял валявшуюся под ногами черно-белую фотографию. Какие-то напряженно улыбающиеся люди в старомодной одежде, мужчины и женщины на улице большого чужого города - в другом мире, далеко-далеко отсюда. Я перевернул карточку и на другой стороне увидел выцветшую надпись “1965”. Я положил карточку на узкий подоконник. Обрывок неизвестной мне жизни… Я подумал и, забрав карточку с подоконника, зачем-то сунул ее в карман.
      Верхняя часть печки была снята, так что об обогреве можно было забыть. Мы сварили чай на сухом горючем, поели тушонки и конфет, потом я достал коньяк и мы выпили по глотку.
      Я вышел наружу. Загон для овец представлял собой бревенчатый многоугольник с покрытой сухим навозом крышей. Я пригнулся и вошел внутрь. В загоне оказалось на удивление чисто и светло. Свет падал сверху, из отверстия в центре потолка. Потолок поддерживался деревянной колоннадой. С права был маленький отдельный загончик. Я заглянул в него и понял, что это отделение для новорожденных ягнят. Пол загончика был устлан сухой травой. А ведь это и называется яслями, подумал я. Именно в такой вот загончик и положили новорожденного Христа. Вообще вся архитектура этого загона, колонны, чистота, безыскусная естественность и, особенно, падающий сверху свет, заставили меня почувствовать себя находящимся в какой-то древней церкви. Я сел на корточки, закурил сигарету и долго смотрел, как в лучах струящегося сверху света кружатся мелкие редкие снежинки. Прикуренная сигарета так и истлела у меня в пальцах - затягиваться здесь мне показалось как-то неудобно. Я встал, неловко перекрестился и, осторожно прикрыв дверь, вышел из чудесного загона.
      Когда стемнело, мы достали спальник и забрались в него вдвоем. Скоро мы согрелись. Было абсолютно тихо, слышалось только наше дыхание, да еще какие-то неясные тихие звуки, издаваемые домом. Спать в заброшенном доме было жутковато. Я долго лежал с открытыми глазами и смотрел на яркую звезду, висевшую посреди окна в окружении россыпи более мелких звездочек. Эта звезда… Звезда смотрела на меня сурово и холодно, и я чувствовал себя под этим взглядом затерявшимся в бескрайней космической бездне ничтожеством. “Человек - это просто трубка с грязной пустотой внутри” - вспомнилась мне строчка из какой-то книги. Я пытался прогнать от себя этот неприятный образ, но ничего не получалось. Я захотел услышать чей-нибудь человеческий голос, мне казалось, что сам его звук способен будет опровергнуть эту страшную истину. Обнимавшая меня девушка уже уснула, говорить самому с собой мне не хотелось, поэтому истину эту опровергнуть было некому. “Человек - это просто трубка с грязной пустотой внутри” - сказал я вдруг вслух, а потом закрыл глаза.



глава 6

Я приоткрываю дверь. Избиение собак, овец и людей.


      Наше путешествие начало напоминать мне путешествие хоббитов в Мордор из читанной в детстве книги Толкиена. Вдвоем мы шагали по пустынным горам - ни речек, ни деревьев, только иногда - низкорослые колючие кустарники с золотистой корой. Кое-где под ногами попадались перезрелые ягоды эфедры. Вот где хорошо было бы снимать фильм про Хранителей! Идея срезать путь через монгольскую территорию не показалась мне хорошей, но я промолчал, и в полдень мы пересекли поваленную изгородь из колючей проволоки. Солнце сияло, и от ночного холода не осталось ни следа. Пересечение границы оказалось столь обыденно, что я никак не мог свыкнуться с мыслью, что реально нахожусь в каком-то ином мире, где действуют свои собственные законы. Впрочем, природа вокруг ничуть не изменилась. В небе кружились коршуны, иногда мы видели орлов, отличавшихся более крупными размерами, а один раз на красноватой скале я увидел двух огромных грифов, которых поначалу принял за двух закутанных в плащи людей. Мы почти не разговаривали, даже на коротких привалах, которые приходилось делать каждые полчаса.
      Часа в три пополудни мы увидели на покатой вершине одной из гор, казавшейся древним существом с могучими мускулами, две черные точки. Мы шли дальше, а точки постепенно приближались к нам, и скоро мы уже могли разглядеть двух всадников.
      Арест произошел как-то буднично. Один из пограничников несколько раз ударил меня кнутом и начал говорить что-то по-монгольски. Потом Узел Счастья начала что-то объяснять ему, он слушал, резким голосом произнес в ответ несколько слов и махнул рукой, приказывая следовать за ним. Своими обритыми головами и чертами лица пограничники напоминали мне монахов, вооруженных автоматами.
      К вечеру мы пришли на заставу, совершенно вымотанные - монголы ни разу не позволили нам передохнуть. Застава представляла собой три белых юрты, одна из которых использовалась как тюрьма. Нас обыскали, отобрали рюкзаки, а у меня низкорослый монгол забрал куртку, бросив в замен какую-то грязную и вытершуюся меховую жилетку. Потом нам связали за спиной руки и впихнули в юрту, где уже сидел на полу молодой худой парень. Оказалось, он ставил на границе капканы на сурков, там его и поймали пограничники три дня назад.
      Печки в юрте не было, и когда солнце стало клонится к закату, начало холодать.
      В принципе, мы могли развязать друг другу руки и попытаться ночью выбраться через дымовое отверстие, но снаружи юрта охранялась большими лохматыми овчарками местной породы. Когда стемнело, в юрту заглянул монгол, посветил на нас фонариком и приказал спать.
      Мы разговаривали шепотом о чем-то, и разговор наш странным образом напоминал беседу едущих в купе поезда случайных попутчиков. Поговорили про родные места, вспоминали какие-то случаи из жизни, в общем делали все, что принято в подобных ситуациях.
      Хотелось есть, но кормить нас никто не собирался. Как я понял, нам предстояло провести в подобных условиях еще очень долго - монголы надеялись, что кто-нибудь внесет за нас выкуп. Если же нет, то через несколько месяцев нас отвезут в город и будут судить за незаконный переход границы.
      Постепенно мы, несмотря на холод, уснули на застеленном войлоком земляном полу, кое-как укрывшись облезлыми вонючими шкурами. Мне снилось, что я хожу по коридорам подземного города, причем во сне я знал, что никакого надземного мира и нет вовсе. В этом подземном мире ходили поезда метро, были магазины и люди, но я странствовал в другой его части, где никого не было. Мне кажется, эта часть подземного мира принадлежала лично мне. Впрочем, ничего интересного там не было, кроме одного места, которое я в конце концов отыскал. Я давно уже не был здесь, хотя, как я помнил, за небольшой железной дверцей таилось что-то безусловно важное для меня. Она была заперта на замок, ключ от которого я, к своему удивлению, обнаружил у себя в кармане штанов. Осторожно вставив ключ в скважину, я приоткрыл дверцу и заглянул внутрь. Я увидел уходящие вниз знакомые ступеньки. Прикрыв дверь, я сунул ключ в карман и зашагал прочь.
      Мы все одновременно проснулись от ужасающего шума, врывавшегося в нашу войлочную тюрьму со всех сторон. Слышались крики людей, лай и визг собак, выстрелы - одиночные и очередями, тоскливое блеянье овец. Мы лежали на полу не в силах даже представить, что же такое происходит.
      Потом все вдруг стихло, некоторое время слышалась какая-то возня и шум дыхания каких-то многочисленных существ, а потом все смолкло.
      - Эй, кто-нибудь! - крикнула по-монгольски Узел Счастья. Но мы услышали в ответ только тоненький посвист ветра, который показался мне плачем бесприютных душ, издавна скитающихся по холодной пустыне и тоскующих по новому воплощению, чтобы ощутить в себе снова кости, мышцы и кровь, томление любви и нетерпение ненависти - в общем все, чем так притягивает нас сансара.



глава 7

Ночь без тьмы.


      Когда сейчас, лежа на старом диване в своем маленьком домике, я вспоминаю все это, не могу сказать - каким мне это кажется, реальным или не реальным. Понятие реальности ушло куда-то внутрь меня, подобно терпящей поражение армии, отступающей вглубь родной территории, избегающей мелких стычек в надежде сберечь силы для решающей битвы. Ради этого приходится с болью наблюдать, как враг без труда занимает цветущие земли твоей страны и безжалостно их разоряет...
      Когда мы развязали друг другу руки и выбрались из юрты, мы увидели вокруг десятки мертвых тел - собак, овец, людей и волков. Это были маленькие красные волки, обитающие в азиатском высокогорье от Монголии до Афганистана. Не верилось, но получалось так, что этой ночью волки напали на монгольский пограничный пост и полностью уничтожили его. Сами они, впрочем, понесли немалые потери. Я пересчитал трупы волков и насчитал двадцать пять. Сколько же их тут было? Человеческих трупов было всего три, залитые кровью, полусъеденные. Овец и собак я считать не стал. Такое ощущение, что здесь побывали не волки, а какой-то карательный отряд СС…
      Мы забрали из жилой юрты свои вещи, наскоро перекусили найденными там лепешками и вареным мясом, запили все это ледяным чаем и отправились быстрее к границе. Горная Индейка (так звали нашего товарища по недавнему заключению) нес подобранный им у юрты автомат. Когда мы перешли пограничное заграждение, он запрятал автомат среди поросших кустарником камней.
      В целом Монголия произвела на меня тягостное впечатление…
      Мы переночевали в юрте Горной Индейки, который жил со своими старыми родителями в местечке Четыре Озера, километрах в пяти от границы.
      Ночью я вышел из юрты по малой нужде и долго смотрел на бесчисленные звезды. Разве бывает столько звезд в небе? Мне почудилось, что сегодняшнее небо показано мне неспроста, наверное я должен задуматься о чем-то очень важном, глядя в сияющую бесконечность. Ничего важного в голову не приходило. Я просто смотрел вверх и думал - оказывается нет в ночном небе никакой тьмы… Только небольшое пространство, еще не занятое светом.



глава 8

Загадка.


      Если честно, то после увиденного на монгольской заставе - всех этих разорванных на куски людей и овец у меня не было ни малейшего желания лезть на эту гору. Горная Индейка только покачал головой, узнав о наших намерениях, а потом рассказал, что вокруг в изобилии водятся и красные, и обычные волки, а на самой Серебряной Тайге обитают снежные барсы и медведи. К тому же в любой момент погода могла перемениться. “Туда никто не ходит” - серьезно сказал Горная Индейка - “Хозяйка Тайги там живет, это ее дом, она чужих не любит. Не надо туда ходить. Лучше поживите у меня. У меня есть хороший план, друзья привезли. Много плана, будем курить. Я тебе вечером пою горловую песню. Потом опять курить, потом спать. Утром опять курить, пасти яков. Очень спокойная жизнь”. Если честно, меня очень привлекал такой вариант, по крайней мере, на некоторое время, но я отрицательно покачал головой.
      Он проводил нас до отрогов могучей горы. Отсюда видна была еще его юрта, которая белела в долине рядом с четырьмя вытянувшимися в ряд круглыми озерцами. Горная Индейка посмотрел туда и спросил:
      - Знаешь загадку? На земле чашка перевернутая, а в ней черви. Что это?
      Я пожал плечами. Он кивнул нам, прощаясь, и пошел обратно. Вот он все ниже, ниже, и вот уже фигурка его превратилась в игрушечную.
      - А что это за чашка? - спросил я у У.С., которая сидела на камне, обхватив колени и глядя вслед удалявшейся фигурке.
      - Какая чашка? А, ты про загадку… Чашка - это юрта, т.е. жилище, а черви в ней - люди.
      Грустная какая-то загадка, решил я.



глава 9

Серебряная Тайга.


      Скоро я заметил, что времени здесь действительно нет. Нет для всех, кроме меня. Я привез его с собой как хроническую болезнь, от которой не излечишься так просто. Но постепенно время мое расслаивалось, от него отшелушивались целые слои и уносились куда-то толи водой, толи ветром… Я иногда вспоминал про рассуждения о времени, читанные мной в детстве у Льюиса Кэрола. Хоть убей, не помню, кто там эту проблему обсуждал, по-моему - какие-то зверьки. И к каким выводам они пришли, я тоже никак не мог вспомнить, сколько ни пытался. Но рассуждения на эту тему там точно были.
      Обычный мой день был похож на инерционный полет спутника - такая же замкнутая траектория, такое же равнодушное пространство вокруг… Я вставал, когда за окном светлело, читал книги, топил печку, потом варил еду для собаки, шел, скрыв лицо капюшоном по длинной обсаженной засушенными топольками улице, здоровался с прохожими, покупал сигареты, пиво, а иногда - хлеб и крупу. Не торопясь возвращался обратно, к не догоревшей еще печке, пил чай с молоком, затем начинал пить пиво. Потом приходила Пион, мы пили чай или пиво вместе и молчали. Сексом мы с ней никогда не занимались, так уж повелось. Иногда она приводила ко мне какую-нибудь подружку и к ночи деликатно уходила. Имена часто повторялись, поэтому некоторых подружек приходилось нумеровать. Пион улыбалась и спрашивала:
      - Ну, и как там Первый Цветок? Что говорит? А Второй Цветок что? После визитов всех этих Цветков оставался беспорядок, и моя подруга, приходя на следующий день, подметала пол и мыла посуду. Примерно раз в два-три дня она ночевала у меня. Так мы и жили, странная межрасовая пара с непонятными отношениями. Мы не задумывались о том, что будет дальше, тем более, что будущего у нас и не было. У нее, по крайней мере, был Желтый и Красный Мир, а что у меня? Однажды я попросил:
      - Расскажи про Красный мир. Ты про него откуда узнала?
      - Просто знаю, что он есть.
      - А где?
      - Где-то не здесь, его долго искать надо.
      - А какой он?
      - Он другой, не такой глупый.
      Вот и все. Ее отец, старый чабан, тоже поставил меня в тупик, когда мы приезжали к нему в юрту погостить.
      - Знаешь, - говорит, - откуда взялась смерть?
      Я помотал головой.
      - Жили два монаха. Если им хотелось почитать, они снимали голову, клали на книгу и только тогда могли читать. И вот когда один таким образом читал, другой подошел, и приставил к его телу голову быка. Вот и стали люди умирать. Понял?
      - Не понял…
      - Что ж тут непонятного? - удивился он.
      Вся семья принялась объяснять мне сущность смерти, но я так и не понял.
      Я никогда не спрашивал ее, как она ко мне относится, а она не спрашивала меня. Было в этом что-то очень естественное - не спрашивать друг друга ни о чем, просто жить как придется.



***


      Мы подошли к цели совсем близко, если верить карте и описанному в рукописи маршруту. Пересекли выдававшийся далеко вниз язык ледника и остановились передохнуть. Оба мы выглядели не лучшим образом среди всего этого природного великолепия - грязные, какие-то замызганные, с погасшими лицами.
      - Придется ночевать здесь, - сказал я. Уже темнело, и продолжать дальнейшие поиски не имело смысла. Узел Счастья молча смотрела на приблизившеюся к нам вершину, своим изгибом напоминающую спину белоснежной самки яка. Мне кажется, у нее в голове была та же мысль, что и у меня “Ну и придурки же мы!”.
      Я вздохнул и расстелил на каменистой земле одеяло, потом достал из рюкзака сухое горючее. Поджечь его мне удалось только с двадцатой попытки - мешал дувший сразу со всех сторон ветер. Вокруг не было ни травинки, не говоря уже о деревьях, так что о костре можно было забыть. Мы грызли печенье и запивали его мгновенно остывающим чаем. Мы сидели плечо к плечу и смотрели на догорающую таблетку. В это время я почувствовал, что мы не одни. Я готов был поклясться, что кто-то смотрит прямо мне в спину. Я сунул упаковку от печенья в огонь и медленно повернул голову. Мой взгляд встретился со взглядом большого кошачьего глаза. Метрах в десяти за нашей спиной спокойно сидел и смотрел на нас здоровенный снежный барс - белый, с темными пятнами на шкуре (не такими темными, как у леопарда), пушистый, напоминающий мягкую игрушку и одноглазый. А рядом с ним стояла женщина в теплом зимнем халате синего цвета, без узоров и в похожей на меховую тюбетейку шапке. Я толкнул локтем У.С., она тоже обернулась и, увидев это зрелище, зашептала какую-то молитву.
      - Привет, - сказала женщина. - Чаем угостите?
      - Привет. Угостим, - ответил я, чувствуя сюрреалистическую глупость этого диалога.
      - А я вот тут вам дров принесла… А то совсем замерзнете, - сказала она и указала на лежавшую подле нее кучу дров.
      “Как она их в руках-то тащила?” - подумал я и посмотрел на барса. Тот дисциплинированно сидел у ног женщины. Глаз у него был действительно один, как мне сразу и показалось. На месте второго не было ничего - ни шрама, ни каких-то следов, просто белая шерсть. “Женщина с барсом-мутантом принесла нам дров” - мысленно констатировал я, чтобы хоть как-то зафиксировать быстро уходящее куда-то чувство реальности.
      - Дрова-то возьми, - и она опять показала рукой на кучу аккуратно нарубленных поленьев. Что ж, пришлось привыкать к тому, что это теперь и есть моя реальность - женщина с барсом, дрова у ее ног. Поглядывая на зверюгу, я осторожно подошел, набрал дрова в охапку и бросил на место, где догорало сухое горючее. Дрова неожиданно быстро запылали, женщина подошла к костру, барс держался немного позади и сбоку - настоящий body-guard.
      Мы не о чем не спрашивали женщину, потому что оба сразу поняли, кто она такая. А о чем с такими женщинами нужно говорить, я не знал. Я сполоснул свою кружку и поставил топиться наколотый на леднике лед, потом достал пачку печенья, распечатал и протянул женщине.
      - Вкусно, - похвалила она и мигом сжевала всю пачку. - А для него что-нибудь есть? - она указала на сидящего в стороне барса. Я порылся в рюкзаке, но ничего подходящего для барса не обнаружил.
      - Да ладно, он не голодный. Она взяла предложенную мной сигарету, мы с У.С. тоже закурили и некоторое время молчали. Ветер совершенно стих и слышно было, как по склону скатываются иногда мелкие камешки.
      - Можно еще печенья? - вежливо спросила женщина, и я достал еще одну пачку.
      - Пятьсот лет тут живу, а такого печенья ни разу не пробовала. - Она улыбнулась, и одобрительно покачала головой. - Что за печенье?
      - “Большевик”, - ответил я и побоялся, что она спросит о том, кто такие большевики и почему их именем называют печенье.
      - Табак тоже хороший, - сказала она, затягиваясь “Кэмелом” - Можно пачку посмотреть?
      Я протянул ей пачку, и пока она рассматривала верблюда, спросил:
      - Не скучно вам тут?
      - Сначала скучно было, потом привыкла. Да я ведь тут не одна, у меня подруги есть, подчиненные - хозяева священных источников, земляные хозяева. Из Монголии брат приходит, навещает, во-он с той вершины, - она махнула длинным рукавом в сторону дыбившегося вдалеке остроконечного пика, а потом добавила - Да и день для меня, что миг для вас. Я себя старой совсем не чувствую.
      Выглядела она лет на 30, не больше.
      - А потом что делать будете? - для поддержания разговора спросил я.
      - Службу отслужу, там видно будет. Это для нас для всех тайна - что потом.
      Мы опять замолчали, и даже камешки прекратили осыпаться, а потом она серьезно сказала:
      - Переночуете и домой идите. Не надо вам здесь ходить.
      Мы согласно закивали. Она стряхнула с колен крошки, поднялась и сказала:
      - Ну, мне пора. Дел у меня много. Прощайте.
      - А как зовут-то вас? - спросил я уже вслед. Она обернулась и ответила:
      - Да так все и зовут - Серебряная Тайга.
      Когда Серебряная Тайга ушла, я взял в руки аккуратный полешек, долго рассматривал какой-то сучок на нем, а потом бросил в костер.



глава 10

Отличия Желтого и Красного мира. Лопнувшие игрушки.


      Узел Счастья уехала в К. и больше я ее не видел. Просто исчезла из моей жизни, как уже не нужный больше посредник между двумя мирами. Совместные путешествия иногда на всю жизнь делают людей друзьями, а иногда выйдешь из автобуса - да и забудешь собеседника в тот же миг. Уже в октябре я получил от нее записку с лаконичным текстом: “У меня все нормально, собираюсь ехать в Н. Если что, пиши. Рукопись отдала Киму. Пока!”. Я же для проведения своих исследований остался в Устье Реки. Несколько месяцев я прожил этой странной уединенной жизнью, вместе с людьми, для которых я был человеком еще более странным, чем они для меня... Я выучил их язык и их песни и научился с удовольствием есть вареных сурков.
      Конец февраля - время ветров. Солнце уже жаркое, снега в долине нет, но по ночам стоит дикий холод, и две реки, сливающиеся в поселке в одну, еще скрыты панцирем серого льда. От старшей сестры Пион мы идем по длинному, вовсе не соответствующему ширине речки мосту. Местные жители гордятся тем, что это самый длинный деревянный мост в республике. Каждый год его заботливо белят, вообще здесь все стараются выбелить - дома, заборы, сараи… От этого весь поселок приобретает какой-то иллюзорно-благополучный вид. Наши башмаки стучат по доскам моста, и мне кажется, что так пройдет вся моя жизнь - в этом уединенном поселке, с этой доброй девушкой, которая стала мне настоящим другом.
      Мы заходим в кафе и пока Пион берет две пары пирожков (они почему-то продаются здесь только парами), я смотрю на ставшую привычной настенную роспись. Возле юрты стоят румяные девушки в национальной одежде, справа от нее играет с собакой мальчик, а по небу летит самолет. Все это на фоне большой снежноголовой горы. Законы перспективы игнорируются, как на средневековых картинах или детских рисунках.
      По пути мы заходим на точку и берем спирта - Пион взяла у сестры немного денег.
      - Надо было соку взять, - говорит Пион. Соком она называет дешевую газировку. Мы заходим в соседнюю с моим домом лавку и в я долг беру бутылку газировки. На ветке растущего рядом с лавкой тополя сидит небольшая черная птица - Красный Нос. Мой сосед, или даже вроде мой друг, говорил мне, что если птицу эту видишь, скоро свободным станешь. Такая у местных арестантов примета.
      - Привет, Красный Нос! - задрав голову вверх, говорю я птице и улыбаюсь. Пион тоже улыбается. Птица же только посмотрела на нас одним серьезным глазом и принялась чистить перья.
      Мимо нас проходит Быстрый Парень, маленький, чернотой кожи похожий на негра местный звукорежиссер. Он выглядит довольным:
      - Весна. Скоро сурки проснутся, охотиться будем.
      Он пальцами изображает что-то вроде ружья, показывая, как мы будем охотиться. Мы болтаем о том о сем, потом он прощается и уходит, а мы заходим ко мне.
      - Хорошо, что он не пьет, а то бы увязался за нами, - говорю я, а Пион кивает.
      К вечеру, когда стемнело, мы были уже немного одуревшие. Я смотрел, как Пион прикуривает от моей сигареты свою, а потом сказал:
      - Знаешь, я решил вообще никуда не уезжать. Останусь здесь.
      Она внимательно посмотрела на меня, а я продолжил:
      - Мне кажется, я люблю тебя. Наверное, для этого я и попал сюда, чтобы с тобой встретиться. Случайно ведь ничего не бывает.
      - Наверное, в прошлом рождении жил здесь, - сказала она и уронила пепел себе на джинсы. Я аккуратно стряхнул его.
      Пион долго молчала, а потом сказала:
      - Я тебя всегда любила, с самого начала, только говорить не хотела - зачем мне в твою жизнь вмешиваться…
      - А спать со мной хотела?
      - Конечно, хотела. Только решила - из принципа не буду.
      - Но я ведь все равно с другими спал…
      - Ну, это уже твое дело, это меня не касается. А я как решила, так и делала. Я думала - все равно в этом Желтом мире счастья не будет.
      - А так не трудно, рядом с мужчиной все время быть и не спать с ним?
      - Да я уже год ни с кем не сплю. Расхотелось. У меня муж был, а потом он умер. А я была беременная от него. Сделала аборт, и с тех пор его родственники меня ненавидят.
      - ...
      - Я его не любила, просто родители нам сказали пожениться, ну мы и жили.
      - Понятно.
      Ничего мне понятно не было. В этот момент я почувствовал, что ветер, играющий моей жизнью, как-то притаился, затих, и я прислушивался к слабым отзвукам, которые мир во мне еще вызывал, и не мог увидеть в этом мире ни единого знака.
      - У меня у родственников тут дом есть… пустой стоит, - сказала Пион. - Кстати, я наконец нашла работу - меня наверное возьмут работать в тетину парикмахерскую, там место освобождается.
      Жалко, что электричества не было, нельзя было послушать музыку. Я взял гитару и начал перебирать струны, наигрывая что-то в пентатоническом ладу.
      - И все-таки, объясни мне различия Желтого и Красного мира, - попросил я.



***


      Утром я проснулся раньше нее и долго смотрел на линию спины отвернувшейся от меня обнаженной девушки, на длинные черные волосы. Голова немного болела, но в целом я ощущал какую-то легкость и энергию. Не вставая, я взял с табуретки мятую пачку, вытащил предпоследнюю сигарету и закурил. Я выпустил несколько колечек, потом встал, умылся и начал засовывать в печку дрова, обкладывая их мелкими кусками угля. Он был плохой, из разреза возле Городка Телепузиков, а не из К., где добывали очень качественный, блестящий жирным блеском уголь. Я вспомнил, что во сне опять ходил по тем подземельям и, наконец-то спустился по ступенькам вниз. Там я обнаружил останки огромных надувных игрушек - все лопнувшие, как невыдержавшие перемены давления глубоководные рыбы. Была там и Лошадка, и Слоник, и пугавший меня в детстве Бегемотик… Все они стали лишь кусками мятой резины… За дверью в дальнем конце зала, которую я открыл без всяких колебаний, ничего не было, только пустота. “Вон оказывается сколько у меня свободного места” - подумал я во сне…
      - Доброе утро.
      - Доброе утро.
      Она натянула длинную майку и принялась расчесываться.
      - Сигареты кончились. Схожу куплю, - по- русски сказал я, быстро оделся и вышел. Когда я вернулся, она была уже в джинсах и своей старой синей кофте.
      Мы попили чай, сгрызли по черствой лепешке, а потом она ушла.
      - Приеду послезавтра, - сказала она, улыбнулась и вышла, прикрыв калитку. Я постоял, глядя ей вслед, потом потрепал по шерсти собаку и зашел в дом.
      Осмотрев вещи, я понял, что многие из них мне уже и не нужны. Некоторые поизносились, другие мне просто не нравились, в общем сумка получилась совсем маленькая, гораздо меньше, чем та, с которой я приехал сюда в сентябре.
      Я поговорил немного с хозяевами домика (наши дома стояли в одном дворе, окруженные общим забором). Потом я присел на корточки перед собакой, и она протянула мне лапу, весело высунув язык. Я вышел, закрыв калитку щепкой и отправился на станцию. Погода стояла прекрасная, ветра не было, и на душе у меня было тихо и спокойно. Мне удалось занять последнее место в уже отъезжавшем автобусе, через час мы пересекли границу района, и я навсегда покинул Край Серебряных Гор.



ЭПИЛОГ


      Что было дальше - не так уж важно. Я думаю, читатель все равно ни на грамм не поверил в эту историю. А между тем - все в этой истории правда, от первого до последнего слова. Как говориться, “повесть основана на реальных событиях”. Конечно, все имена были изменены, а точнее, перепутаны, также, как и названия городов, рек, поселков и т.п. Впрочем все, кто к этой истории имеет хоть малейшее касательство, без труда в этой путанице разберутся.
      Для тех читателей, которые мне все-таки поверили… Расскажу вкратце, что было дальше с героями повествования.
      Мой дедушка и по ныне живет на своем острове неподалеку от Японии.
      Моя жена жива-здорова и живет в Америке.
      Узел Счастья вышла замуж и уехала жить в Швейцарию.
      Писатель, книгу которого я начал читать, но так и не дочитал в Краю Серебряных Гор, продолжает работать в своем театре.
      Стеклянный Шарик весь совсем потемнел, будто выгорел изнутри, и я выбросил его в реку неподалеку от обелиска Центр Азии.
      Интересовавшийся рукописью Ким погиб той же весной во время выборов местного Президента. Кто-то заложил в его большой черный джип взрывное устройство. Пострадал также случайно находившийся рядом мальчик. Я узнал об этом в интернете, и у меня до сих пор сохранилась распечатанная заметка, начинающаяся словами “В городе К. убит известный политический деятель, заместитель председателя партии “Свободная Азия”…”, ну и так далее.
      Не знаю, нашла ли Пион свой Красный Мир… Да и где его искать? Вообще - что это за Красный Мир такой? Мне казалось, что если я эту загадку разгадаю, то все встанет на свои места, и из хаотически кружащихся вокруг меня осколков сложится наконец осмысленный и прекрасный узор. Но единственное, что я смог насчет этого узнать, так это то, что в родном языке Пион есть выражение “отправиться в путь за красной солью”. Переводится оно просто как “умереть”… Если Красная Соль и Красный Мир связаны - тогда все это не сложнее загадки с чашкой и червями. Но надеюсь, что это не так.
      А я… А про себя я больше ничего не хочу говорить. Я просто живу в Желтом мире.





200* год, Бо-Мы.





 


 





Новости Авторы Проза Статьи Форум Карта
О проекте Цитаты Поэзия Интервью Галерея Разное
  • При перепечатке ссылайтесь на newlit.ru
  • Copyright © 2001 "Новая Литература"
  • e-mail: newlit@esnet.ru
  • Рейтинг@Mail.ru Rambler's Top100 be number one
    Поиск