НовостиОбыкновенно, знаете ли, на чем поскальзываются? На банановой кожурке, само собою, или, допустим, мороженое кто недоел и выбросил прямо под ноги прохожим. Или там, на худой конец, постное масло... Да сами всё понимаете. Банальное, в общем-то, дело – зато всем повсеместно понятное. Ну а тут лежит себе на дороге… скользкое что-то… да черт его знает что такое – так сразу и не распознаешь. Лежит и всё тут. Ну хоть ты тресни.
– Блин! – привычно-фатально выпалил студент Окочурин, поскользнувшись. – Да что ж это?! Вот блин… Нет, ну такое только со мною…
– Эка вас угораздило… – мило полуулыбнулась незнакомая с ним гимназистка Нирыбанимясова, протягивая Окочурину нежную лапку.
– Это ничего, – стеснительно принялся оправдываться Окочурин. – Ничего. Со мной такое по пятнадцать раз на дню. Если где-то что-то…
– Смешной вы человек, – полурассмеялась Нирыбанимясова и поскользнулась (поднятый уж было Окочурин рухнул вместе с нею обратно – на неудобно твердую мостовую). – А что это тут такое намазали?.. или пролили?
– …то это непременно со мною, – запоздало докончил Окочурин, близоруко шаря тонкопалою рукою перед собой. Вообще-то, он искал слетевшие очки, но рука, как-то даже сама по себе, всё натыкалась на полуоформившиеся нирыбанимясовские припухлости. – Вы знаете… Вот даже вас возьмем… Вот вы на меня прямо, можно сказать, с неба упали… И я так счастлив… верите ли… Но ведь все одно знаю: потеряю я вас уж минуту спустя, как пить дать, потеряю…
– Ах…
– Как? – уточнил Окочурин.
– Ах! – полувиновато повторила гимназистка Нирыбанимясова и что-то из-под себя достала.
– Ничего-ничего, – оптимистически вздохнув, успокоил барышню Окочурин. – Это так и было задумано… Новые куплю, в конце концов. Еще лучше прежних.
– Обидно, ведь хотела помочь… Может, склеить можно… – скорбно пролепетала Нирыбанимясова, передавая безнадежно-комично улыбающемуся Окочурину прочие осколки. – Да что это я… Вечно у меня ничего не клеится…
– Да что вы, – благостно возмутился Окочурин. – Это у меня вечно ничего не клеится. А у такой милой барышни… да разве можно… – он неожиданно потерял мысль.
– Ну-у молоде-е-ежь, – обличительно и веско протянул шедший мимо престарелый Туговатов, для вескости даже взмахнув крупною добротной тростью. – Разлеглись посреди дороги и лежа-ат-с… – туго пробасил он. – Ну и нра-авы. Хм…
– А вы тут не хмыкайте-с… – бесстрашно заметила ему совсем немолодая уже, но полная сил Евгения Ли, аккурат идущая навстречу. – Так… – добавила она для вескости. – Пусть влюбленные делают то, что им вздумается! И гд? им вздумается! – она даже раскраснелась вся. – Вы-то (по бесстрастному лицу судя) никогда, верно, не любили… – вдруг как-то обвинительно, но в то же время и ностальгически закончила она, да сразу же и поскользнулась, весьма эффектно откинув в сторону цветастый китайский зонт, видимо, мешавший ей падать.
– Же-енечка-а-а! – внезапно вскричал Туговатов и, поскользнувшись, кувырнулся на мостовую, подкинув высоко в небо весьма добротный оранжевый ботинок.
– А-а-у… – привычно и как-то даже почти равнодушно простонал Окочурин, на которого упала Ли.
– Михаил?! – потрясенно воскликнула Евгения (обращаясь явно к Туговатову), все еще неподвижно лежа на тщедушно расплывшемся под нею Окочурине.
– Неуже-ели-с?.. – поразился Туговатов. – Вы ли?..
– Да-с, – светло порозовела челом Евгения Ли. – Мишенька-Мишенька… Как сейчас помню: лето мм… 1863-его, Крым, орхидеи…
– А можно… – неуверенно подал реплику Окочурин снизу.
– Конечно-конечно, – опомнилась Евгения Ли и попыталась слезть с Окочурина.
– Вы поосторожней с ним, – попросила Нирыбанимясова, полураспластавшись рядом. – Он итак пострадал.
– Да ничего-ничего, – великодушно простонал Окочурин. – Я уж привык. Вы можете смело по мне ходить.
– А что же здесь такое разлито? – смешливо осведомилась Ли, – или размазано?
– А никто не знает… – таинственно и полушепотом поведала гимназистка Нирыбанимясова, тщетно стараясь выдернуть из своего бедра осколок окочуринских очков, застрявший там наполовину.
– И как же вы… ты-ы нынче, Женечка?.. – одышливо дыша, спросил Туговатов с мостовой у вновь обретенной дамы сердца. – Как, в смысле, живешь, ми-и-илая моя?
– Да как вам… тебе сказать… Я одиннадцать лет, как замужем.
– За-амужем?
– Да-с… За китайским промышленником.
– За кита-а-айцем?
– А ты разве не помнишь, как бросил меня в Бангкоке?.. А, старый негодяй?!.. Что же замолчал?..
Около часа спустя все они расползлись по своим делам (и только Туговатов, не без труда отыскав свой оранжевый ботинок, отправился куда-то под руку с Ли). После чего на дороге появилась весьма шикарно одетая дама. Она, естественно, моментально поскользнулась, растянувшись по дороге всеми своими шубками и манто.
– Ой! – сдержанно возмутилась Алевтина Хлейтцер-Туманная. – Экая оказия…
– Это еще что, – участливо прокомментировал ситуацию пожилой Серафим Самуилович Бройллер, как раз проходя мимо. – Вот давеча, на Пасху, один господин споткнулся… – Серафим Самуилович вкусно замолк, смакую паузу. – И знаете об кого?..
– Мне кажется, что я сломала… – жеманно простонала Хлейтцер-Туманная.
– Таки об таксу собственной благоверной! – восторженно упиваясь своим рассказом, загоготал Серафим Самуилович. – И что же вы думаете?..
– Вас не затруднило бы…
– Выбил почти все передние зубы о чугунный бордюрчик. Попутно и нос сломал, да еще и сбил с ног штабс-капитана. Через бордюрчик-то перелетел…
– …подать мне руку?.. – театрально протягивая перст в пустоту, взмолилась Хлейтцер-Туманная.
– …а за ним – железная решетка, заборчик-с, – безостановочно, и все более распаляясь, вещал Серафим Самуилович Бройллер. – Выколол, стало быть, глаз об острый выступ забора! Коленную чашечку разбил вдребезги!! Да к еще и от штабс-капитана попутно получил по мордасам!!! Вот-таки и так… А вы говорите, оказия…
– А что же такса?.. – вежливо поинтересовалась Алевтина Хлейтцер-Туманная, поняв, что встать, собственно, ей вряд ли удастся. Однако след собеседника, натурально, простыл.
В этот самый момент мимо, как на грех, печально и задумчиво двигался бродячий музыкант Проскуренко. Конечно, он поскользнулся – и совсем даже не на том, на чем прочие, а зацепившись брючиной за чей-то цветастый зонтик. Но ничего не сказал: у него скрипка разбилась. А что же тут скажешь…